Опыт исторической реконструкции
Морозным февральским днем 1863 года чиновник почтового ведомства с незначительной фамилией Мальков прогуливался по Невскому проспекту. С восторгом и тайной завистью заглядываясь на холеных племенных рысаков, блиставшую на солнце роскошную дорогую упряжь, золотые вензеля и развевавшиеся султаны великолепных столичных экипажей, он с горечью сознавал, что едва ли ему доведется оказаться в одном из них. На скромное жалованье титулярного советника так не разъездишься, да что говорить, обыкновенного извозчика возьмешь не во всякий раз! Парадные подъезды, шикарные витрины и тяжелые массивные двери с важными осанистыми швейцарами на пороге были не про его честь. Стыдливо потупив взор, и инстинктивно сжавшись, всякий раз он проскальзывал мимо них, стремясь оказаться не замеченным.
Выйдя к Литейной улице, чиновник остановился.
– Недурно было б и отобедать! Зайду, пожалуй, в погребок, - припомнил он находившееся поблизости заведение, и поворотил направо. Возле Мариинской больницы он решил перейти на другую сторону, где и находился вожделенный трактир. Ступив на мостовую, почтарь огляделся. Прямо на него, с лихим гиканьем и свистом, в клубах снежной пыли и пара, мчались дрожки, в которых сидел человек с высоко поднятым воротником и длинной рыжеватой бородкой. Отскочив назад и подождав, пока уляжется поднятый дрожками снег, быстрым семенящим шагом, почтарь стал переходить улицу, как носок его сапога поддел бумажный сверток. Оброненный и никому не нужный, он одиноко мерз на запорошенной обледенелой брусчатке.
– Ассигнации! - первым делом подумал Мальков, вспомнив жидковатую бородку и бобровый воротник в промчавшихся по направлению к Невскому дрожках. Осмотревшись, неуловимо быстрым движением он подобрал сверток, и, продолжая беспокойно озираться по сторонам, торопливо спустился в погребок. Спросив себе щей, гречневой каши с мозгами и рюмку анисовки, почтарь уселся в темном углу трактира и осторожно, как священную реликвию, достал драгоценную находку из-за пазухи. Глаза чиновника лихорадочно блестели, спина под шинелью взмокла, а влажные, почти что матовые, как у фарфоровой куклы пальцы, словно мыши скреблись по бумаге, хищно вонзаясь ногтями в перевязанный тесьмою пакет. Глубокое разочарование растеклось на лице почтаря. Вместо ожидаемых и, должно быть, немалых сумм, он обнаружил две прошнурованные по краям рукописи. Забыв об обеде, с невероятным, прямо-таки скрупулезным тщанием, он перелистывал страницу за страницей, в надежде отыскать хотя бы одну, затесавшуюся промеж них кредитку. Но, увы! Рукописи оставались лишь рукописями и денег не содержали. В раздражении смахнув растерзанный сверток на лавку, он проглотил рюмку анисовки и, пододвинув к себе остывшие щи, жадно принялся за еду.
***
- Представляешь, Дуня, потерял, все потерял! - с дрожью в голосе, жаловался жене не доехавший до типографии Некрасов. – Ума не приложу, как в глаза смотреть Николаю! Черт дернул меня взять “ваньку” заместо кареты, - досадовал на себя он. И было из-за чего! Дело в том, что томящийся в Алексеевском равелине Петропавловской крепости Николай Гаврилович Чернышевский передал на волю написанные там главы своего будущего романа "Что делать". Прочитав рукопись, Некрасов решил не дожидаясь окончания, немедленно публиковать ее. Его натасканный журналистский нюх безошибочно уловил, что он держит в руках настоящую бомбу. - Глас свободы, донесшийся из мрачного подземелья! И как только городской обер-полицмейстер смог пропустить такое!? – читая роман, - не переставал дивиться промашке властей Некрасов. – По понятиям художественности, да и вкуса, книга, конечно, дрянь, но вот идея…! Да и сам факт, что автор в тюрьме, отличная, просто превосходнейшая реклама! А цензора я уломаю, как-никак он мне должен, стервец! – довольно потирая руки, смаковал предстоящую сенсацию воодушевившийся поэт и успешный издатель. - И вот, теперь все пошло прахом, сенсации не будет, - в который раз клял судьбу Николай Алексеевич, растерянно взирая на бросившуюся утешать его Дуню.
- Да подожди, Коля, может еще и сыщется где! - тотчас сообразила шустрая Авдотья, какие деньги может потерять ее гражданский муж и сожитель.
- Да где ж сыщется, Дуня! – в сердцах бросил Некрасов и, безнадежно махнув рукой, заперся в кабинете.
Мальков тем временем пообедал и, засунув за шинель рукопись, побрел понуро домой. На утро, собравшись в присутствие, он вспомнил об оставленных им вчера на подоконнике бумагах. – И что прикажете с вами делать? – мысленно вопрошал себя он, запирая дверь своей длинной, как кишка, меблирашки. – Может, объявленьице поместить, глядишь, хозяин и объявится, - продолжал размышлять он, спускаясь по отдающей кошатиной и запахами готовящейся еды лестнице. – Однако ж объявление в копеечку встанет, а где взять эту самую копеечку? – громко сморкаясь, решительно отказался от благого намерения он, подходя к департаменту. Присутствие встретило его неласково. Чиновнику крепко досталось от бывшего не в духе столоначальника, и тяжко вздыхая, он принялся сосредоточенно очинял перья. Забытый кем-то из просителей свежий номер “Ведомостей Санкт-Петербургской полиции” привлек его внимание и он развернул газету. Пробежав глазами колонку криминальной хроники, он взялся за объявления.
– Третьего февраля во втором часу дня, на углу Бассейной и Литейной, - взволнованно прочитал Мальков, - обронен сверток. Нашедшего просьба принести в дом Краевского к Некрасову за вознаграждение в пятьдесят рублей серебром. Кровь прилила к лицу чиновника. Охваченный радостным возбуждением он снова и снова вчитывался в текст, не обращая внимания на угрожающе растущую кипу бумаг на столе. Едва досидев до звонка, почтарь сорвался с места и, одеваясь на ходу, выскочил из департамента. – Что же там такое понаписано, раз дают аж пятьдесят целковых!? Надобно непременно прочесть! Может, крамола, какая или еще что!? – спеша к дому, мучился нетерпением Мальков. - А ежели, не приведи Господь, заговор, и я первый донесу о нем! Уж тогда меня непременно заметят, не инако, столоначальником, как Никанора Ивановича сделают, или награду денежную пожалуют, а может, и к ордену представят! А может…! - в заоблачные дали унесся Мальков, пока не споткнулся и едва не расшиб свой сопливый нос о щербатую ступень собственного парадного.
Прошел день, другой, но он так и не смог постичь мысль автора и овладеть тайным смыслом загадочной рукописи. И он не был в том одинок этот Мальков! Обер-полицмейстер тоже не докопался до сути! Так или иначе, на третий день ночных бдений, почтарь распрощался с мыслями спасти Отечество, отнес сверток Некрасову, получил с него пятьдесят целковых и справил себе новомодный сюртук. Говорят, что и на калоши хватило. А Чернышевский дописал свой роман, и не одно поколение советских школьников мучительно постигало его скрытую мудрость.