Январская метель - густой тюлевый занавес, раздутый южным ветром; его белые паучки таяли на щеках и подбородке сотнями. Мое лицо было мокрым от влажного снега, летящего навстречу. Дорога проходила под прямым углом к двум перегруженным городским магистралям, удаленным друг от друга на ширину квартала. Метельные заносы поглотили обочины и разновеликими языками улеглись на проезжую часть. Я лавировал между ними, держась самого края дороги. Ноги проваливались по щиколотку в выпавшую за сутки рыхлую массу, выворачивая наружу нижние, еще не успевшие загрязниться слои; шаг за шагом «собачки» снежных бурунов старались допрыгнуть до моих коленей. Слева, из-за спины, мягко наползали редкие на этом участке трассы, тихие, убелённые донизу автобусы и автомобили. Я оглядывался по сторонам, выискивая того, кто отчаянно нуждался в моей помощи. Боялся упустить его, ждал с минуты на минуту его появления и жалел, что мне недостает уверенности в ощущениях оттого, что я, как обычно, изучал здешние кварталы и районы с высоты голубиного полета.
Hominem quaero.(1)
Святые Небеса! Вдруг шестым чувством я узнал просителя. Человек шагал вдоль дома, напротив, по другой стороне улицы. Синяя молния вдоль позвоночника - свести лопатки - один взмах огромными крыльями – нет! Осторожнее, осторожнее. Приподняться на носки: там можно пройти? Из провала суженного дорожного ущелья не разобрать, что скрывается за грядами осыпающихся под сильным ветром сугробов. Я повернул к цели. Снег – все равно, что крахмал, так и ездит под ступнями. Дальше я напоролся на глыбистые стены, сдвинутые к краям дороги уборочной техникой, на вид такие стойкие, чуть что, они обрушивались, сходили лавинами под колеса. Бросками, через ежеминутно меняющееся, шевелящееся, отбеленное в хлябях январских месиво, маневрируя между машинами, объезжающими меня. Ближе, совсем рядом. Вот он уже стоял передо мной, высокий, худощавый молодой человек с полузакрытыми глазами и очень красными, будто натертыми кирпичом, впалыми щеками. Крупное костистое лицо; хороший нос, прямой, заметный; высокий белый лоб; но меня буквально сломило этим нервическим подергиванием век, а эта искривленная линия рта повергла меня в глубокое отчаяние. Одетый, несомненно, - в новое, купленное к наступившему сезону; яркие джинсы, свежая дубленка; одежда улучшала его, подтягивала до уровня благополучия, она была призвана сделать его привлекательным для общения и выполняла отведенную ей роль; - и все-таки человек поражал своей неуклюжестью. Казалось, он распространял сигналы чужеродности, присутствия пятого колеса в телеге. Он сбивал с толку повадками слабого, физически ущербного хищника.
Терпя его цепкий взгляд из-под спущенного века, я приветствовал его, как меня учили Высшие Чины, с лаской в многострунном голосе, обволакивая теплом и мягким сиянием. Се Ангел рвался в бой в полном осознании, он был готов нести потери ради восхищения частицы Адамовой, ибо предопределено ей восхититься правильностью мироустройства, где всякому – самое достойное место.
Человек заметно закидывал голову, решившись встретиться взглядом, и прочищал горло, прежде чем заговорить с собеседником. Он говорил, что не знал, куда ему двигаться дальше. Полчища его желаний вызывали ассоциацию с пчелиным роем, не нашедшим пристанища. Как будто черная, голосящая что-то на своем языке, страшная, одушевленная туча набрасывалась на одинокое дерево, облепливала лучшую ветку и копошилась всей массой, привлекая и отталкивая сосредоточенностью силы и злости. Возьми любое и поймешь: мелкое, жалящее, оно опасно своей неустроенностью, бесприютностью, и тем сильнее мне хотелось помочь. Его смущение, заносчивость. Я склонил голову и, погруженный в задумчивость, ждал озарения. Я рылся по самые плечи в шелухе целую вечность или пару минут, невозможно судить: время текло для нас по-разному. И нашлось семечко! Карманы человека, напичканные бумажками с записями дневникового характера, отчасти – интересными. А вдруг просителю на роду написано принять в младенчески-неуверенные руки сверкающее белизной перо? Оно принудило бы к ответственности перед поколениями, оно – огонь, вода и медные трубы. Мой проситель возликовал. Высоким от волнения голосом он говорил, что теперь, когда так расширился его кругозор, жизнь изменится, он будет много путешествовать и радовать мир, делясь с каждым своими открытиями. Мысленно я последовал за новорожденными восторгами человека, заботясь о развитии посаженного в землю зерна, тревожась о подстерегающих опасностях. Я увлекся.
Хей, гляди-ка, по склону сугроба катились красные горошины, конец их существования отмечал взрыв алой звездочки. Боже милостивый, да он безжалостно ощипывал меня с поварской методичностью! Час? Два? Мне холодно!
От боли я больше не мог играть небесную музыку, и ангельские уста разразились воплем:
- Ты что творишь, дьявол? Мои крылья лишились маховых перьев! Как же я вернусь к Отцу?!
Надо отдать должное, он все-таки расстроился и сделался пунцовым от смущения, долго и трудно кашлял, ежился. Род человеческий, где сокровище твое? Где сердце твое? Что? Любовь? О да! Любовь к себе превозмогает всё. Он довольно быстро пришел в уравновешенное душевное состояние, и, очевидно, желая покончить на этом, пожал плечами и сказал со вздохом, каким обычно показывают себе, что теперь с совестью вопрос улажен:
- Ну, что ж!
Еще немного поразмыслив над плюсами и минусами случившейся истории, он совсем воспрял духом, встрепенулся и поскакал, надо думать, к письменному столу, чтобы поскорей опробовать дарово-обретенные письменные принадлежности.
Прощайте, бедные мои перышки!
Нет, я не жалуюсь, я не первый и не последний среди многих и многих из нас. Отложенное возвращение? А чего я, собственно, хотел? Я всего лишь спустился на землю. Да, не тепло! Снежные «собачки» с оглушительным лаем закрутились под ногами. Что ж, где тут Постоялый Двор для потерпевших крушение ангелов? А то вон пальцы на ногах замерзли…
Январь 2008
Примечания:
1. Hominem quaero. (лат.) – Ищу человека. ( Считается, что греческий философ Диоген на вопрос, почему он днем ходит по улицам с фонарем, отвечал: ищу человека.)