Если подняться на один из высоких кипарисей, произрастающих в нашем необьятном дворе (а это мы делали в детстве часто), и высунуть голову сквозь густые ветви с вкусно пахнущими орешками и воробьиными гнездами, то можно увидеть не только синие Кавказские горы и пеструю Алазанскую долину, но и дорогу, идущую вниз от села с виноградниками по обе стороны,с голопузыми пыльными пацанами, играющими в вечную войну и с кладбишем в конце. Дорога достаточно круто спускается вниз и сразу же за источником резко, под углом, раздваивается: налево пойдешь - к церквушке с дубами придешь, направо же пойдешь - на кладбище попадешь... Мы предпочитали поворачивать налево. У огромных дубов, пустивших толстые корни-питоны, стояла маленькая церквушка, где раз в году, весной, в день св. Степана, приходил народ, ставил свечи, играл в скорую лотерею, устраивал турнир по борьбе и угощался нехитрыми кондитерскими шедеврами вроде разноцветных петушков на палочке. На дубах жило знакомое воронье, а под дубами вечно суетились непоседливые поросята.
Обозревая ближный план и заглянув во двор нашего соседа Шурмана, всегда обнаруживал пару разбитых жигулей, над которыми с утра до ночи суетился и корпел Алик - сын Шурмана. Шурман - ровесник моего отца, - пузастый, ленивый и озорной кахетинец. Огромное пузо не оставляет сомнений в том, что его обладателю не нужны капли для аппетита. Красное, вечно довольное, как у кота, лицо выдает кутилу со стажем. Странно, но усов у него нет. И ходит он неспеша и величественно, как ледокол,иронично посматривая на мир зеленоватым, лукавым взглядом.
Шурман знаменит тем, что он умудрился в советские времена у себя во дворе построить систему по промышленной возгонке чачи. Все это сооружение представляло собой полуподвальное, весьма уютное помещение с мощной кирпичной печью, медным котлом литров этак на 100, тапчаном на случай круглосуточного гона, столом на 5-6 человек и большим портретом Сталина рядом с гирляндами лука и чеснока. Можно включать свою фантазию и представить, что там творилось! Чачу гнали действительно круглые сутки, шашлык жарился постоянно, вино лилось рекой, не переводились не только клиенты и соседи, но даже организовывались экскурсии из Телави и даже из Тбилиси. Экскурсанты прихватывали тонну шашлычного мяса, свежего хлеба-шоти, бараньего сыра, квашенной,целыми качанами,капусты, вина -сколько осилишь - и...понеслось...Звали этот минизавод «Заоди»,- впрочем, как все подобные заведения в Грузии. Поговарывают, что у "Заода" были высокие покровители, тоже любящие кутить при луне. Сам несколько раз видел, как вечером подкатывал мотоцикл участкового. Сзади восседал председатель колхоза, а в коляске сидел сельский врач Девидзе, нахлобучив на глаза шляпу не первой свежести, - то ли для конспирации, а может -чтоб не сдуло.
Алик был мастером-жестянщиком и работал на дому, так что днем из Шурманового двора доносился нескончаемый перестук молотков, а вечером - до поздней ночи - песни и пляски «заодчан». В те редкие дни, когда нечего было гнать, ставили просто заполненный водой котел, получая дистиллированную воду для аккумуляторов. Надо сказать, что гостелюбивым Шурманом вся эта канитель, впоследствии загнавшая его жену Тамару в могилу, была затеяна не токмо ради чачи проклятой, а именно ради сопутствущих производству кутежей. Любил он, когда хвалили его "Заоди", чачу, его самого и он вовсю старался угодить гостям. "Какая чача!-восторжено кричали гости - Какая цепочка! Медведя можно на ней посадить!"
Там, где застолье и выпивка, да и там, где выпивки нет, но имеется узкая общность людей, рождается пусть житейская, но истина, философская мысль, школа, направление, некие правила поведения, за чертой которых человек перестает быть уважаем. У завсегдатаев "Заода" тоже сложилась определенная ритуальность, которой надо было следовать: продегустировать чачу, похвалить действительно отменные вкус и крепость, не забыв заглянуть в печь и плеснув туда синим пламенем остатки, приступать к веселой и шумной трапезе.
В один из редких вечеров, когда "Заоди" не был никем ангажирован и Тамаровы куры безбоязненно клевали горку "заодского" дымящегося жмыха, сидел Шурман у порога скучающим видом и рассматрывал свои сапоги, насвистывая бесконечное - "Сердце красавицы, склонно к измене..." К оперному искусству он относился с брезгливым равнодушием и сильно бы удивился, еслиб ему сказали, что мелодия, ежевечерне подаваемая веселыми "заодскими" музыкантами,- из "Риголетто". Справедливости ради надо отметить: незабвенный Джузеппе Верди удивился бы не меньше, узрев в своем детище безудержные, дикие ритмы лезгинки...
...По дороге, идущей снизу, со стороны деревенского кладбища и виноградников, показался мужик на телеге с сеном. Лошадь еле плелась и видно было, что оба устали за весь день. У Шурмана глаза прояснились.Он оживился, перестав свистеть. Это был знакомый мужик с верхнего села.
Они поздаровались. Шурман пригласил мужика к себе, - "Отдохнуть, перекусить, чачи попробовать,как водится", и юркнул в сумеречную глубину своего заода.
Мужик, немолодой уже, небритый грузин, тяжело слез с телеги, отряхнулся, поправил ворот, подсел к порогу и стал поджидать.
Шурман вынес на деревянном подносе два граненых стакана чачи, тарелку квашеной капусты и хлеба. Положив поднос на приступок, один стакан протянул мужику, а другой взял сам.
-Ну,-сказал он, - за гостя, который из пурги выйдет на огонек, поест хлеб-соль, отдохнет и благодарный продолжит дорогу!..
Надо сказать, что пургу Шурман видел в последний раз в Омске, лет тридцать назад, когда служил в пехоте. Сказав и чокнувшись, Шурман ловко опрокинул стакан, повел широким плечом и потянулся за капустой.
Мужик посмотрел стакан на свет и встряхнул, чтобы показалась цепочка пузырей. Считалось, что чем больше пузырей и чем дольше держится эта цепочка, тем крепче чача.
-Что-то слабовата у тебя чача, Шурман – сказал мужик, - слабовата...
Встряхнув стакан повторно и покачав головой с сомнением, он приготовился выпить бракованную чачу.
-Подожди,-сказал ему Шурман, отводя медленно взгляд от капусты – не пей пока.
Он бережно взял у мужика стакан.
-Слабовато, говоришь? слабовата?!
Он отправил чачу себе в бездонную глотку, шумно закусил капустой, запрокидывая голову точно так, как это делают в иных народах и народностях, где водится квашеная капуста и покряхтев малость, сказал обалдевшему мужику, что теперь тот может катиться дальше, где цепочка по-лучше и чача по-крепче.
Подобрав аккуратно поднос, Шурман повернулся и оставив бледного мужика ни с чем, зашел в свой "Заоди", насвистывая неизменное "Сердце красавицы..."
...Кстати, он и сейчас жив-здоров, Шурман. После разгрома Заода во времена горбачевских гонений похудел малость, но бодр и по-старому любитель приколоть. Только, говорит, колени побаливают. Борется он с этой хворью, сами понимаете – чем.
© Copyright: Заза Датишвили, 2007
Свидетельство о публикации №2702130257