Атомный Ангел
рассказ
Человеку выжить было не суждено.
Томас Мак Диш, «Геноцид»
Я так и не узнал, как ее зовут.
…Мне тогда было девять лет. «Тогда» – это когда я впервые увидел ее. Помню, стояла жутко холодная осенняя пора, даже для Мичигана. Я бесцельно бродил по Центральному парку. Просто бродил, и все. Смотрел, как умирает природа. Было грустно, но плакать не хотелось.
А природа действительно умирала. Это была последняя осень Земли. Правда, никто об этом еще не знал.
Мне где-то удалось раздобыть пачку сигарет. Я бродил по усыпанным жухлой листвой тропинкам и курил. С неба капала вода, бесцветная, как само небо. Потом появилась толпа каких-то ублюдков, стали отбирать у меня сигареты. Еле убежал от них.
Домой возвращаться я не хотел: отец собирался отдать меня в лагерь военной подготовки. А я эту подготовку в гробу видал. Знал уж, чем они там дышат. Половина на себя руки накладывала, другая – с катушек съезжала. Увольте, такое веселье не по мне.
Ночью в парке праздновали Хэллоуин. Жарили кошек. Живьем, конечно: готовили «ужин для черта». Запах паленой шерсти разносился далеко в сыром воздухе. Этот запах напомнил мне тот день, когда умерла моя сестренка, Викки. Ей было пять лет. Она была умная и очень красивая. И добрая. Помню, она всегда плакала, когда я жег муравьев увеличительным стеклом. Имелась у меня такая привычка. Викки плакала и смотрела на меня с немым укором, как бы говоря: «что они тебе сделали?» Она была права, конечно. Но я в то время не любил ее. Я любил жечь муравьев.
А потом была война. В небе летали самолеты, и под ними оставался только пепел. Как под увеличительным стеклом. Викки ненавидела огонь. Как будто знала, что погибнет от него. Я и по сей день ношу при себе прядь ее обгоревших волос.
Так вот, в ту ночь был Хэллоуин. Я страшно продрог, но не пошел к празднующим. Бог знает, что у них на уме. К тому же, среди них могли быть глемминги. Маловероятно, конечно, но осторожность не помешает. Я решил забраться на дерево и просидеть там до утра.
Проходя по набережной, я увидел одинокую темную фигурку. Это была девочка примерно моих лет, с красивыми черными волосами. Надвинув на глаза джинсовую кепочку с длинным козырьком, она сидела у самой воды и бросала в нее мелкие камешки. Она была очень похожа на мою Викки.
Я подошел и сел рядом. Мы сидели, бросали в воду камешки и наблюдали, как дрожит и дробится на кусочки луна. Я достал из кармана пыльный сэндвич, который стащил из лавки днем, разломил пополам и протянул половину девочке. Она взяла и стала есть. Я видел, что она голодна.
-Ты должен вернуться, - сказала она.
Я молчал.
-Ты должен вернуться, - повторила девочка.
-Отец хочет сделать из меня военного.
-Разве это плохо?
-Для меня – плохо.
-Для тебя плохо оставаться здесь. Возвращайся.
Она встала и медленно пошла вдоль берега. Я смотрел ей вслед, пока ее маленькая фигурка не растаяла в темноте.
Я вернулся. В ту же ночь. Отец мне сделать ничего не успел: на рассвете нас эвакуировали в Северную Дакоту.
Тогда разбомбили более двухсот городов в Мичигане, Айове и Висконсине. Центральный парк, как узнал я позже, был начисто стерт с лица земли.
Наступила знаменитая Черная зима. С неба падал черный снег, на пустынных улицах пахло озоном. Отец говорил, что это все из-за радиации. Больницы были переполнены, люди мерли от лучевой болезни и голода.
Смертельная Зона приближалась, постепенно захватывая новые и новые территории. Мы вели практически кочевой образ жизни, нигде не задерживаясь подолгу. Страна отступала к западному побережью, оставляя позади зараженные штаты: Монтана, Вайоминг, Айдахо, Небраска, Колорадо, Юта, Нью-Мексико…
Статус столицы присвоили Лос-Анджелесу. Многие, особенно верующие и последователи разных религиозных сект, усматривали в этом сатанинское знамение: город порока и греха – во главе вымирающей страны. Содом и Гоморра. Последний день Помпеи. Пир во время чумы.
Преступность и правда разгулялась не на шутку. Такого не было даже на Сицилии в середине двадцатого столетия. Люди умирали, и призрак смерти служил катализатором для взрывов безумства, похоти и кровожадности.
Правительство сообщало, что ведутся активные поиски новой вакцины, но никто не верил. Во-первых, не внушала доверия истощенная и обескровленная экономика. А во-вторых, еще слишком свежо было в памяти народа начальное действие этой драмы. Глемминги являлись живым напоминанием.
Их боялись. Боялись даже больше, чем мародеров и мексиканцев. Они были самыми здоровыми существами на континенте, но за это их и ненавидели. И убивали.
Глемминги появились в результате ПЭВ, - Первой Экспериментальной Вакцинации населения. Вакцина оказалась эффективной, большинство людей были спасены и приобрели стойкий иммунитет.
Последствия обнаружились лишь годы спустя. Генетические изменения, вызванные взаимодействием синтетических химикатов и радиации, привели к чудовищным переменам.
…Отец умер, когда мне исполнилось пятнадцать. Мы с матерью перебрались в Калифорнию. Это был последний рубеж. Дальше – отравленный океан. Небытие.
Я подрабатывал в городской больнице Окленда. Здесь я вдоволь насмотрелся на глеммингов.
На первой стадии они ничем не отличаются от обычных людей. Однако опытному взгляду уже заметны легкая отечность, лихорадочные синеватые пятна на лице. Затем на руках появляются розовые трещины. Кожа, как отсыревшие обои, полосками сходит с тела. Мягкие хрящи – уши, нос – отгнивают и отваливаются.
Так происходит превращение. Превращение человека в глемминга.
Они отвратительны, не спорю. Глянцевые, нежного розового цвета, как резиновые куклы. Как молочно-ягодное желе. И запах… Приторный фруктовый запах. Работая в больнице, я научился его не замечать, но с непривычки можно даже стравить свой обед.
Феномен глеммингов заключался в их абсолютной генетической неуязвимости. Они не поддавались ни излучению, ни болезням. Они уже не были людьми, они не имели к человеческой расе никакого отношения. Они сбивались в стаи, жили своей жизнью. И размножались.
Радиация на них не действовала, и по мере того, как люди освобождали зараженные земли, глемминги заселяли их, причем с фантастической скоростью. Говорили, что ко времени Невадской Чумы популяция глеммингов превышала человечество по численности раза в три.
А правительство утверждало, что-де возможности глеммингов к размножению равны человеческим…
Как выяснилось впоследствии, правительство не ошибалось.
Из Окленда мы перебрались в Монтеррей. Тут, впервые за много лет (все виды связи и телекоммуникаций были уничтожены еще в Третью Мировую), я стал узнавать кое-что из происходящего в мире.
Вести приносили полупьяные матросы с редких промысловых судов, заходящих в Заброшенный порт. Они рассказывали, что Европа и Африка теперь необитаемы. Жалкие горстки людей уцелели в Гренландии, Азии и на юго-востоке Австралии, да еще на каких-то островах в Тихом океане. Ядерный смерч унес миллиарды душ, а завершали дело мародеры и вышедшие из-под контроля роботы Союзной Армии Европы.
А на всем этом фоне тихо расселялись и множились молочно-ягодные глемминги…
С моим пребыванием в Монтеррее у меня ассоциируются три значительных события: смерть мамы, любовь и вторичное появление девочки из Центрального парка Мичигана.
Мама болела долго и тяжело. Мы жили впроголодь, снимали крохотную комнату в старом холодном доме. Работая в клинике, я познакомился с медсестрой Лори, - молодой девушкой семнадцати лет. Именно она поддерживала меня, когда мама умерла.
Лори нравилась мне. Я чувствовал, что нас связывает очень многое. Вокруг все рушилось и умирало, а мы ходили, взявшись за руки, и таяли в нежности нашего чувства.
Однажды ночью я проснулся оттого, что весь дом вибрировал и трясся. В окна лился нестерпимо яркий свет, стекла плавились и пузырились.
Я выскочил на улицу. Люди в панике метались меж горящих домов, раскаленный воздух потрескивал. В ночи бесшумно скользили вертолеты с эмблемами Европейской Союзной Армии. Под ними оставался пепел.
…Я бежал по темным улочкам к дому Лори, а на моем пути с грохотом валились балки и куски стен. Люди тонули в дыму и снопах искр, корчились, кричали под острыми обломками, ползали среди руин распаханного асфальта с разбитыми головами и переломанными костями.
Совсем рядом рухнул вертолет, - он зацепился и обвалил верхний этаж здания мэрии. Черная туша взорвалась ревущим пламенем, из нее вышвырнуло переплетенную проводами металлическую фигуру робота - андроида. Он упал у моих ног. Я споткнулся и расшиб себе коленную чашечку. Моя пижама вспыхнула.
Робот резко изогнулся. В тот же миг я с ужасом ощутил, как железные пальцы сомкнулись на моей щиколотке. Я дернулся, закричал. Пальцы давили все сильнее, выжимая из меня жгучую боль. Позже я узнал, что таким способом андроиды отбирают у человека энергию для восстановления собственных систем жизнеобеспечения.
Меня выручила горящая рубаха. Сорвав с себя, я накинул ее на голову робота. Хватка тотчас же ослабла, а потом он и вовсе отпустил меня. Позитронный мозг роботов не приспособлен к чересчур высоким температурам.
На внутренней стороне его ладони я успел рассмотреть блестящие, похожие на иглы энергетические щупики – присоски.
Вокруг бушевал ад. Добравшись наконец до того места, где жила Лори, я оцепенел: ее дом исчез. Там тлела огромная груда углей.
…Теряя сознание, я видел бегущих мимо меня глеммингов.
Я запомнил их розовые и безволосые, будто освежеванные тела, их резиновые лица с темными провалами вместо ушей и носов. И запах. Такое впечатление, что где-то поблизости столкнулись грузовики с фруктами.
Я летел в пропасть. Меня засасывал ураганный, разноцветный водоворот сочных плодов. Бананы, груши, киви, яблоки, ананасы, манго… Словно вернулась смена времен года, словно я очутился вдруг в цветущем солнечном саду…
Что было дальше, я помню довольно смутно. Девочка с длинными черными волосами вела меня за руку разрушенными улицами. Она ничуть не выросла за эти годы. Странно, подумал я. Странно не то, что она не выросла, а то, что я не удивлялся этому. Мне это показалось в порядке вещей. Так и должно быть. Должно быть в этом мире что-то постоянное, неизменное. А как же иначе?
Мы вышли к морю. Я забрался по якорной цепи на отплывающую рыболовную шхуну. А девочка стояла на берегу и махала мне рукой.
Она так походила на мою Викки.
…Больше месяца я прятался в трюмах шхуны. Питался скользкой сырой рыбой, которую вылавливали из отравленного океана уже мертвой.
Меня мучали кошмары. Во сне ко мне приходила Лори. Мы целовались, а потом она исчезала в огне. Она кричала, и я видел, что это уже не Лори, а Викки. Викки превращалась в андроида и тянула ко мне свои колкие щупики. Глемминги бежали мимо, голые и лоснящиеся в свете луны. Я хватал одного из них и с остервенением вгрызался в упругую фруктовую плоть зубами. Из раны выхлестывался огонь, а я все грыз и грыз… И падал, и тонул, и захлебывался в тягучей кисельной массе.
Я ненавидел их. Ненавидел за то, что они не такие, как мы, за их безупречное здоровье. Человек умирал, а глемминг размножался на его костях, как жуткий паразит, как гангрена.
…На палубу я выходил лишь по ночам. И все-таки меня поймали.
У матросов есть поверье, что сухопутный человек, живший и общавшийся с глеммингами, рано или поздно сам превратится в глемминга и будет заражать других людей. Неудивительно, что меня избили и выбросили где-то на западе Европы.
Много дней я бродил по мертвому городу. Мертвый город – это как кадр фотопленки. Остановившееся мгновение. Ни звуков, ни движения, ни запахов. Да-да, и запахов тоже: пламя атомных бомб испепелило не только все живое, но и все мертвое. Гнить и разлагаться было нечему. А молочно-ягодные глемминги сюда еще, похоже, не добрались.
Я умирал от истощения. День за днем, пересиливая в себе желание упасть и заснуть, я копался в мусоре ослабевшими руками и надеялся отыскать что-нибудь съестное. Об охоте и думать не приходилось: природы больше не существовало. Растения и животные, флора и фауна – все кануло в прошлое, стало частью истории. Нельзя было отыскать даже мыши, даже комара.
Однажды я нашел цветочный магазин. В нем сохранились кое-какие растения, и я около часа тщательно и с удовольствием их жевал. Съел все до последнего стебля, потом ходил по квартирам и искал уцелевшие горшки с цветами.
В конце концов я не выдержал. Помню, я свалился где-то под забором и стал дожидаться, когда придет смерть.
…А увидев Лори, я решил сперва, что это галлюцинации. Но нет. Это была настоящая, живая Лори. Она шла ко мне по мертвой улице и улыбалась.
Не знаю, откуда взялись силы. Я бросился к ней, осыпал ее поцелуями. Мы плакали и смеялись от счастья. Мне стало легко и радостно на душе. Я обнимал Лори, и восторг любви переполнял наши сердца.
Внезапно я заметил, что Лори не одна. Возле нее стояла девочка с черными волосами. Та самая девочка из Центрального парка.
-Это ты привела Лори! – Воскликнул я. – Я знаю, это ты! Ты ангел! Наш ангел – хранитель!..
Тут я смолк. Я увидел на ладонях и стопах девочки рваные раны, точно кто-то проткнул их ржавым гвоздем. Из отверстий сочилась кровь.
-Кто сделал с тобой такое?.. – Прошептал я. – За что?..
Девочка улыбнулась. Совсем как Викки.
-Любовь, - ответила она. – Любовь… И за любовь.
-Как это? – Поразился я.
-Знаешь, я порой сама спрашиваю себя: как? И не нахожу ответа. Я бродила по свету и искала людей, чтобы они мне объяснили. Но, видимо, напрасно. Люди сами уничтожили себя. Людей больше нет. И я осталась без ответа.
-Ты ошибаешься! – Вскричал я. – Мы с Лори живы, а значит, и все люди будут жить! Человечество породит новое поколение, и это поколение будет умнее и мудрее!
-Нет, - девочка грустно покачала головой. – Человечеству не суждено выжить, как бы я ни старалась. Мне остается только одно: надеяться, что вы будете лучше людей. Ты сказал: умнее и мудрее. Нет. Вы просто должны быть лучше. И все. Это ведь не сложно, согласись?
-Кто – «мы»?..
-Вы – это вы. Новые жители Земли!
С этими словами девочка повернулась и пошла прочь.
Я перевел ошеломленный взгляд на Лори. В глазах девушки дрожали слезы. Лицо ее осунулось и приобрело прозрачно-синеватый оттенок.
Какое-то странное предчувствие шевельнулось в моей груди. Я взглянул на свои руки.
По сухой, как пергамент, коже запястий змеились знакомые розовые трещины…
Никто не ошибался. Все были правы – и власти, и моряки.
…Атомная эпоха планеты Земля закончилась. Наступал новый, девственно чистый век.
Молочно-ягодный век.
КОНЕЦ III/03