Есть вещи настолько мерзкие, что и видеть их жутко, и взгяд отвести не можешь. Рассматриваешь, рассматриваешь, давясь от отвращения.
В комнате слишком высокие потолки и слишком советские койки. Темень. Открыты окна. Радио Нон-стоп, секция и блики на хрустальной вазе. Что-то по крыше шуршит.
Вышла на набережную, сухой колкий вечер, теребит бретельку сарафана. Села. Женщина с водой в бутылке, соленой минералкой, пожилая пара, дядька в джинсовой куртке, молодняк какой-то балаганный, вон что-то в тире выиграли. Поскребла кроссовками по камням. Целая стайка чахоточных, старик, размалеванный ребенок, какое-то скрюченное существо в инвалидной коляске, курильщик с красными "Море", как мы их называли, огонек сигареты покачивается. Ветер дунул, но сырость так и не принес. Набережная удалялась туда, по краю залива, в кучке палаток и старинных арок, ледяные серьги-листья коснулись лица, хрустнула галька, дрогнул шифоновый шарф.
Ноги, ботинки, туфли, окурки, дернулась и вжалась в мощеный край, слишком боялась подойдут-заговорят, детектив выпал из руки, закашлялась, глянула вверх, где плавно темнело небо без звезд, с треском игровых автоматов и ликерным звоном.
А потом мужик подошел и ухмыльнулся. Весь в лишае, как дерево, с ног до головы.