На Ваганьковском кладбище – столпотворение.
Угол для избранных, впрочем, не рай,
пристань последняя грешных и гениев,
полнится въедливым шумом с утра.
Ласково гладит ветер надгробья,
плача в далеких аллеях ребенком,
кружатся листья – желтые хлопья,
капают слезы на цифры в колонках.
Вдруг – где-то рассыпалась глупости дробь:
круто ломая тонкую бровь,
пальчиком тыча в блеклый портрет,
смеется девчонка семнадцати лет.
Странно и страшно: блондинистый тип,
словно кидая подачку в рубль,
целует ее в аппетитные губы
меж ржавых крестов и мраморных плит.
О молодость!
Помнит ли кто-то из нас о том,
что каждое имя – времени пленник.
Одним – благодарная память потомков,
другим – неизбежная участь, забвенье.
В который раз иду по дуге,
очерченной в противоречии эмоций,
от алых роз, где Есенин Сергей,
до алых роз, где – Владимир Высоцкий.
Горло дерет добровольный гид,
факты сплетая в длинную нить.
Слушая, думаю: верить иль нет
в этот интимный горячечный бред.
Рядом – театр? – свободных нет мест.
Красноречивый оратор, отгрохав
кованым слогом заученный текст,
мир огласил ностальгическим вздохом.
Душно мне, душно в каменном море…
Горбятся в свежих венках острова.
…а за стеною, выстучав Морзе,
Прочь убегал ярко-красный трамвай.
И в перестуке – эхом отброшенным –
явственно слышался звон хрусталя:
поздно опомнились, поздно, хорошие…
И равнодушно молчала земля.
1983