Необычно теплое солнце октября брызнуло в глаза ослепительным светом, и я мгновенно забыл про мрачность коридоров, духоту кабинетов и безжизненность взглядов сотрудников. Дверь скрипнула и оставила весь этот склеп далеко позади меня. Я не шел, а летел по этому удивительно чистому воздуху. Небо, этот опрокинутый космос, своей глубиной манило и звало к себе. Хотелось взлететь, чтобы, проплывая вместе с маленькими облаками, наслаждаться этим последним великолепием жизни. Я долго шел по аллее, пока она не завела меня в большой еще тенистый парк. Он был сказочен. Осень, опалившая могучие старые дубы, клены и ясени золотом и багрянцем, раскрасила под тризну его древнюю мудрость. Протоптанные и выстланные мелким гравием дорожки рассыпались как артерии по могучему телу, а беспечные стайки детей веселым радостным криком разносили оду жизни, вечной молодости и просто хорошему настроению.
В конце парка я увидел скульптурный ансамбль. Пока я подходил к нему успел увидеть массивную ограду, окружающую скульптуры. Она была настолько прочна, насколько в ней легко угадывалось искусство литья. Мне доводилось видеть шедевры и, в предвкушении сравнения, я подошел настолько близко, что фигуры, составляющие ансамбль открылись и оказались буквально передо мной. Я забыл про решетку. Я забыл про тенистый осенний парк, я забыл про осень. Я стоял окруженный неживыми формами, которые своим откровением, мастерством замысла и отливки пугали своим смыслом, который бывает у физически живых, но давно умерших духовно существ. Я стоял перед 13 пороками человечества. Каждая фигура несла в себе квинтэссенцию человеческих грехов, падений, бездушности, преступлений. Алчность, нищета, пьянство, война, алкоголизм, проституция, наркомания, беспамятство… Они скучились полукругом и неотступно надвигались на две маленькие золоченые фигурки детей, беспечно играющие друг с другой. Под их ногами лежали книги народных русских сказок и сказок Пушкина, и было непонятно, то ли они, на минутку отложив книги, и, завязав себе глаза повязками, весело играют в прятки, то ли они, беспечно побросав все истинное и ценное, слепо ищут дорогу в своей маленькой жизни.
Пороки окружали их полукругом, как бы надвигаясь на них с неотвратимостью тьмы. Я долго разглядывал фигуры. Ослиные и жабьи головы, копыта и рога, клыки и когти, они подчеркивали тот ужас, который изначально был замышлен мастером в каждом образе, в каждой скульптуре и только пьянство и нищета были пороками с человеческими лицами и телами. За ограду зашла мама с сыном и ему, беспечному лоботрясу, стала рассказывать о пороках. Потом она достала фотоаппарат и попросила ребенка встать на фоне всего дурного, что вынесло человечество после веков и тысячелетий своей истории и цивилизации. Мальчик выбрал войну. Этакого уродца с туловищем кабана, увешанного автоматами, ножами и пистолетами. Мама попросила улыбнуться, и ребенок совершенно неосознанно осветил своей невинной, еще пока чистой улыбкой смерть миллионов людей, страдания, пожары, голод и лишения, которые несет с историей человечества этот ужас – война. Мама не подумала, что она могла прикоснуться к судьбе своего мальчика и отвести от него пороки, но она неосознанно дала ему самому определять свой выбор, и он выбрал войну.
Подбежали другие дети. Они весело и беззаботно бегали между страшных фигур, ведь для них жизнь была интересная игра, еще пока игра. Я вышел за ограду и, пройдя с десяток шагов, присел на скамейку. Доводилось ли вам когда-нибудь видеть детей играющими на кладбище. Осознавали ли вы насколько это далеко друг от друга: дети и смерть. Но пороки это путь к смерти, это, порою, хуже, чем смерть… Жизнь и кладбище.
- А это и есть кладбище. – голос для меня прозвучал совершенно
неожиданно. Я оглянулся. Рядом со мной сидела пожилая женщина и, печально глядя на скульптуры, говорила не то со мной, не то сама с собой.
- Разве здесь было кладбище? - переспросил я.
- Даже хуже. Здесь пролилось очень много крови, здесь убивали,
казнили людей. Лобное место, это как театр, где много людей могли посмотреть на казнь негодяя или преступника, где все действия были расписаны как акты и антракты, но настоящее горе вершилось здесь.
Я встал и быстро вышел из парка. Жизнь кипела, бурлила и проносилась мимо меня потоками автомобилей, толпами прохожих. Она горела в неоновых вывесках витрин и бравурных аккордах рок-н-ролла. Я забежал в небольшой, но уютный бар и заказал двойную порцию коньяку. Когда обжигающая жидкость разлилась по телу приятным теплом, я подумал, что даже поддайся я чрезмерно этому пороку, все равно я останусь с человеческим лицом. Это меня и успокоило.