Сервант, торшер, диван. И, конечно – телевизор. Он стоял в городском углу на тумбе. Телевизор был и в деревенских избах. Очень часто – в красном углу, под образами. Потом появился и диван, вместо скамьи. А вот иконы были не в каждом доме. Их труднее было найти, чем телевизор. Я до сих пор не знаю, где находилась ближайшая к моему селу церковь. Но в каждой избе на передней стене висели большие портреты стариков-родителей.
Любой в нашем классе мог сказать, что его дед воевал с немцами. О войне напоминали большие солдатские портреты в каждом доме. Фотографы-передвижники обходили деревни и за хорошие деньги делали портреты на основе пожелтевших старых карточек. После ретуши все фронтовики становились одинаково суровыми, а вдовы-солдатки – на одно знакомое лицо.
Из тех, что я видел, самые страшные фотографии – на похоронах. Лица мертвых людей в гробу. Пожалуй, это даже не лица – а маска, что осталось от человека. Зачем это запечатлевать? Бывшее лицо ушедшего человека. Почему-то одно время это было принято фиксировать. Как будто делали слепок с лица. Возможно, дело не в покойнике. Снимали и тех, кто пришел проводить его в последний путь. А потом, в кругу родственников, могли разбирать, кто приехал хоронить, а кто не успел.
Наверное, это имеет значение, кто оказался рядом в такой момент. И выясняется, что не все те, кто жил вместе, нашли возможность проститься с усопшим. И считается, что это самый важный момент – был ты там или нет. Хотя, казалось бы, какая разница для того, ушедшего. Умер, и всё тут. Похоронили. А эти горестные фотографии потом хранятся в домашнем альбоме вперемежку с другими семейными снимками.
Наш альбом копился в отцовском, солдатском, с замечательным кожаным переплетом. Туда складывались все домашние фото: первый класс, выпускной класс, свадьба одноклассника, где был свидетелем, мой армейский снимок со значками… И все сначала – уже твой голенький первенец. А ты сам куда-то исчезаешь, мельчаешь в кругу родственников, которых после свадьбы изрядно прибавляется. И ты уже сам не можешь себя найти среди всех этих малознакомых людей.
…Есть такая карточка, где мы – всей семьей. И папа, и мама, и брат, и сестренка. В серединке, среди них сидел и я. Скромная семейная фотокарточка, где человеку негде затеряться, а вот… Здесь мой папа – молодой и устремленный вперед, как Гагарин. Наша мама – такая спокойная, как учительница на фотографии с классом. Она была в школе очень строгой учительницей, но дома это не ощущалась. С нами она была просто мамой.
Я даже припоминаю, как мы ходили фотографироваться тогда. Сделали фото в мастерской на углу. На память.
Кто-нибудь сейчас помнит 67-й год? Космонавтов? Хороший год, просто замечательный: 50 лет Октября – юбилейная годовщина. Я закончил третий класс. И поехал с отцом в Волгоградскую область. На заработки с бригадой плотников. Если б не та единственная поездка с отцом, я бы никогда не узнал, какой он вне дома. А перед этим мы все сфотографировались. Нет, фото мы с собой не взяли. Мы и так тогда прекрасно помнили домашних.
Это моя любимая фотография – где мы все вместе. Только меня на ней нет – я себя оттуда вырезал. Взял ножницы и аккуратно разрезал фото. Чтобы отдать на документы. Никого не оказалось дома, а мне понадобилась карточка «три на четыре». Фотография, где мы все дома, была, а чтоб я один – нет. Мы школьной командой ехали играть в футбол, и срочно понадобилось фото. И я сам себя вырезал. А разрезанная карточка так и сохранилась в альбоме.
Теперь я гляжу на нее со стороны. Очень странное ощущение, как будто я здесь, а они там все остались. Застряли во времени. Там, где 50 лет Октября. Папа, похожий на Гагарина, и мама, как классная руководительница. Потому, что все – здесь, все – рядом. Хорошо!