В вагоне СВ два зеркала глядели друг на друга. Я встрял между ними и увидел бесконечное количество зеркал, погруженных одно в другое и уходящих куда-то в даль. Дальше, чем мне надо было ехать. И в каждом зеркале застряло мое лицо и глядело в свое отражение. И мне стало страшно, что я никогда в жизни не выберусь из этих стеклянных миров, существующих помимо меня. А поезд все бежал дальше, а зеркала шатались вместе с вагоном, и голова моя болталась там вместе с ними так, что у меня в затылке заныло, и голова закружилась.
…Помню, как в детстве меня привлек огромный аквариум с золотыми рыбками, с пушистыми нитями неземных водорослей, подводным гротом и светящимися шариками воздуха откуда-то с самого дна. И я мальчиком бесконечно смотрел на замерших недвижимо рыб, чуть шевелящих жабрами как бы от жары. Удивляло наличие чужого мира, такого близкого и недоступного. И хотелось бухнуть туда голову и осмотреться вокруг выпученными, как у рыб, глазами и так же, как они, широко открыть рот от удивления.
Есть что-то странное там, за стеклянной плоскостью. Как будто следует продолжение. Не отражение, а именно продолжение. Хочется разбить вдребезги проклятое стекло и узнать правду. Как будто она за стеклом прячется. Впрочем, иногда дети так и делают: разобьют зеркальце, поранятся и плачут – то ли от обиды, то ли от боли. Или от разочарования. А взрослые так не делают. У них свои игрушки.
В нашем офисе одно время стояла такая стеклянная мини-панорама, где за квадратом приплюснутых стекол текла своя жизнь. Удивительная жидкость плавно перетекала сверху вниз, создавая чудесный мир. Стоило подойти и перевернуть эту картину, как приходили новые странные образы. Порой возникал перевернутый вулкан, который пульсировал бурным пеплом, образуя острова в неведомом океане. Или же распускал сети зеленый паучок, стараясь покрыть ими весь белый свет. А то вдруг начинали рушиться древние горы, сползая в море и укрываясь в его волнах.
Странным образом это зависело от того, кто подходил и переворачивал этот мир, сплющенный панелью стекол. Юная девушка-секретарь создавала романтический остров, где в поцелуе сливались два безмолвных тела, замедленно упиваясь друг другом, растягивая мгновения. Старик-дворник, постучав скрюченным пальцем, выстраивал свою Фудзияму, на которую ему предстояло взойти в последний раз. Наши женщины молча переворачивали этот чудесный ящик, внимательно выглядывая – мальчика или девочку покажет таинственный экран.
Почти каждый наш посетитель подходил и встряхивал эту фантастическую штуковину, похожую на окно на чужую планету. И каждый чувствовал себя богом, сотворяющим жизнь в чуждом мире. И эта наша игра в сотворение миров продолжалась до тех пор, пока к нам не заглянул неведомый посетитель и не попробовал свои способности. Только у него ничего не получалось – ни таинственных планет, ни диковинных животных, ни пальм на берегу океана. За стеклянной панелью каждый раз не возникало ничего, кроме песочных часов. Где песок печально осыпался из верхнего конуса вниз, выстраивая там пирамидку, подтверждая, что время течет в одну сторону.
Нет, конструкция не сломалась, но что-то с ней случилось. И тогда посетитель просто ушел. Исчез, как будто вознесся на небеса. От его последнего касания в стеклянной клетке застыл некий портрет, изображение, похожее на человека. На того незнакомого прохожего, который пришел, неизвестно зачем, и ушел, неизвестно куда. И сколько потом наши люди не бились, никто не смог то явление сменить. Так его образ и запечатлелся – раз и навсегда.
И никто не знал, что дальше делать со странной картиной. Взяли и просто задвинули его за шкаф. И простояло бы там проявившееся на стекле отражение неизвестно сколько, если бы не наша уборщица тетя Тамара. Она достала никому неведомый образ, смела с него пыль и унесла домой. А там поставила в красный угол.
…В парикмахерской я тупо сижу перед зеркалом в кресле. Мастер стрижет меня левой рукой.