Габриель проснулся со странным чувством тревоги. Последнее время бессмертному часто снился Ницше. К чему это? Мужчина не знал, да и не хотел вспоминать о своём неудавшемся эксперименте, окончившим существование в психиатрической больнице. Не любил вспоминать. Но сегодня, какое-то странное ощущение, словно на привязи, тянуло его на улицу, звало, взывало, требовало. Иной не привык игнорировать собственную интуицию и немедленно последовал внутреннему голосу.
И вот он на нужном месте. Что дальше?
Девочка сидела на скамейке и нежно почёсывала за ухом огромного старого пса. Животина блаженно жмурилась и подставляла хозяйке ещё не тронутые места.
- Ах, если б я могла отдать тебе год собственной жизни, - прошептала маленькая хозяйка, обнимая друга и зарываясь в его поседевшую шерсть.
В тот же миг Габриель почувствовал, как животное начинают окутывать золотые нити жизни, идущие от человека. Вокруг бежали, торопились прохожие и отнюдь не замечали зарождения творящегося в парке волшебства.
Бессмертный не выдержал и снова пригляделся к юной колдунье. Нет, он ошибся, незнакомка была уже взрослой, просто очень молоденькой, вероятно, едва-едва перешагнувшей рубеж совершеннолетия, что для него по сравнению с предыдущим опытом казалось мизером и мгновением. Как назло, малышка не знала, что творит, не чувствовала пробуждающиеся силы, не осознавала, что у неё получается. Габи ещё раз всмотрелся в девушку и не выдержал:
- Ты уверенна, что хочешь отдать этому животному год?
- Да, а что? – подняла та большие блестящие от слёз глаза.
Она нисколько не удивилась, скорее всего, сочла, что обронила последнюю фразу вслух.
Пёс тонко заскулил и подсунул лобастую голову под любимую руку.
- Хорошо жертвовать одним, когда имеешь за плечами восемьдесят лет, - тихо произнёс бессмертный, - только у тебя их нет. Через два года твоя жизнь оборвётся. Собака стара и дышит на ладан. Подумай, стоит ли ради какого-то питомца отдавать половину оставшегося времени. Это неразумно. Не лучше ли потратить их на что-нибудь более подобающее?
- Он ластится так ко мне, потому что чувствует, что завтра умрёт, - горько прошептала собеседница и вдруг твёрдо вопросительно посмотрела Габриелю в глаза. - Так?
Отважная, отметил про себя бессмертный, изучая её проницательный вопрошающий и немного дерзкий взгляд. Мало кто в мире, даже среди равных, отваживался так смотреть ему в глаза. И почему-то три четверти из них были женщинами. Видно, инстинктивно не опасались расплаты за свою смелость. После определённых событий иной дам не трогал.
Вспомнив про невольную роль плохого вестника, мужчина утвердительно кивнул:
- Завтра утром, у тебя в ногах, когда ты будешь ещё спать.
- Обычно животные уходят в какое-нибудь укромное место, чтобы их никто не видел, - спокойно без лишних истерик произнесла собеседница.
- Этот останется, - хрипло произнёс Габриель, сам удивляясь собственному голосу.
- Я отдаю ему этот год, - твёрдо решила девочка, всё ещё лаская пса.
- Дура! – не выдержал древний. – Я не шучу! Тебе осталось жить совсем ничего и ты, действительно, можешь ещё сильнее укоротить свой путь!
- Я вам верю.
- Тогда почему, почему ты отдаёшь бесценные моменты своей жизни глупому, второстепенному существу, которое, наверно, едва понимает, что происходит и вряд ли оценит!
- Вы не знаете Рекса!
- Да уж куда мне? – язвительно фыркнул мужчина. – Только ты тратишь последние дни на существо, чьё бытие скоротечно и похоже на горение свечи! Сейчас есть, завтра нет! Его пребывание в этом мире и так мгновение! Ты удлинись какую-то секунду, потратив на сие половину своего века! Подумай! Найди своему времени лучшее применение! Разве ты дура?
- Послушайте, - вдруг гневно сверкнула она глазами и твёрдо, по слогам отчеканила: - Это МОЯ собака и МОЯ жизнь, так что не лезьте не в своё дело, пожалуйста! Я отдаю Рексу этот год!
- Что ж, - вздохнул Габриель, разворачиваясь, - наверное, ты знала что делала.
И пошёл прочь. Прочь от этой странной девочки и её огромной собаки. Он, бессмертный, наслаждался, упивался каждым днём своей долгой древней жизни и не мог понять, как можно пожертвовать одним годом даже из собственной бесконечной жизни, не говоря уже о среднестатистической человеческой и уж тем более половине пути.
Ему тогда было невдомёк, что этот огромный лохматый пёс прыгнул давным-давно в сорокаградусный мороз в не затянувшуюся полынью, спасая пятилетнюю хозяйку, как на протяжении всей жизни хвостиком ходил за ней, ограждая от неверного шага, выслушивал, когда той было плохо, сочувствовал, переживал. Со всеми свирепый и добрый лишь с ней, единственной, кто мог колошматить его, как хотела. И он терпел, позволяя творить с собой что угодно. Всегда на её стороне.
Уходя из парка, Габриелю было невдомёк, что через год незнакомка с Рексом окажется на плотине и что ту прорвёт. И пёс, по максимуму напрягая старые мышцы, из последних сил будет тянуть не умеющую плавать хозяйку к берегу. Он мог бы бросить её и выбраться сам, спастись, возможно, даже выгадать лишние минуты, но вместо этого упорно тащил коченевшее в ледяной осенней воде тельце, чувствуя, как уходит её тепло, как ноют и сопротивляются работе стариковские мышцы, как труднее и труднее с каждым разом сделать гребок в сторону заветной земли. Бурный поток уносил прочь. Но он боролся, боролся за двоих.
Егеря не заметили двух бесчувственных, повёрнутых друг к другу тел девушки и собаки и прошли мимо. Их хватятся только завтра.
И стоя над умирающими существами, Габриель дрожал, чувствуя, как покидает тела последнее тепло. Она могла похоронить Рекса год назад, но предпочла умереть с другом в один день, разделив с ним один из самых удачных периодов своей жизни. Не отказалась от данного слова, не бросила, не испугалась, не предала. А пёс, хоть и не понял, чем пожертвовала для него хозяйка, просто делал, что привык: оберегал и спасал любимое существо.
Бессмертный смотрел на огромные стекленеющие глаза и широкую лобастую голову, вновь подвёрнутую под посиневшую ладонь. И вроде дворняга, какая-то огромная непонятная помесь, а сердце самой благородной породы. Даже его хвалёный, чистокровный Цербер мерк перед этим другом. И девочка простая, но в заурядных человеческих венах текла, оказывается, высшая королевская кровь.
И вечный, сам себе поражаясь, подарил каждому из них по восемьдесят лет из собственной жизни...