«Если бы женщина не останавливалась, то она завоевала бы весь мир. Но ее останавливает материнство, и родившийся ребенок становится для нее миром, который подобно черной дыре впитывает в себя все ее эмоции. Не силы, нет – только эмоции. Сил хватает, не хватает эмоций»
На этих словах Саша заснул. С утра он даже не смог вспомнить, что именно говорили. Помнил, что говорили о женщинах. Обычно такие разговоры кончаются тем, что начинают говорить о бабах, но в этот раз о бабах не говорили. А может, и говорили, но Саша заснул и ничего больше не помнит. Хотя, если вспомнить вечера, когда он не засыпал (а таких было большинство), то разговор обязательно переходил на баб.
Странно, но когда они пили водку, то говорили о футболе. Когда тянули коньяк – о работе. А под пиво хорошо шли женщины, а если пива было много, то они оборачивались бабами. И еще странно – сколько они не говорили о женщинах и бабах – ни разу никто не упомянул своих жен. Хотя все пятеро были уже женаты и еще не разведены, да и до свадьбы у всех пятерых были женщины, да и после, чего уж греха таить – тоже. Но знакомые женщины не упоминались, упоминались исключительно безликие и обобщенные. Женщина, как таковая. Саша был немногословен, более любил послушать, поэтому по поводу себя он не удивлялся. А вот четверо друзей его удивляли. Женаты? Женаты. Но все, как один, говорят о женщинах вообще и никто ни слова о жене. Вроде бы самая знакомая, самая изученная – а все равно, ни слова.
Саша потянулся и удивленно покрутил головой. Голова крутилась легко и в темени не взрывалась боль большого бодуна, его давняя знакомая и обидчица. Он посмотрел на часы и еще раз удивился. Девять часов! Обычно в субботу он вставал в час. Иногда в два. А тут девять. Может дело в том, что он вчера заснул на третьем литре? Кстати, а как он попал домой? Он встал, удивленно радуясь здоровой легкости тела, и пошел на кухню. Коридор пестрел васильковыми обоями, изгвазданными грязными отметинами. Это были следы его рук, его пьяных рук, которыми он держался за стены каждую пятницу. Он посмотрел на свои руки. Чистые. Значит, вчера он нигде не валялся. Странно все это. Кто же его принес домой?
Саша дошел до кухни и остановился на пороге, изумленно разглядывая аппетитную попку своей жены, торчащую, как ему показалось, из отверстого зева духовки. Потом он моргнул и понял, что жена просто склонилась перед духовкой, что-то доставая оттуда. «В котел ее», - раздался неожиданный голос в его голове. Он еще раз моргнул, голос исчез и он почувствовал, что хочет жену. Когда он последний раз испытывал влечение? Он медленно, неуверенно, подошел к ней, но жена уже распрямилась и повернулась к нему, держа в руках пышущий жаром противень с его любимыми плюшками. Он оторопело отодвинулся, давая ей подойти к столу, на котором уже лежала деревянная подставка. Он еще раз посмотрел на жену, потом на плюшки и совсем обалдел. Он насильно улыбнулся, и вдруг его охватила паника – он никак не мог вспомнить, как зовут жену. Это длилось всего мгновение, потом ее имя само прыгнуло на язык, но испугаться он успел.
Таня улыбнулась и попросила заварить чай. Он деловито засучил рукава и быстро опорожнил старую заварку в туалет. А вот с новой возникла заминка – он не мог вспомнить, где она лежит. Он суетливо дергал створки шкафчиков и никак не мог найти. Заварка нашлась за шестой дверцей, совсем не там, где он ожидал ее увидеть. Когда он в последний раз заваривал чай? Он не помнил.
Забив себе рот вкусной плюшкой, он нежно посмотрел на жену и еще раз улыбнулся. Таня улыбнулась в ответ и подлила ему чаю. Становилось неловко, он никак не мог понять, что же случилось, почему с ним так вежливо, почему все так, как будто он – любимый муж? Он вчера пил? Да. Долго? Да, заснул он около двенадцати. И что случилось потом? Почему нет похмелья, почему Таня испекла его любимые плюшки? Он посмотрел на Таню, и ему опять захотелось ее. К черту, он сурово откусил еще кусок, быстро плеснул в рот горячего чаю и потащил ее в спальню.
До самого вечера, пока он не лег в кровать, он не переставал удивляться. Ни одной ссоры, вкусный обед, ужин при свечах, веселый поход в магазин, торопливо (чтобы Таня не заметила) купленная роза и страстный поцелуй прямо на остановке, под прицелом очков сердитой бабульки. И никакого похмелья. Он прислушался. Таня дышала совсем ровно – спит. Он нежно погладил ее и встал с кровати. Пробрался на кухню и позвонил Игорю. Игорь раздраженно пробасил «алло», которое почти не было слышно за визгливым женским «чтоб ты сдох, зараза». Да, Таня тоже сердилась, но так, как Света, она никогда не кричала. Саша вздохнул. Игореву жену побаивались все и больше всех – сам Игорь. Саша хотел уж извиниться, но Игорь что-то пробормотал, и вдруг стало тихо. А потом Игорь устало сказал: «да, я слушаю». Саша попытался выяснить, что же вчера случилось. В принципе, ничего нового он не узнал. Заснул он в двенадцать, в час компания стала расходиться, и Толик прихватил его спящее тело с собой. По словам Игоря, его спящее тело тихо материлось, но ногами передвигало достаточно бодро.
Саша положил трубку и вдруг почувствовал, что хочет курить. В принципе он не курил, только под пиво, да и то пару сигарет за вечер, но сейчас ему захотелось. Он залез в шкаф и достал свой пиджак, в котором пьянствовал в пятницу. На работе потихоньку внедрился дресс код и приходилось таскать пиджак и галстук. В принципе ничего страшного, ему даже нравилось, но напиваться в костюме было неудобно. Одно дело упасть на улице в лужу, когда на тебе джинсы и затасканный свитер и совсем другое, когда ты весь в дресс коде. Таня на это задала вполне резонный вопрос – а нельзя ли не падать и Саша тяжело вздохнул. Когда она спросила? Две, нет три недели назад. Совсем недавно. И тогда он опять подумал о разводе. Мучаю я же ее, мучаю. Но развод был чем-то далеким, просто было такое слово, грустное, как Танины глаза. Саша встряхнулся и все-таки залез в карман пиджака. Курить уже не так уж и хотелось, но раз уж он достал пиджак, Саша решил исполнить задуманное. Полупустая пачка нашлась в правом боковом кармане и он уже повесил было пиджак обратно, как вдруг сообразил, что нужна еще и зажигалка. Он опять достал пиджак, полез в левый карман и достал оттуда зажигалку и какую-то бумажку. Бумажка оказалась Таниной распиской. Когда они поженились, Таня написала расписку о том, что она безвозмездно отдает ему свою душу. Он был тронут и даже хотел написать такую же, но свадьба тянула вперед, подлетали гости, кто-то уже орал «Горько», кто-то уже срывал пробку с запотевшей бутылки, кто-то уже громко смеялся и требовал от Таниной мамы сертификат на невесту, кто-то подкручивал усы и кричал: «Эх, молодцы!». В общем, было некогда, а потом он забыл. А Танина расписка так и прижилась в его бумажнике. Зачем он ее вчера доставал?
Саша вышел на лестницу, поморщился от яркого света лампочки без плафона и поднялся на пол пролета. Стекло в окне было выбито и на лестнице было по ночному свежо. Он вдохнул воздух, а потом сунул в рот сигарету и прикурил. Расписку он держал в руках, рассеяно сворачивая ее в трубочку. На улице вдруг взвыла милицейская сирена, и Саша ощутил, что за этим звуком скрыто что-то очень важное. Жизненно важное. Он крепко затянулся и закрыл глаза. Сирена продолжала надсадно орать, наслаждаясь лопнувшей тишиной спящего города. Сирена? При чем тут сирена? Что же было вчера? Что может быть важного в сирене? «Может», - сказало что-то внутри него.
Он вернулся в квартиру, сунул Танину расписку в пиджак, бросил сигареты на столик и залез под одеяло. Потом поелозил, устраиваясь поудобнее, и прижался к жене. Жена что-то промычала и крепко обхватила его руками. Саша изумленно ощутил жар страсти. Сколько же можно? Но страсть была сильнее, и он навалился на жену и жадно целовал ее и никак не мог насытиться ее вкусом. За окном опять завыла сирена, и что-то внутри него сказало: «важнее нет ничего». А потом он спокойно и незаметно заснул.
Саша выполз из липкого сна и схватился за подушку, чтобы ощутить хоть что-то реальное, что-то, над чем он пока имеет власть. Пропитавшаяся потом простыня противно липла к телу, одеяло стало жарким и колючим. Он встал и схватился за гудящую голову. Может это сон? Может это просто сон? Он бросился на кухню и суетливо, все время промахиваясь мимо нужных клавиш, набрал номер Толика. Наконец набрал, и устало уселся на стул, задев локтем тарелку с плюшками. Плюшки, его любимые плюшки. Последний раз Таня их пекла два года назад. Потом перестала, потому как устала от его загулов, устала от самого страшного одиночества – одиночества замужней женщины. И вот они стоят на столе. Значит, что-то изменилось, значит все, что ему приснилось – правда? Давай, Толик, извини, но это очень важно, даже важнее, чем сирена. На двадцатом гудке Толик снял трубку и сонно спросил: «что случилось». У Толика был АОН и он никогда не спрашивал, кто звонит.
Да, все было так, как ему приснилось. У метро Толика и Сашино тело привлекло внимание милиционера. Милиционер представился (тут Толик хихикнул – «сержант Дьяволенков») и потребовал объяснений. Толик заныл что-то печальное про очень радостный праздник, который подкосил силы товарища. Печальный рассказ не помог, и Сашино тело переместилось в милицейский бобик, а Толик стал торговаться с лейтенантом, который откуда-то прибежал, почуяв наживу. Торговался Толик долго, ибо любил он это делать, он часто и на рынок ходил просто так, без нужды. И пока он торговался, Сашино тело проснулось и начало общаться с сержантом Дьяволенковым. Увидев Сашино протрезвление, лейтенант резко сбавил цену и, получив от Толика пару купюр, скрылся. Толик потянул было Сашу домой, но тот совершенно трезвым голосом (тут Толик почему-то вздохнул) ответил, что он пока не пойдет, потому что ему надо поговорить с сержантом. Толик постоял рядом, покурил, а потом ушел, потому как Саша был не просто трезвым, а абсолютно трезвым, даже трезвее Толика, который пьянел редко, ибо всегда скупился покупать столько пива, сколько хотело его стасорокакилограмовое тело. Что ему эти пять литров? Но Саша был трезвее и Толик решил, что он больше не нужен, тем более что Саша и сержант несли какую-то ахинею про покупку человеческих душ.
Саша положил трубку, даже не попрощавшись, а потом бросился в коридор, схватил со столика сигареты и закурил, яростно вдыхая горячий дым. Раньше он никогда не курил дома, впрочем, сейчас он даже не заметил, что закурил, так что это простительно. Саша схватился за голову, забыв, что у него в руке сигарета, и больно прижег себе кожу на виске. Посмотрел на сигарету, затушил ее и опять схватился за голову. Все было слишком реально, все сходилось. Вчера он продал Танину душу. Вчера сержант как-то отрезвил его, Саша вдруг просто перестал быть пьяным и все тут. А потом сержант Дяволенков (Саша вспомнил Толиков смех, и его передернуло) ткнул в него пальцем и сказал: «смотри на меня». И начал меняться, его глаза ввалились, скулы стали острыми, нос картошкой вдруг стал клювом, и все лицо приобрело устрашающий вид. Во сне, который ему приснился, лицо дьявола стало совсем страшным, но в реальности (сейчас он помнил ее не хуже сна), оно было не страшным, а устрашающим. И дьявол предложил ему сделку – душа после смерти и все, что захочешь. И Саша вдруг вспомнил о скандале, который ждет его дома и в шутку (конечно, в шутку!) потребовал, чтобы скандалы кончились. А потом подумал и сказал, что хочет, чтобы Таня была с ним счастлива. Дьявол достал из портупеи бумагу и гусиное перо, с которого капали синие чернила, и ловко что-то написал. Саша хотел засмеяться, но не смог. Перо в портупее его убило. До этого он не верил, он думал, что изменение лица ему пригрезилось на пьяную голову, но после пера он поверил. Ему стало страшно, но он выдавил из себя жалкое: «не хочу». Дьявол грустно улыбнулся и взял листок в руки так, как будто хотел его порвать. А потом прищурился и спросил: «а не хочешь отдать за счастье жены ее же душу? У тебя же есть расписка». И Саша тут же, еще не успев понять, что сказал дьявол, опять стал пьяным. Он весело хлопнул сержанта Дьяволенкова по плечу и сказал: «Давай!» И достал расписку, а потом подписал подсунутый ему сержантом листок гусиным пером.
Саша тихонько завыл. Таня будет счастлива. Таня будет счастлива с ним. А потом она будет... Он вспомнил жаркую духовку, из которой Таня достала противень с его любимыми плюшками. Он же тоже будет счастлив! Все будут счастливы, пока не помрут. А у него даже не будет похмелья. Никогда! Это входило в договор – дома он всегда трезвый, даже если перед этим выпьет три литра водки. И тогда Саша решительно встал и пошел на улицу. Заспанная продавщица круглосуточного магазинчика удивленно уставилась на Сашу, одетого в шлепанцы и полосатую пижаму, а потом равнодушно мигнула и достала с полки бутылку «Гжелки». Саша молча сунул ей деньги, повернулся и, сорвав пробку, как следует приложился к бутылке. Теплая водка сорвала дыхание, и он закашлялся. Вышел из магазина, дошел до подъезда и лег на скамейку. Потом поднял бутылку, прищурился на окно пятого этажа, за которым безмятежно спала счастливая Таня, и прошептал «За тебя, Танюха». И выпил.
Кто-то вежливо кашлянул. Саша поднял голову и увидел, что на соседей скамейке сидит сержант Дьяволенков. «Ты уверен», - спросил сержант? «Да», - твердым голосом, насколько ему позволяла водка, ответил Саша. «Ладно. Иди домой», - сказал сержант, достал из кармана договор, показал его Саше и резким движением руки порвал его. «Иди домой, не бойся, ты не протрезвеешь. И потом, ну ты понимаешь, когда потом, ей это зачтется». Саша с трудом поднялся и пошел домой. Он зашел в дверь квартиры, которую оставил открытой и прошептал «Извини, Танюха, я иначе не могу. Но потом ты будешь счастлива». Он лег на кровать и попытался улыбнуться, но ничего не вышло. В окно постучали, и Саша медленно повернул тяжелую голову. За окном, трепеща крылышками, висел ангел. Саша посмотрел на него, встал, открыл окно и спросил: «Ну, чего надо?». Ангел робко улыбнулся и тихо сказал: «А ты брось пить, и она будет счастлива. Не потом, а сразу. Как сегодня» Саша обернулся на Таню и вздохнул. Потом резко закрыл окно и рухнул на кровать. Неловко обнял Таню и пошептал: «Ты будешь счастлива. Обещаю»