ОБЩЕПИТИЕ
Примерно месяц Генка нас забавлял. Потом мы устали, и начали Генку бить. Однажды, после очередной взбучки, он перепутал пиджаки, надел мой, и с моими документами попал в вытрезвитель.
Когда Генка в шестой раз изобразил в Красном уголке портрет вождя, терпение коменданта лопнуло. Генку куда-то выселили. А в нашу комнату поселили наркомана по кличке Господин Смерть.
С тех пор не понимаю тех, кто ностальгирует по коммуналке:
- Ах, как дружно, хорошо и весело мы жили!
Весело – да. Но чтобы дружно и хорошо…
Моя любовь на третьем этаже
Мне приснился чайник на газовой плите. Чайник свистел, раздув никелированные щеки, и выбрасывал вверх струю пара. Я открыл глаза: по оврагу полз маневровый паровозик, поднимая гудком спящих на шпалах алкашей: шесть часов утра! Через полчаса стекла будут дрожать от гула заходящих на посадку самолетов – в нашей общаге можно жить без будильника.
- Бац! – по стеклу звякнуло что-то железное. Шевелиться не хотелось.
- Бац, бац, бац… - кто-то проявлял настойчивость, значит, кому-то очень сильно хотелось.
Я подошел к окну. Сверху свешивалась нитка, на нитке – гайка, а к гайке привязана записка. Читаю: «Гена, Вова ушел на смену. Приходи. А если не хочешь, пусть приходит Слава».
Заводское общежитие – трехэтажное здание. Два этажа разделены по половому признаку: на первом этаже жили мужчины, на втором – женщины и два гемафродита. На третьем – несчастные женщины – одиночки с детишками и не менее несчастные семьи. Всю свою жизнь они проведут в этих стенах, в крайнем случае кого-то переселят в здание барачного типа – заводик никаких перспектив не имел. Все эти люди, несмотря на слежку вахтеров, тайно перемещались по этажам, жадно совокупляясь друг с другом. Наше общежитие напоминало убогий бесплатный бордель.
- Гена, пойдешь?
- Да пошла она… Я вчера такую телку снял на вокзале…
Далее последовал букет эпитетов. Славка разобрал этот букет на отдельные цветочки, произвел в уме некие арифметические действия, и подвел итог:
- 175 копеек!
В нашей комнате, по нашим же понятиям, жили люди порядочные, поэтому мы решили бороться со сквернословием: одно нехорошее выражение – 15 копеек. Когда трехлитровая банка наполнялась до половины – деньги пропивали. Однажды за напитками послали меня. Я приволок «Шатрез» и население каморки едва не хватил апоплепсический удар: действительно, ликер с жареной картошкой – это очень круто!
Солнце поднялось и прожигало нашу комнатенку насквозь – шторы были в стирке. Телевизор не работал, и население общаги пялилось в открытые окна. На улице разворачивалась драма из местного сериала: в пыльной траве возле оврага прогуливалась Светка – любовница мужа нашей комендантши. Светка надеялась, что он выглянет в окно, заметит ее, и найдет повод, чтобы слинять из дома.
Сверху видно все: по высокой траве, словно партизаны Боливии, к Светке крались комендантша со свекровью. Партизанки держали в руках оружие возмездия - березовые черенки от лопат. Народ замер, как перед пробитием пенальти в финале чемпионата мира - боялся спугнуть!
В комнату без стука зашла…Как ее звали? Да, ладно, я этого никогда у нее и не спрашивал. Пусть будет Танькой. Рожа у Таньки лоснилась, как масляный блин:
- Пошли ко мне – дело есть!
Знаем мы, какое дело… Досматривать «сериал» я не стал – и не такое видел. Пошли мы в комнату к Таньке, а с улицы неслись волнующие народ звуки:
- А-а-а-а….
- Бац, бац, бац…
Я любил юную девушку. Но юная девушка любила другого. Страсть, как бурный подземный источник, ищет выхода. Мне приходилось искать его в комнате Таньки. У нее были тонкие ножки, пухлые плечи и пахнущие подсолнечным маслом волосы. Она никогда не снимала ночной рубашки, и прижимала мою голову к своей тестообразной груди:
- Нечего туда смотреть!
Так я и ползал по ней, как солдат под пулеметным огнем…
Девушка Вова
Телевизор починили. Сижу вечером в одиночестве (народ квасит), по каналам щелкаю. Прибегает вахтерша тетя Шура, морда зверская:
- Там, это… Светка сделала себе…как это… ху…
- Чего - о?
- Пузо себе ножом вспорола!
- Харакири, что ли?
- Вот – вот…
Светка, вообще-то, себя называла Вовой. Света – Вова была гемафродитом. Носила она короткую прическу, джинсовый костюмчик и ковбойские сапожки. «Портила» Светка девчонок, которые приезжали на завод из деревни: приглашала музыку послушать, водочки подливала, потом все и случалось. Не знаю, чем уж она их брала, но связи получались, как говориться, довольно устойчивые.
В Светкиной комнате горел фиолетовый ночничок. Лежала она на полу, завернувшись в простыню. Взял я ее на руки – простыня влажная, липкая. В комнате еще две женщины – ревут. Светка на ощупь холодная, несу ее к выходу, и думаю – мертвая. Но вдруг открывает Светка глаза и изрекает басом:
- Я еще, б…., сюда вернусь!
Увезли Светку на «скорой», сидим мы, телевизор смотрим, и этот эпизод обсуждаем. Через два часа опять тетя Шура несется:
- Светка из больницы свалила! Взяла одеяло и в - подвал!
Железное здоровье у Светы – Вовы: пузо ножом вскрыто, ведро крови пролито, а до общаги добежала! Добежать - то добежала, но приехал тут же наряд милиции, и жиличку нашего, универсального солдата полового фронта, опять в больницу увезли. Тетка Шура сказала, что дело было так: собрала Светка двух девок на групповуху, потом одну из них приревновала, и - бац себе кухонным ножом в живот! Позже, правда, оказалось, что кодекс самурайской чести Светке был незнаком, а вскрыла ее одна из любовниц, восточная женщина по имени Нурия, которой показалось, что к другой подруге Светка относится нежнее. Дело это они в своей кампании так и замяли, оставив милиции первую версию.
Светка в общежитие больше не вернулась – как после такого скандала здесь жить! А любопытные наши девки едва ли не уронили мою репутацию до самого «не могу», пригласив меня в подвал, где, по их мнению, Светка прятала какие-то вещи. Ходили они по подвалу, что-то искали, а мне дали в руки свечку, толстую, как батон вареной колбасы: «Свети, браток!» Ничего в подвале не нашли. Эпизоду этому я никакого значения не придал, а зря… Через пару дней слышу, как мужики за партией в домино про Светку рассуждают:
- И чем это, интересно, она девок трахала?
- Да говорят, что был у нее член искусственный, привязной. Здо-ро-вый, блин! Наши бабы недавно его в подвале искали – Светка, перед тем, как ее менты повязали, успела его в подвале спрятать. А какой-то дурак со свечкой им помогал…
Я бы упал, если бы на лавочке не сидел: если бы мужики знали, что это я со свечкой помогал девкам член искать – не жить мне в общаге. Менталитет у наших жильцов по большей части был уголовный…
Человек без трусов
Каждый раз перед зарплатой Генка обещал купить себе трусы. (В виду отсутствия оных ему приходилось спать в брюках, в которых и ходил на работу). В день получки, вернувшись домой, мы заставали его с напарником, лакающим теплую водку.
- Где трусы? – грозно спрашивал его Славка. – Прошу предъявить трусы!
- Завтра! Клянусь мамой, завтра! – обещал Генка, и разливал водку в стаканы.
Когда Генка впервые появился в нашей комнате, он тут же представился:
- Гена, бывший штангист, шофер «Икаруса», метис…
- Как это?
- Моя мама эстонка, а папа – азербайджанец.
- Что, такое бывает?
Мы, конечно, интернационалисты, но в нашей общаге такой союз братских народов никто представить не мог. Впрочем, это было только начало. Генка попал в общежитие после отсидки на «химии» - то есть отбывал срок на стройках народного хозяйства. В прошлом он водил автобус, по пьянке влетел в аварию, где были жертвы и телесные повреждения. За это и сел. Генка обещал накопить денег, напоить всю общагу и поехать на родину. Накопить не удавалось. Так и не купив после получки трусы, Генка пропивал деньги, выпивал наш одеколон, дав торжественное обещание, что с получки купит всем по два флакона. Одеколон он покупал, чтобы потом в «кризисные дни», опять же выпить:
- Желудок высох – трещины по стенкам пошли!
Когда Генка выпивал, то вспоминал свое великое спортивное прошлое. Он залезал на табурет и пытался сделать «мостик». После второго-третьего падения наши нервы не выдерживали и мы привязывали его к койке.
- Отпустите, - молил Генка, - больше не буду. Мамой клянусь!
Потом Генку отвязывали, он брал большую кастрюлю, наливал в нее холодную воду, бросал туда макароны и копченые ребра. Ребра в кастрюлю не влезали, и торчали из нее, словно щепки.
- Я щас вас таким супчиком накормлю! – обещал Генка, и садился рисовать Сталина.
Он рисовал вождя на кочках бумаги, газетных полях, а когда места не было – на подоконнике. Когда все засыпали, Генка тащил с кухни пригоревшую макаронную запеканку с ребрами. Никто к этому кулинарному шедевру не притрагивался. Тогда Генка пробовал сам и делал вывод:
- Супчик, действительно, не удался…
И шел варить снова. Под утро мы просыпались от грохота: Генка сдвигал мебель в Красном уголке, чтобы освободить стену – на ней он снова рисовал Сталина цветными карандашами. А утром в нашу комнату стучалась озверевшая коментдантша:
- Вставай, Леонардо Да Винчи! Вот тебе известка, чтоб через час все было чисто!
Примерно месяц Генка нас забавлял. Потом мы устали, и начали Генку бить. Однажды, после очередной взбучки, он перепутал пиджаки, надел мой, и с моими документами попал в вытрезвитель.
Когда Генка в шестой раз изобразил в Красном уголке портрет вождя, терпение коменданта лопнуло. Генку куда-то выселили. А в нашу комнату поселили наркомана по кличке Господин Смерть.
С тех пор не понимаю тех, кто ностальгирует по коммуналке:
- Ах, как дружно, хорошо и весело мы жили!
Весело – да. Но чтобы дружно и хорошо…
Сергей СМИРНОВ