Жили-были в нашем дворе два друга неразлейвода - Вовка и Юрка.
В то лето закончили они девятый класс. По тем временам положено трудовую практику проходить, иначе в десятый не возьмут – ПеТеУ корячится!
Вовкин отец держал собственную пасеку на каких-то кооперативных правах (при живой еще советской-то власти!), и смекнул, что справки о практике детишкам он выправит, а два здоровых лба на пасеке пригодятся.
- Поедемте, ребятки, ко мне практику проходить! Там медок сла-а-аденький, - мурлыкал папаша, - Заповедник, речка рядом, свежий воздух. Кумыс, шашлык, молока парного – залейся. Сметаны – ВО! Загорите, Юрочка медку домой привезет – вот родители обрадуются. Пасека - это что? Это когда пчелки работают, а вы отдыхаете. Не практика - курорт!
Вовка помалкивал. Он тот медок с младых ногтей гребет – папочке помогает. Знает, о чем папаша так складно "звонит". У него с десяти лет отроду мозоли в пол-ладони! А Юрочка городской, комнатный – ушки развесил. Вовке того и надо: толку с Юрки как с помощника – чуть, зато в ста километрах от ближайшего жилья – собеседник, товарищ по нечастому досугу. Все веселей, чем с керосинкой вечера коротать.
Собрали дружки манатки, и Вовкин папка изолировал их от тлетворного влияния урбанизации. Вывез на воздуся, обозначил объем работ, а сам с егерем двинул в глубь заповедника. Недосуг ему, видишь ли, нянчиться – поважней дела имеются. Охота там всякая, рыбалка, опять же. Не без водочки, наверное…
Пока Вовка с корешем косами, граблями и прочим сенокосно-землеройным инструментом гребли здоровье, жизнь во дворе продолжалась, нося обычный летний вялотекущий характер. Кто на сессии, кто на каникулах. Днем – жара… Вечером – тусовка во дворе… Денег на пиво и дискотеки нет. Развлекаем себя сами… как можем…
То мы девчонок водой обольем, то они нас. То соседу, что на свой запорожец сигнализацию поставил, валерианки под капот нальем: котам раздолье, нам не скучно и сосед при деле!
Недели через три, посреди бела дня заскакивает ко мне Вовка. Лысый, в свеженькой рубашечке и рука в гипсе.
Я Вовке:
- Что случилось? – про руку.
- Вывихнул, недельку посачкую.
- А голова? – киваю на лысину.
- Жарко…
- А Юрка?
- На пасеке хозяйничает.
Посидели, поговорили. Выпили чайку. Вечером потусовались во дворе.
На утро Вовчик с попутками двинул обратно. Нечего, мол, лясы точить. Хозяйство почти без присмотра. Того и гляди, отец из заповедника вернется, а объем работ – конь не валялся. Почти…
Ответственный...
А мы, городские, не знаем, чем себя занять.
Скучаем.
Через несколько дней после Вовчика нарисовывается Юрок. Черный, прокопченный, тоже лысый. Я ему:
- Как дела?
Он:
- Обалдеть! Щяз, помоюсь – расскажу! – и убежал к себе, мыться.
Я во дворе для них вроде авторитета был. Они салаги – школьники, а я к тому времени уже армию отслужил, третий курс закончил.
Прибегает Юрка ко мне, и давай расписывать:
- Там пасека – один вагончик возле старого мазара. Ближайшие гуманоиды – чабаны. До них пятнадцать километров в одну сторону, до трассы – пятнадцать в другую. Из всех средств связи – мотоцикл.
Вовка на три дня уезжал, так я со страху чуть не сдох! Один, кругом ни души. Про мазар понарассказывали такое, что и днем его десятой дорогой обходишь, а ночью…
Спал с берданкой в обнимку! Берданка старая, ржавая, стреляет через раз. Как Вовка уехал, по ночам под вагончиком и вокруг – шаги, шорохи. Чабан приезжал, успокоил, это, мол, Мыстан ходит, типа Баба-Яга казахская… Так я в ту ночь вообще не спал, по вагончику из угла в угол шарахался.
Я Юрика слушаю, сам смекаю, небось, пока Вовка на пасеке был, они днем улья потаскают, сенца покосят, вечерком помоются-понямают и баиньки без всяких. А Вовка отчалил, Юрка и расслабился: днем наверняка харю мочит. Выспится, вот ночью ему и глючатся шаги, шорохи. От безделья все!
А Юрик продолжает:
- Хохол, падла, - это он про Вовочку, - на третьи сутки вернулся, нет, что бы как нормальный, придти, метров за двести крикнуть, типа, свои, не стреляйте, мол, - я так понял, что это у Юрочки под влиянием стресса так представления о нормальности деформировались. – Солнце село, я дробовик в охапку и опять по вагончику – пятый угол искать. А этот гад, в темняках, пришел втихаря, залез на крышу, давай выть, топать. Крыша железная – грохот как от табуна чертей. Я подвзбзднул. Ору: «Кто там?! Кто там дуркует?! Слазь, слазь, … твою мать!».
Мне в ответ: «А-А-А! О-О-О! Ы-Ы-Ы-У-У!»
«Уйди на …, стрелять буду! Гад буду, пристрелю! СУКА-А-А!!!» Сам курки ржавые взвожу, они скрипят, клинят. Хохол прочухал, что переборщил, сам вздриснул. Кричит «Юрочка, Юрасик, это я – Вовочка! Из города вернулся, гостинцев привез! Не стреляй, миленький! Не стреля-а-а-й, долболёд!» Разобрались, вроде бы. Меня трясет. Его трясет. Заначка первача медового была, в нем градусов семьдесят. Хлопнули по полстакана – как двадцать капель валерианки. Только колотить перестало!
Теперь у меня, после такого стресса, психотерапевтический отпуск на неделю, - закончил свою повесть Юрка.
Такая вот нехитрая, но правдивая история приключилась. Ничего особенного.
Вечером того же дня, во дворе на лавочке, как обычно собралась золотая молодежь нашего двора. Юрок по какой-то причине отсутствовал. Разговоры ни о чем, сигаретки, игра в «доставалки» (в смысле кто кого «достанет»). И дернул кто-то кого-то за язык спросить, «как там Вовка с Юркой», кто, мол, в курсе?
Вдохновение обрушилось на меня горным водопадом. Рассказанный Юркой сюжет мгновенно вырос в полноценную драму с продолжением:
- Караул что творится у Вовки с Юрочкой! – выхватил я инициативу разговора, - вы что, не слышали, чего они учудили? – с упреком спросил я.
- Не-ет. – извиняющимся тоном, нестройным хором сразу с нескольких сторон, - А что случилось?
- Помните, Вовка на прошлой неделе приезжал? Руку вывихнул, в гипсе уехал.
- Ну-у?
- Этот клоун вернулся на пасеку уже ночью и удумал дружка попугать. Попугай хренов! Ни тебе «здрясьти». Юрику не показался, втихаря залез на крышу вагончика и давай там плясать и горланить, - начал повествовать я, - а вагончик рядом с мусульманским кладбищем старинным, заброшенным. Развалившиеся мазары и кто там похоронен, никто уже не помнит. Зато про нечисть, там обитающую пацанам чабаны местные все уши прожужжали.
- И что нечисть? – замирая от страха, спрашивают девчонки.
- Какая нечисть?! Двадцатый век на закате! Весь фольклор давно в городе прописался. Чего им в глухомани делать?.. Только пацанам это не помогло...
Юрка орет, типа слазь, типа стрелять буду! А Вовчик веселится, хотя знал, идиот, что в вагончике двустволка! И патроны к ней. Юрик: «Уходи – не подходи! Подойдешь – не заживешь!» А Вовка, знай себе гарцует!
У Юрки душа в пятки вместе с мозгами. Он по жакану в оба ствола, два курка взводит и дуплетом в потолок, наугад – хрясть! И танцору нашему…
- Убил?!
- Ранил?..
- Сильно?
- Три картечины по ногам, это фигня. А четвёртая…- многозначительной паузе позавидовали бы даже самые искушенные корифеи сцены: брови «домиком», голову уронил на руку, ссутулился, подчеркивая трагизм момента.
- Ну?! – требовала аудитория.
- Чего дальше?!
Я тянул паузу не артистизма ради, а потому что не мог придумать, куда же попала четвертая картечина.
- В сердце?! – первыми не выдержали девчонки…
- По яйцам?!! – подхватили пацаны…
- В лобешник! – разрядил я обстановку, - скользом. Пока не ясно, мозги задело или просто сотрясение. Вовка в реанимации. Юрка в СИЗО. Я у следователя был, говорит, если этот танцор выживет, то может быть обойдется. Года три Юрке дадут, полгода-год отсидит, выйдет на условно-досрочное.
- Вовку жалко... – было высказано мнение.
- И Юрку жалко... – мнение было поддержано.
Тут из потемок вырисовывается силуэт Юрика, я понимаю, что моя невинная шутка сейчас же будет раскрыта и предвкушаю критику в свой адрес: за артистизм, сюжет, исполнение и т. п. Но, порядка для, предупреждая вопросы слушателей, срабатываю на опережение - спрашиваю лысого Юрку:
- Тебя что, уже выпустили?
- Ага, - слабо врубаясь, но понимая, что речь идет о, якобы, содержании под стражей, отвечает он.
- Под подписку о невыезде? – развиваю я тему.
- Ну… - соглашается «преступничек», оглядывая вытянутые лица аудитории.
Что-что, а тупицей Юрий никогда не был и о понятиях «корреляция», «экстраполяция» знал не понаслышке – физмат школа все-таки. Коррелирует мои хитрые глаза с полу-шоковым состоянием остальных присутствующих, прокручивает пару гипотез о взаимосвязи прически, своего появления, моего знания рассказа про возвращение Вовочки. Экстраполирует с моим бестактным и беспочвенным вопросом и приходит к выводу: что-то тут нечисто, подожду, послушаю!
Все к нему с вопросами:
- Что там?
- Как там?
Я с комментариями:
- Если выпустили, значит у Вовчика все в порядке! Будет жить!
Юрка смекает.
На вопросы отвечает:
- Ну … там, … блин, … ваще! Да... Это … Вот... Ага… - вникает.
Публика:
- А ружье забрали?
- А как ты его в город притащил?
- На пасеке кто остался?
Шквал вопросов был столь плотным, что ответов не требовалось, а где не прокатывало, я сам отвечал за Юрика. Он хлопал глазами, крутил башкой и, как мог, поддерживал диалог: «угу», «ага» и т. п.
Я понял, что раскалываться рано!
В течение следующей недели легенда жила своей жизнью, уже без нашего участия, обрастая все новыми подробностями.
И мотоцикл, сломавшийся в двух километрах от трассы. И вовремя подоспевшие геологи. «Да не геологи, а метеорологи!» «Какие метеорологи, что им там делать? Говорю – геологи, значит – геологи!» «Да пошел ты … Мне Юрка сам рассказывал! Давай у него спросим. Юрка, где Юрка?» «Да врешь ты все!» «Не веришь - сам спроси! Вот Юрка придет…»
Уже весь двор, и стар и млад были если не свидетелями событий, то уж слышали о них из первых уст.
Но не из Юркиных или моих, это точно...
Благо, родителей наших героев не было в городе: Юркины на курорте, Вовкин отец – сами знаете, а мать – у родственников. Иначе, кто знает, что было бы с родителями?…
К процессу активно подключились приподъездные бабуськи.
- Вот бяда...
- Да уж...
- Так и помер бы малец не полюбившись...
- Как не полюбившись? Они сейчас ранние. Наверняка уже, того…
- С кем «того»?
- А я почем знаю? Вон юбки какие! С голой этой... да на людях! Мы то не это... в то время то… не того...
- Так уж и не того?..
- Ну не так уж что бы очень, но что бы так как щас!.. Это нет…
- Да... Не так как щяс…
- А вот тогда, это да…
- Я у старшенького своего, у внучка, в тумбочке с бельем… Нечаянно, нечаянно... Я тудысь простынки складывала. Так что говорю-то, кассетку от видика нашла. Думаю чего это кассетка отдельно от остальных-то? Дай, думаю, гляну. А там тако-о-ое!..
- Чаво там?!
- Срамота-а-а! Упаси Господь! Он ее и так и вот так…
- Кто, внучек что-ли?
- Да нет, там по-немецки все! А она ему это … и то … Он её и так... и сяк... и мяучат, как кошки! Противно смотреть…
- Да-а… Противно…
- А твои сейчас где?
- Как «где»? На работе, дело известное. А малые в лагере.
- И видик, чай работает?
- Работает.
- И включать сама можешь?
- А то как же!
- Ну, пойдем к тебе... Чайку попьем... Небось, не откажешь…
Через неделю Юра уехал обратно на пасеку. Это событие я озвучил так, что Вовке, мол, поплохело и Юрика опять «закрыли».
К тому времени было доподлинно известно, что у Вовки с Юркой на двоих то ли три, то ли четыре беременных одноклассницы и пара незаконнорожденных детей у школьного завуча…
Кто-то спросил:
- Может Вовке лекарства какие-нибудь нужны? – без принуждения, по собственной инициативе.
И был поддержан:
- А Юрке передачу передать. Фрукты, там, всякие.
- Тушенки! В тюрягу – тушенки.
- Родители то не знают. А они там…
Буквально за две минуты, троячками и пятнашками, была собрана сумма необходимая и достаточная для организации передачи советскому заключенному. На лекарства, наверное, не хватило бы, но во времена бесплатной советской медицины, ни у кого по этому поводу не возникло подозрений.
Коллективом мне было поручено… И я взял на себя эту почетную благородную миссию…
Вечером следующего дня, сытно отрыгивая шашлыком и пивом, я в цветах и красках рассказывал, через какие трудности и лишения мне пришлось пройти, что бы передачу все-таки взяли, и что пришлось из своего кармана сунуть в лапу прапору-конвойному, дабы передача попала по назначению. Повествовал о том, как Вовкин лечащий врач сказал, что в больнице все есть, но для улучшения процесса выздоровления и предотвращения последствий черепно-мозговой травмы, каждый день необходимо колоть лекарство, одна ампула которого стоит три рубля.
(Мне больше и не надо было…)
В сборах стали появляться двадцатки и полтинники… Я пытался ограничить щедрость «дарующих»:
- Хватит! Здесь и так уже пять рублей тридцать копеек. Больше не нужно.
- Ну ты же из своего кармана добавлял!
- Вдруг еще чего понадобится?
- НЕ НАДО-О-О!!! – слабо протестую я.
- Держи, держи! Смотри, чтоб все было нормально.
- Если не мы, то кто же?!
У меня глаза на мокром месте от умиления. Я растроган до глубины души. Ну не могу же я оборвать их благородный порыв на самом взлете! Себе дороже выйдет…
Рублевые купюры не заставили себя долго ждать… Яблоки и прочие фрукты за разговорами о судьбе безвинно страдающих товарищей, съедались здесь же у подъезда, потому как ни в больницу, ни в СИЗО «не положено».
Ежедневно, во всех подробностях, я информировал передовую общественность нашего двора о состоянии здоровья, температуре и ходе следствия. Капризная Фортуна медицины поворачивалась то одним, то другим боком, синхронно состоянию здоровья. Фемида, в моих рассказах, тоже вертелась как старшеклассница перед зеркалом.
Я уже не рад был щедрым, постоянно растущим поступлениям. Мне уже не хотелось шашлыка, я пересмотрел все фильмы в кинотеатрах города. Избыток наличности, который я аккумулировал за несколько дней превышал размеры самой повышенной стипендии. В то же время я отдавал себе отчет, что «сколько веревочке не виться», возмездие неотвратимо…
Когда «с круга» стали поступать трехрублевки, я понял: «Надо завязывать!»
Надо завязывать, во что бы то ни стало!!!
С мест событий стали поступать сводки об успешном выздоровлении и удачном ходе следствия. Настроение народных масс заметно повысилось. У меня уже было отлегло от сердца…
Но неисчерпаема доброта советской молодежи. Была…
- Следаку пузырь поставить надо! Нормальный мужик, - голос общественности…
- Да! Да! И доктору – коньяк.
- Ага! Армянский!
- Я в министерском буфете видела! У меня мама там работает.
Я, с надеждой:
- Денег не хватит!
- Хватит! – оборвали меня на полуслове.
На следующий день, меня дополнительно загрузили двумя дорогущими коньяками…
Август перевалил на вторую половину. Первое сентября, возвращение друзей, а с ними и разоблачение приближались неотвратимо. К тому времени размеры неизрасходованных активов сугубо добровольного благотворительного общества приближались к инженерской зарплате. Плюс два коньяка...
В один из вечеров, на ставшем уже традиционным обзоре событий, я в конце двора замечаю два удивительно знакомых силуэта с рюкзаками. Делаю вид, что мне срочно надо домой и линяю…
Не прошло и пяти минут, как у меня зазвонил телефон:
- Кто говорит?
- Выходи во двор! Сейчас узнаешь, - в трубке голоса тех, кто недавно сами насильно впихивали мне деньги и коньяки.
- Так ты с самого начала нас обманывал?! – возмущенные девчонки, - а мы верили, переживали.
- Хорошо! Я выйду, только, чур, не бить.
- Это почему это вдруг?
- Потому, что в руках у меня будет по бутылке коньяка, армянского из министерского буфета, а в карманах больше ста ваших рублей мелочью. Насчет побить меня, бабка надвое сказала, а коньяк разобьется и мелочь рассыплется.
- Все равно выходи!
Я вышел…
Надо было видеть их рожи – уморительная смесь радости и гнева. Все наперебой рассказывают героям об их приключениях и своих переживаниях, тычут пальцами в мою сторону.
- А он, а он то, всем холоду нагнал…
- Говорит ты в тюрьме, а ты в больнице…
Юрка и Вовка закатываются со смеху. Лица участников фарса разглаживаются.
Коньяк мы выпили сразу, вечером во дворе, а на оставшиеся деньги утром всей толпой завалились в летнее кафе с шашлыками, кто постарше - с пивом, младшие – с лимонадом. Еще на кино и на мороженое осталось!
Уже прошло немало лет. Но до сих пор мне не дает покоя вопрос, какова была моя роль в тех событиях?
Режиссер?
Актер?
Зритель?