- Виктор Иванович! Виктор Иванович! Откройте, это Надя.
Эти вопли, уже минут пятнадцать разносились по окрестностям Могочинской городской больницы.
Вечер.
Нет. Скорее, ранняя декабрьская, ночь. Половина двенадцатого.
Крики разом стихли и послышались, изначально, торопливые шаги, вскорости перешедшие на бег. Хлопнула входная дверь и в отгороженную для курения часть коридора ворвалась та самая Надя.
Она, наверное, с самого своего рождения крепкой своей костью была схожа с американским трактором «Катерпиллер». Ни грамма лишнего веса, но при этом рост под метр восемьдесят, да вес под центнер. Здоровенное, рубленное топором лицо, в котором если и есть женственность, то наша, чисто русская. «И в горящую избу войдёт, и пьяным мужикам, морды набьёт!»
- Чего повисли? Ну-ка, быстро, по постелям. Я сказала!
Она подошла к двери, ведущей в хирургическое отделение, открыла и, придерживая ногой, застряла на пороге.
Мужики быстро затушили бычки, и с долей осторожности, стали протискиваться мимо. Только один нашелся на вопрос.
- Надь, а Надь. Ты чего Камакина звала? Случилось чего?
- Случилось. В леспромхозе, Зил-157 переехал пьяного; как раз в районе вашего жалкого мужского достоинства. Раздробило мужчинке весь таз, а заодно мочевой пузырь. Надо теперь Камакину попотеть, чтобы хотя бы, пописать мог.
Она увидела, что я не спешу удрать от её строгого начальственного тона, и переключила внимание на меня.
- А, тебе чего, служивый, дважды нужно повторять, или один раз меж глаз?
Ответа не последовало, так как второй раз хлопнула входная дверь, и в курилку ворвался сам Камакин.
- Надя! Ты чего мужиков гоняешь, а? Смотри мне!
- А, чего они Виктор Иванович! Детское время закончилось; пора баиньки. Балуете вы их.
- Это я тебя избаловал. Ты всех мужиков теперь, ни в понюшку табака не ставишь. Эх, Надюха! Как мы классно со служивым откушали! О! И ты тут. Смотрю, ни в одном глазу. Крепок ты. Неужели не свалил тебя спиртец?
- Да ну! Я уже проспался.
- Ну и как?
- Ну, как; как всегда! Стадо бешеных котов, делало из моего рта, отхожее место.
- Это хорошо! Это очень хорошо!
- Да? И чего же тут хорошего?
- Ну, сейчас, мы пойдём с тобой поправимся и поговорим.
- А, как же операция? Ну, этот, с тазом?
- Этот, с тазом, подождёт. Пока его там, в приёмном, мурыжат, пока проба на анестезию, пока анестезия; я с тобой успею разобраться. Тебе как, не надоело ходить в замысловатой позе?
- Это что за поза такая?
- Подойдите ко мне сзади.
Разговор шел вместе с нами; прямиком к кабинету Камакина. Потом, на время разлива по стаканам спирта и их опорожнения, затих.
Выпить целый стакан спирта; не разводя; в зубы бешанное содержание «Канала»; и попытаться никому не показать, что тебя давно уже выбросило в аут.
- Ну, ты как? Жив?
- А, что мне будет?
- Не понтуй!
- Точно говорю!
Но, слова уже как-то медленно выползают через губу. Каждое, пытается зацепиться и повисеть на ней.
- Слушай. Я вот чего тебя позвал. Ты свой диагноз знаешь. Перитонитный свищ. Знаешь, отчего?
- Нет.
- У тебя в рану, инфекцию занесли. Я посек тебе всё брюхо, на спине сделал три разреза. Сделал прижигание. Везде торчат резинки, а ты всё равно толстеешь. Всё говорит о том, что есть очаг заражения. И он находится в районе первого операционного шва. Нужно этот шов вырезать.
- Ну, нужно, так нужно. Пол года уже нужно.
- Да. Счастливый ты. Есть такие. Они в первую новобрачную ночь, со своей жены, гонорею снимают.
- Да? Так это, обо мне. Я тоже по этому поводу прошелся.
- Что? Точно?
Он смотрел, и не смеялся! Он смотрел на меня с восхищением!
- Нет, ты мне скажи, точно?
- Что мне за интерес врать?
- Слушай! Ты понимаешь, какой ты везунчик?
- Какой я везунчик?
- У всех людей, жены ****уют целую жизнь, те носят рога и кричат о семейной верности. У всех людей, перитонит, и свежие пирожки, у тебя свищ наружу выбило! Слушай. А, как на счет боли? Терпеть умеешь?
- Так я её уже пол года терплю.
- Нет. Я спрашиваю об острой боли. Как вспомню тебя в женской консультации; слабак!
О женской консультации, отдельный разговор.
…Свищ прорвался наружу прямо на службе. Молоденький военный врач, побоялся даже притронуться к вновь образовавшемуся, из отвисшей кожи, красно-синему пенису. Самое главное и самое обидное то, что вновь образовавшийся член, выглядел значительно привлекательнее прежнего.
Меня посадили в командирский «УАЗ» и отвезли в городскую больницу. К Камакину.
В кабинете сидел полупьяный, полуседой мужик, в густом облаке дыма. На столе открыто стояла полупустая бутылка питьевого спирта. Два дня назад, в Могочу, был первый зимний завоз спиртного. Бутылка по девять восемьдесят восемь; дури на три дня. Две бутылки в руки.
Когда он встал из-за стола и подошел, внимательно слушая военного врача, я понял, что он совершенно трезв. На меня смотрели, абсолютно трезвые и очень проницательные глаза, совсем не старого мужчины.
Лицо.
Это было очень интересное лицо. Правильные черты, серо-зелёные глаза. Нос – орлиный. Но, не как у горного орла, а наш. Степной, хищный. Под ним средних размеров рот; с не очень узкими губами. Четко отточенный подбородок и ярко выступающий кадык.
Ему, от силы было, лет тридцать пять. Жилистые, очень крепкие руки. Чистый, но не глаженый халат. Под ним домашней вязки свитер с красивым узором.
Он подошел, осторожно коснулся нового моего достояния, и просто сказал.
- Вася. Сходи, позови дежурную медсестру. Пусть возьмет с собой скальпель и половое ведро.
- Виктор Иванович. Я не Вася. Я – Андрей.
- Хорошо, Андрей. Позови сестру. – И обращаясь ко мне: - Храпнешь?
- А, наркоз?
- Да! Что-то типа. Но, это не больно. Это как волдырь пробить. Только здесь будет кровь с гноем.
Продолжая говорить, он подошел к столу, налил себе треть стакана и обратился ко мне.
- Тебе сколько?
- Во всем люблю равенство и братство.
- Красиво поёшь! Уважаю! Чистый. Раньше пил?
- Спирт? Нет. Я его никогда не пил. Гадость редкостная.
Мы, не чокаясь, выпили, закурили, и он продолжил.
- Этого, твоего Васю, только за смертью посылать.
- Он не Вася. Он – Андрей.
- Он – Вася, если перитонитный свищ, не мог сам вскрыть. Я точно знаю, Вася.
- А, я – Вова! Я же тебя Козодоевым не называю; не называй меня Васей.
- Хорош гусь! Лады служивый. Посмотрим, какой ты воин.
В кабинет вошла миловидная сестричка и военврач.
- Ну, ты Андрей, можешь ехать. Я его всё равно сейчас не отпущу.
- Хорошо. Я привезу его продовольственный аттестат.
- Аттестат? С тебя – два литра спирта. Смотри и учись. Ставь сюда ведро. Нагнись. Над ним нагнись. Руки убери. Руки. Сам измажешься и меня обделаешь.
Резкое движение. Что-то чиркнуло, и из меня в ведро побежала кровь. Или гной?
Резко поплыло в газах и эта противная температура, которая держалась уже пол года, прыгнула с тридцати восьми, до обморочного состояния.
Страшно.
Страшно смотреть, когда из тебя вытекает, чуть ли не треть ведра, пусть и с гноем, но крови, а врач, до этого переживавший о том, что его обделают, уже давно весь в этой слякоти.
- Ого! Срочно. Операционную. Срочно. Переливание крови. Ну, ты хорош служивый! Сколько отходил? Когда делали операцию? Не спать! Когда делали операцию?
- Какую операцию? Последнюю? Двенадцатого июля.
- А тебе их сколько делали?
- Три.
- Что? У тебя три аппендикса?
- Нет. Аппендицит у меня один. Операцию делали для студентов медицинского училища.
- Кто?
- Врач. Черный.
- Не спать.
Меня везут в операционную, по дороге раздевают. Эта соплячка всё норовит стянуть трусы.
В коридоре,как назло; народу, как на похоронах. Или на танцульках в сельском клубе. Каждый пытается в морду заглянуть, да что-то типа, "какой молоденький" пропеть. А, все, такие же как я. Старых нет, и в основном девки. Качалку привезли, а простынь, чтобы закрыть - забыли.
- Отстань. В морду дам.
- Виктор Иванович! Чего он?
- Чего, чего. Бредит. Покажи, не стесняйся. Это только твоё. Пусть и меленькое, но личное достояние. Дети есть?
- Сын.
- Ну, вот. Значит, и твой, для дела гож. Ты думаешь, у меня больше? Или у Васи, то есть Андрея? Только, в состоянии редкого стояния. А, ты Андрей, давай, в темпе переодевайся, будешь мне ассистировать.
- Виктор Иванович! Я стоматолог по специализации.
- Ничего. Здесь, у нас все акушеры-гинекологи.
Дальнейшие события припоминаются через призму плывущего тумана сознания и нескольких резких толчков боли, когда Камакин яростно ковырялся в ране какими-то хирургическими инструментами. Самое главное. Ковыряет, как вилкой в зубах, и спрашивает: - Ты там не заснул? Ну, я ему и ответил: - Пусть меня только развяжут, я тебе покажу, сплю я или нет.
- Ну, если пугаешь, будешь жить! А, это сейчас, самое главное.
Как ни странно, но не только я; само тело понимало: всё что делается, делается во имя спасения жизни. А, значит, делается правильно.
Закончив меня мучить, Камакин дал указание сестричке.
- Спать не больше сорока минут. Двадцать минут прогулки. Если будет нужно, дашь обезболивающее. Похоже, я в тебе ещё поковыряюсь. Не нашел я, отчего у тебя такой гнойной процесс.
- И что теперь?
- Завтра поедем в женскую консультацию.
- Зачем?
- Попробуешь, как бабы, рожать.
- Что за шутки? Андрей, ты меня куда привез? Он, даже анестезии не делал.
Помявшись, военврач ответил.
- Понимаешь, гнойная рана. Я слышал об этом. Если сделать местный наркоз, будет хуже кровь поступать, а нужно живую ткань от мертвой отличить. Общий наркоз, я так понял тебе делать нельзя.
- Ого! А, ты молодец, Андрей! Я о тебе был худшего мнения. Значит, в институте сам учился?
- Сам!
- А я думал, экзамены, передачи из села сдавали.
- Какие передачи.
- Как, какие; с салом, мясом и другими продуктами питания.
- Во-первых, я москвич!
- Ну, ну! Не заводись, «москвич», а то у нас бездорожье, смотри, после обмывания первого твоего пациента, где-нибудь в тайге заглохнешь.
- Я – не пью!
- А, мы не будем пить. Мы его кушать будем, иначе, больше ко мне не подходи.
На следующий день, на том же самом, командирском «УАЗ», меня отвезли в женскую консультацию.
Когда я стойко дефилировал, перед десятком беременных дам в кабинет гинеколога, состоялся запоминающийся диалог.
- Виктор Иванович! А, куда ты этого красавца, без очереди? Неужто, тоже на сносях?
- На сносях, на сносях; надо ему кое-что прижечь, чтобы не позорил мужское семя.
- Неужели, медицинский прыщ?
И коридор разразился ехидными смешками.
- Ага. Сейчас. Его достояние, это достояние Союза. Вон, какой молодой, а уже сын есть.
- Так, чего же ты его сюда, к нам?
- А, вот посмотрим, так ли страшно прижигание, как говорят. Если от его воплей кабинет рухнет, значит, правда; это больно.
Это было и в самом деле больно. Не так сильно, чтобы нельзя было терпеть. Противен был и запах. Запах сожжённой собственной плоти. Но, стены кабинета, устояли. Правда, я сильно сдал, в глазах сидевших в коридоре дамочек.
Нет, ну согласитесь; в живом виде, в здравом уме и твердой памяти; позволить сжечь себе кусок брюха, и даже не чирикнуть!
А, ведь женщины это терпят!
- Что? Снова без анестезии?
- Да!
- Так ты чего? Специально мне стакан налил?
- О! Надо добавить, а то, понимаешь пока.
- Ну, тогда ещё пол стакана, и режь!
- Пойми! Мне нужно отрезать всё; до живой ткани.
- Я понимаю. Наливай.
- Много, перед операцией, тоже нельзя.
- Почему?
- Это, последняя бутылка. А, твой Андрюша, спирт так и не подвёз. Жлоб.
- Да не жлоб он. Привезёт. Его списать ещё нужно.
Дальше всё было прозаично и неинтересно.
Двумя движениями скальпеля, десятком стягивающих швов, была решена проблема, которую не решили за три месяца до этого два профессора хирургии; поочерёдно.
А, к утру, он ещё успел вытащить с того света того, с тазом.
Да так собрал и сшил, что тот, на своих ногах остался!
ПОСЛЕСЛОВИЕ:
Этот рассказ, начинает серию наблюдений за удивительными людьми.
Жившими и живущими среди нас.
Великих наших подвижниках.
О врачах.
Об учителях.
С нежностью и обожанием.
АВТОР.