Из дневника.
14 Ноября 2005года. Понедельник.
Плакала девчонка – слёзы не унять,
Ах, как трудно горе девичье понять,
А в глазах прекрасных, нежно-голубых -
Две снежинки ясных – да капли солнца в них.
Кап-кап-кап, со щёк на платье,
Кап-кап-кап, не надо плакать,
Разве есть на свете горе такое,
Из-за которого плакать стоит?…
(Александр Дольский).
-Вставай, солнышко.
Я ласково потрепала её по плечу, провела рукой по спине и почувствовала ответную реакцию - закинув голову назад и одновременно подтянув ноги к груди, хрупкое тельце упруго выгнулось с такой пластикой, с какой могут только дети, после чего, расслабившись, приняло своё первоначальное положение - позу калачиком. Можно было запросто обмануться детской беспечностью, поверив в продолжающийся сон. Но я уже почувствовала, что она проснулась и продолжала настаивать, пытаясь как можно более мягче провести обычную процедуру утреннего подъема:
-Иришка, поросёнок, вставай.
В ответ из-под одеяла неразборчивые звуки, похожие на хрюканье. Лукаво подсматривая на меня из-под прищуренных в щелочки сузившихся глазёнок, всё ещё делая вид что спит, девочка периодически накидывала одеяло на голову, в надежде что её оставят в покое, но не тут-то было. Быстро взглянув на часы, я уже определила, что времени остаётся в обрез. Шансы успеть утром на рабочий геофизический автобус таят с катастрофической быстротой, нужно быстрее успевать в детский садик. С лёгким сожалением, я несу её, завёрнутую в одеяло, на руках в ванную, по дороге шутя и всё ещё успокаивая. Это, пожалуй, самый неприятный момент за всё время пробуждения.
***
«Забавное, наверное, зрелище мы представляем собой по утрам», - думала я, спускаясь с пятого этажа по лестнице, поймав на пути недоумённый взгляд дворничихи, лениво выметающей узкую лестничную площадку, посторонившейся чтобы дать нам пройти. Ещё бы! Сегодня, например, у меня в руках: санки, сумка, белая игрушечная обезьяна, и воздушный шарик, который нас уговорила взять с собой бабушка. Кроме того, за полы плаща, постоянно оттягивая их назад, сильно затрудняя движение, держится вялый с спросонья ребёнок, в синем комбинезоне и розовом ярком шарфике - не понять то ли мальчик, то ли девочка. Я улыбнулась про себя, подумав, какую картину каждый раз видят рано просыпающиеся дворники, заглядывая в сонные, глупые физиономии до конца не проснувшихся горожан.
Не знаю почему, но шарик взорвался у меня в руках, едва мы успели отойти два шага от подъезда. Обернувшись на вольготно расположившуюся в санях дочку, я уже придумывала чем бы мне предупредить явно надвигающиеся хныканья по поводу лопнувшей воздушной неожиданности. Но, присмотревшись внимательно, вдруг поняла: нужно двигаться вперёд, потому, что она всё ещё продолжает спать и навряд ли успеет сделать из-за пустяка трагедию. На полпути к нам пристала рыжая игривая собачонка, пришлось остановиться, чтобы поиграть с ней.
-Мама, а собаке не холодно на улице жить, давай возьмём её домой.
Я ушла от прямого ответа по поводу животного:
-Посмотри на дворе отличная погода!
-Сегодняшняя погода благоприятна для собаки, но совсем неблагоприятна для моего воздушного шарика…
Когда мы подходили к детскому садику, из открытых окон было слышно как надрывно плачет чей-то малыш. Его крик практически перерастал в истерику, собирая внутри меня всю силу материнского инстинкта в безудержный порыв идти на помощь… Едва опомнившись, я постаралась как можно быстрее подняться на второй этаж по лестнице, увлекая за собой дочку.
***
В группе уже находились несколько ребятишек. Они были до странности одинаково похожие друг на друга, явно не русские, чёрненькие, растрёпанные как галчата, даже стиль одежды был в чём-то схож. «Наверное, родственники», - подумала я. Молчаливо выстроившись вдоль стенки, за неимением ещё какого - нибудь предмета развлечения, вся компания угрюмо, исподлобья наблюдала за тем, как я раздеваю Иришку. Она, тем временем предчувствуя разлуку, уже начинала хныкать:
-Мама, ты когда придешь?
-Ну не плачь, родная, вечером я за тобой приду, всё будет хорошо, не плачь.
Что-то внутри меня уже начало сворачиваться в комок и я, боясь показать свои подступившие эмоции, просто привлекла её к себе, обняла и начала ласково гладить по голове, успокаивая. Ребятишки, тем временем, всё так же молча обступили нас со всех сторон, и я чувствовала идущую от них нарастающую волну детского коллективного утреннего ощущения покинутости и одиночества.
Наконец не выдержав, я просто сгребла их всех в охапку, и по очереди стала гладить по головам, а они улыбались и щурились от удовольствия как котята на солнышке. Нашу идиллию разрушила вновь пришедшая пара: суетливая мама с худеньким воздушным мальчонкой, нервным и болезненным – Павликом. Сразу, как будто бы очнувшись, моя ребятня переключилась на них, а я получила возможность спокойно завершить процесс переодевания Иришки.
Наконец, критически оглядев её со всех сторон, я осталась довольна и осторожно двинулась в сторону выхода вслед за Пашиной, торопливо убегающей мамой. Но не тут то было. Самая старшая девочка из молчаливой ватаги галчат, как потом выяснилось единственная из них говорящая на русском языке, загородила передо мной дверь и всё так же молча протянула рисунок. Я замерла.
На белом альбомном листке было нарисовано совершенно чёрное небо, заляпанное тучами всевозможных оттенков. И только сбоку, ближе к правому краю, светился маленький, совершенно ровный выведенный под трафарет круг. Я вновь оказалась в центре обступивших меня детей.
-Ты это рисовала?
-Мы.
Я вспомнила что воспитательница - Татьяна Михайловна вчера мне показывала довольно радостный рисунок моей дочери, в котором на фоне выведенных голубым цветом пятен, во всю мощь светилось ярко-жёлтое солнышко, и догадалась, что за круг имелся ввиду на показанной картинке.
-Слушай, а почему солнце у тебя не разукрашенное, покрась его жёлтой краской, будет не так грустно небо смотреться.
Девочка опустила голову. Галчата во все глаза глядели на меня. Павлик, присоединившийся к компании, принёс старые уляпанные тёмными кляксами акварельные краски с незакрывающейся крышкой, из которых торчали три разные по размеру, взъерошенные кисточки, отдал их девочке, а та протянула мне.
-Нарисуй.
Едва взглянув внутрь, мне стало ясно, что из подобной палитры жёлтого цвета при всём желании не извлечь. Изумлённо подняв глаза со своего нынче сидящего положения на окружившие меня лица, я будто по-другому взглянула сразу на них. И тут же удивилась, как это раньше не заметила всеобщей обтрёпанности, какого-то необъяснимого ощущения казённости, исходившего от моих маленьких знакомых. Вспомнились разговоры про беженцев между двумя расфуфыренными возмущёнными мамашками. Господи, неужели…
-Солнышко, моё, девочка моя, подожди, не убирай рисунок. Я вечером куплю тебе краски, слышишь и мы разукрасим твою картинку, ладно.
Сзади, ревниво отпихивая от меня галчат, капризно хныкала Ира:
-Мама, а вечер это долго?
-Проснётесь, покушаете, погуляете, и я приду.
Весь суматошный день потом, перед моими глазами маячило чёрное небо с наляпанными на нём разноцветными тучами и белым ровным кружком с правого краю.
***
Дальнейший сюжет прост. Вечером чтобы зайти в магазин купить краски, мне нужно- было всего-то выйти на две остановки раньше… Но я этого не сделала. Сердце щемило целый день, а к вечеру волна обычных будничных дел накрыла собой утренние переживания, и я пошла против совести, сознательно проехав нужную остановку, отложив решение на завтрашний день, когда всё-равно долго придётся мотаться по городу. «Тогда и зайду», - лениво подумала я.
То, что это маленькое предательство говорили их глаза. Картинку мы разукрасили иришкиными красками, но ведь я же видела что это не то…. Детская любовь не требует гарантий, мы расстались тепло и ласково, но, выходя из дверей детского сада, я чувствовала, что в суматохе повседневной волокиты было потеряно что-то самое главное… Тут же поймала такси. Мы доехали до магазина и купили четыре самых больших набора школьных акварельных красок с тем, чтобы завтра утром преподнести их детям. И вот:
15 Ноября 2005года. Вторник.
-Татьяна Михайловна, а где наша золотая орда сегодня?
Она сразу же поняла, о ком я говорила.
-Нету, и не ищи даже. Слава богу, избавились, наконец-то. Весь родительский комитет к заведующей ходил. Пусть они в свои садики ходят, где языка знать не надо. Что с тобой?
Она с удивлением посмотрела на мою ошарашенную, потерянную физиономию. Я вышла из опустошённого садика, пошла по безлюдной ранней утренней улице, и целую вечность потом, не могла отделаться от ощущения, что внутри меня находится мёртвая выжженная пустыня одиночества, по которой только что пронёсся раздирающий душу ураган человеческой бездуховности, чёрствости и недалёкости, на фоне которого самым неприятным моментом было воспоминание о собственной оплошности с красками, так неприятно покорябовшей мне душу.