- В общем, так: в передние вагоны не садись, в задние – та ж фигня – контры могут и спереди, и сзади пойти. В центре – самое то.
- А как я пойму, что они идут?
- Увидишь, народ с шальными глазами по вагонам бегает, палево значит. Беги с ними… Ну там разберешься. Все нормально будет. Тридцатник отложи, на всякий случай, вдруг поймают. Все, давай, а то опоздаешь.
Я махнул рукой и двинулся в сторону состава. Первое, что я увидел в дверях самого, что ни на есть, центрального вагона, это двух немолодых женщин одетых по форме, напоминающей о стуке колес и плавленом сырке «Омичка».
…………………………………………………………………………………………………….
Общественный транспорт – вообще-то удивительное место. Уже хотя бы потому, что здесь временами скапливаются люди – ну, это такие биосоциальные существа, которым, в принципе, свойственно скапливаться. Это не всегда хорошо заканчивается (например, похороны товарища Джугашвили в 53 году прошлого века), однако же, и далеко не всегда плохо (мой последний день рождения, в который мне подарили шоколадное яйцо и майку с надписью «главное повнимательнее»). Так вот, по моему личному убеждению, скапливаться – это прекрасно, это замечательно, это зачастую сулит веселье и некоторую развязность в поведении, это дарит радость общения и новых знакомств, но… Только не в общественном транспорте! Потому что люди садятся сюда не для веселья, не для знакомств и развязно тут себя вести не следует – это произошло в силу обстоятельств, не по доброй воле, их заставили быть здесь в данную минуту те, у кого есть личный транспорт – большие начальники, боссы, командиры, но и не только они. В итоге мы получаем раздраженных, злых, недовольных и усталых людей, что не может не настораживать. Отсюда вывод: пойду-ка я пешком…
…Но не в этот раз.
……………………………………………………………………………………………………..
«Зайцем» на электричке я ехал впервые, если, конечно, не считать московское метро. Мне доводилось много раз обкрадывать государство в троллейбусах, несколько раз в автобусах и даже пару раз в маршрутках (хотя в данном случае я не уверен в том, что обкрадывал государство), но электропоезд – это же совсем другой масштаб. Здесь нужно держать ухо востро: могут и оштрафовать, а еще хуже - высадить в Сляднево. Но больше всего меня беспокоило не это. Я боялся глаз. Тех глаз, глядя в которые, начинаешь презирать себя точно, как того парня, ударившего у тебя на глазах посреди улицы девушку, как ту продавщицу, что брезгливо подала тебе дешевый майонез, наконец, отыскав его под грязным прилавком, как всех тех, кто с безразличием оставляет за собой кучу пластмассово-полиэтиленовой дряни среди той самой природы, на которую ходили отдыхать. А глаза эти могут быть, чьи угодно: контролера (особенно, если это женщина), других пассажиров, иногда даже людей, стоящих на платформе. И ощущение это бывает невыносимо – это стыд, друзья мои, это совесть. Впрочем, определив таким образом, что они у меня есть и, заметив «глаза» в надвигающемся на меня проеме двери, я очень быстрым шагом направился в следующий вагон. Войдя внутрь, я чуть снизил темп – не хотелось вызвать «глаза» на себя, выдав свою подлую «заячью» сущность суетой в ногах и паникой во взгляде. Я шел, не оглядываясь, пока не уперся в дверь машиниста, где меня, наконец-то, настигло относительное спокойствие и умиротворение. Я закурил…
По идее, не знаю, по чьей, просто по великой всемирной литературной идее, сейчас я должен плавно перейти к описанию природы за окном поезда. К тому же там действительно было, что описывать: выжженные на солнце ели по пути от станции Суходрев напомнили мне «зону» Тарковского, собственно, как и все остальное, что там мелькало – этакое безжизненное лоно провинциальной природы, гербарий Творца. Казалось, рыба в этих реках никогда и не водилась, птицы слиняли отсюда еще с первой волной эмиграции, а насекомые, если и есть, то двигаются со скоростью зажеванной пленки. Представьте себе картину Васнецова, исполненную в классическом пейзажном стиле, дорисованную Босхом и подкорректированную учеником седьмого «Б» класса на обложке учебника отечественной литературы. Но нет, нет, нет – кажется, я уже начал это делать. Описание природы – это ведь именно то, что я сам всегда перелистывал, пробегал взглядом, читал по диагонали, и то, из-за чего так и осталась недочитанной «Война и мир». Маяковский о природе писал кратко: «Вокруг цвели чудеса ботаники…», - черт побери, как минималистично и в то же время насыщенно и емко. Природу не надо буквально или метафорично копировать на лист бумаги, важно вызвать у читателя эмоции, заставить пережить его еще раз тот закат или тот весенний паводок, который он, безусловно, тысячу раз видел, но теперь уже в контексте моего повествования. Зачем человеку перенимать чьи-то чувства и ощущения, ведь у него есть свои. В конце концов, в коровьей лепешке, в которую ты когда-то наступил, оказалось намного больше правды, чем в газете с тем же названием.
К моему приходу в тамбуре уже находилось несколько человек. Взгляды их бегали от окна к окну, по пути, то и дело, цепляясь о мой клетчатый пиджак времен второй мировой, купленный в секонде и небритое лицо, напряженно уставившееся в белизну стены. Я курил, чтобы не вызывать подозрений, они курили и вызывали подозрения у меня.
Шли минуты. Как вы понимаете, делали они это не торопясь, будто прогуливаясь по моим натянутым нервам. Километр за километром, станция за станцией чрезвычайно медленно, уныло и меланхолично выползали из-за горизонта, каждый раз ставя новый штамп в моем путевом листке. Название станций приходилось запоминать и судорожно повторять про себя этот ничего не значащий набор букв, чтобы не забыть и впоследствии, если понадобится, выдать его за свой пункт «А»– это самый простой способ уменьшить до минимума стоимость проезда в критической ситуации обнаружения себя контролерами. И вот уже половина пути позади – самое время им появиться, но по какой-то загадочной причине этого не происходит, и я пока еще еду, поминутно вглядываясь в окошко двери на другом конце вагона. Наверное, с сидячих мест это выглядело очень забавно: не сходя с места, я наклонял свое туловище вбок, как учили на уроках физкультуры в школе. Причем, тогда у меня ни разу не получалось сделать это по всем правилам и канонам, то есть, не поворачиваясь, не задействуя бедра, не отрывая стопы от пола и т. д. Однако жизнь двойки не ставит и пересдать тут не удастся – эх, видел бы это Александр Семенович Черняк.
Как известно, в экстремальных ситуациях мы вообще как-то активнее себя ведем, стараемся усерднее, голова лучше работает. Попросили бы меня в институте за две минуты придумать десять оправдательных речей, содержащих убедительное объяснение моего, к примеру, опоздания на лекцию – я, вообще-то, частенько опаздываю, но каждый раз, приближаясь к нужной аудитории, судорожно пытаюсь выжать из своего мозга хотя бы нейтрон оригинальности и правдоподобности, слепить на лице такую маску, которая могла бы не только вызвать сочувствие преподавателя, но и некоторую благодарность за то, что вообще пришел, несмотря на апокалипсис. А курсу к пятому все это уже становится неактуально, а главное, не солидно, и ты отделываешься простым «здравствуйтеизвинитезаопоздание». Вот в тамбуре… В тамбуре все по-другому. Здесь нет места предрассудкам. Это театр, ты один на сцене, и зритель молча вопрошает: «?» Немой вопрос настолько резок и бесповоротен, что почти материален, ты ощущаешь его каждым сантиметром своего вспотевшего затылка, ты чувствуешь, как тебя нанизывают на этот вопросительный крючок, словно червя, тебе только и остается, что извиваться да корчиться, то есть играть. Чтобы заработать аплодисменты, нужно играть, что я и делал, правда, пока только в воображении. Я был величайшим из драматургов, я придумал тысячи великолепных историй и занимательных сюжетов о бедном мальчике из рабочей семьи, о свадьбе друга, где я так напился, что вообще не понимаю, в каком я измерении, о пятикилометровом преследовании поезда, разорванных и выкинутых ботинках, разбитых в кровь коленях и многом другом, чему даже сам немного верил. А контров все не было…
……………………………………………………………………………………………………..
А я никого еще не ждал с таким нетерпением.
……………………………………………………………………………………………………..
Был только один момент, когда я действительно осознал себя пойманным и мгновенно разоблаченным, несмотря на все ухищрения: опасность подступила, откуда не ждали. Естественно со спины, из таинственного логова машиниста, где, исходя из моего собственного представления об устройстве мира, сидит усталый, замученный однообразием рельс человек, которому вдруг может понадобиться нажать на миллион разных кнопок и дернуть столько же рычагов одновременно и поэтому ему ну никак нельзя отлучаться. Но дверь открылась, и машинист бодро шагнул в остальной мир, где находился я и те, кому было не до того – их право на эту поездку сомнению не подвергалось. И я сыграл. Сыграл, как надо. Сыграл отстраненного и погруженного в себя человека, которому не то чтобы нравится, но вполне устраивает пейзаж за окном и книги Дарьи Донцовой. Это подействовало, я победил, старания оказались ненапрасными, миллионы кнопок ненажатыми, машинист прошел мимо, и воцарилась гармония.
Мы подъезжали к предпоследней станции. Туалет напротив, в котором, в случае чего, я планировал трусливо скрыть свое незаконное пребывание на борту, казался уже не таким уютным и гостеприимным (с гордостью могу отметить, что, в отличие от других «соучастников», на протяжение всего пути, то и дело, бегавших «по нужде», я так ни разу там и не оказался, возможно считая это просто унизительным, возможно из-за представлений о последнем бастионе, козыре, с которым так не хотелось расставаться раньше последнего захода). Страшно подумать: я простоял здесь, в стенах крошечного прокуренного помещения, около полутора часов и, что странно, совсем не почувствовал какого-то дискомфорта или усталости. Напротив, это место казалось мне самым удобным и безопасным во всем составе. И когда в Азарово, где я, от греха подальше, собирался сойти, в мои «покои» ворвалась одна толпа неожиданно бодрых стариков и старушек-дачников, а другая, составленная в основном из той же публики, тем временем, нетерпеливо выстраивалась в очередь туда же внутри вагона, мне вдруг захотелось воскликнуть: «Граждане, ну, раз вломились ко мне всей кучей, так хотя бы ноги вытрите на входе!» Не стал ничего восклицать, приютился у окна и молча продолжил путь, по- хозяйски снисходительно простив за бесцеремонность эту запыхавшуюся и галдящую массу.
Я не заметил, как, но в какой-то момент рядом со мной оказался незнакомый мне парень, немного потрепанный, взъерошенный, честно говоря, особого доверия не внушавший. Но мы ехали. Ехали рядом, оба прижатые к стеклу вооруженными огурцами и баклажанами до зубов пенсионерами. Оба солидарно улыбались, заслышав нотки знакомых из детства бабушкиных сплетен и добродушной брани всего и вся. Оба ехали без билета. Оба курили мои горькие дешевые сигареты с таким объединяющим вкусом в таком объединяющем месте. Оставались последние метры, когда мы негласно решили еще по одной. Мы вышли на перрон. Идя в одном направлении, мы думали об одном: «Нам удалось! Прощай тамбур, простите нас контролеры и спасибо за все». Вот, подумали так, дошли до развилки, и надо бы что-то сказать, типа «пока» или «желаю удачи», «счастливо» там, я не знаю, но он оказался находчивее, он поразил меня до глубины души, он добил меня ударом ниже пояса, вспышкой какой-то неописуемой высокохудожественной и, в то же время, невыдуманной, а совершенно реальной доброй иронии в стиле О. Генри. С совершенно серьезным, слегка обеспокоенным лицом он спросил меня: «Не знаешь, случайно, как отсюда добраться до украинской границы?» …………………….Та-дам!!!
……………………………………………………………………………………………………..
И это стало финальной точкой, тем компонентом жизни, без которого, возможно, я не принялся бы вычерчивать это все на бумаге, так как мой собственный индекс абсурдности не столь важен, нежели сюрреалистичность окружающего меня мира и всего, что в нем.
Аплодисменты!!!!!!!!!!!!!!!!!
15 сент. 2006
(последняя редакция 24 янв. 2008)