От Джерри. Сей опус принадлежит курсору мессира Глумова, своей страницы не имеющего (пока не имеющего....). Исходник - рассказ Эльвюны "Выходец" по мотивам творчества В. Камши, обитающий вот тут http://www.proza.ru/2008/01/10/401
Мы не могли спокойно пройти мимо творчества товарища и собрата по разуму, и получилось - вот...
Валентин проснулся от негромкого стука по оконному стеклу и совершенно не удивился (даром что покои нынешнего хозяина Придды находились в самом верхнем ярусе замковой башни, в восьмидесяти футах над землей), но разозлился изрядно. Стучать посреди ночи в окно спальни – это, знаете ли, такое дурновкусие, за какое у простолюдинов принято морду бить, а у Людей Чести немедленно тащат “на линию”. Однако – с выходца что взять? Выходец, он выходец и есть, тварь бессонная, бессовестная и человеческих законов не разумеющая. И объяснять ему, что ты третьи сутки толком не спал, работаешь не покладая рук и что вообще не настроен в третьем часу ночи болтать с покойником - только время зря тратить. Не поймет, скотина. Выходец же, хоть и из хорошей семьи. И вообще, между нами говоря, родной брат.
Стук повторился.
Валентин вздохнул, спустил ноги с высокой кровати, босиком просеменил на цыпочках по стылому каменному полу в белесых пятнах лунного света и подошел к окну – в надежде, что в кои веки это никакой не выходец, а всего лишь высохшая ветка старого платана под ветром. (Хотя какие там, к кошкам, платаны - последний в Придде платан спилили под корень еще при покойном папеньке. Именно затем, что стучал зимними ночами в окно, а тут еще и зима выдалась холодная, и дрова не завезли.) Но, конечно же, никакая это была не ветка и никакой не ветер, а покачивалась за стеклом темная фигура. Знакомая поза. До боли знакомый силуэт. Одна нога подтянута к груди, другая заложена за первую. Вниз головой, как всегда.
Из глубин памяти вдруг всплыло нужное слово: "...!" Любая нянька, посмевшая употребить это слово при детях в стенах дома Придд, лишилась бы своего места в мгновение ока. Дорогие гувернеры тем более таких слов не употребляли, поэтому Валентин был чрезвычайно признателен ментору Арнольду Арамоне в Лаик, от которого узнал и это слово, и множество других, столь же выразительных и звучных. Но, к сожалению, на назойливого гостя и слова любой степени выразительности не действовали тоже. Оттого Валентин не стал давать волю чувствам, а лишь вздохнул еще разок, запалил четыре свечи в латунном канделябре да набулькал в оловянный кубок до краев настоечки - сладкой, рябиновой. После чего с выражением усталой покорности на аристократическом лице прислонился горячим лбом к ледяному оконному стеклу.
- Джас... Ох, Леворукий. Опять чуть не облажался. Нет-нет, никаких имен. Не дождесся. Опять ты?
- Нет, не я, - ехидно буркнул Джастин Придд. - Мой неупокоенный труп. Ну, чего смотришь? Открывай уже.
- Ага, как же, - меланхолично покивал Валентин. - Знаю я этот прикол. Я открою, ты войдешь. А потом у меня вся спальня запаршивеет и ковры сгниют, а на кухне молоко прокиснет. Ничего, авось не простудишься. Чего приперся-то? Я спать хочу - помираю.
- Вот как был ты жестокой, бездушной свиньей, так и остался, - горько пожаловался выходец. - Мало я тебя драл. Впусти, а? Посидим, поболтаем за жизнь после смерти...
- Угу. Ищи дураков, - Валентин зевнул, поставил четырехсвечник на подоконник и демонстративно потенькал бокалом об стекло. - Ща, открою. Рябиновки при четырех свечах попьем. Песенку споем на два голоса. Помнишь, как в детстве? "Пусть четыре молнии поразят тебя-я..."
Тело за окном мотнуло, словно порывом ветра, так что торчащая из пупка стрела с черным древком дробно застучала об оконный переплет.
- Ладно, - поспешно согласился выходец, опасливо косясь на канделябр. - Будь по-твоему. Ну давай хоть так просто поболтаем. Я тебя полгода не видел, соскучился, представь себе. Что нового в Придде?
- Нового? - вяло переспросил Валентин. - Да так, ничего особенного. Вот, сока сегодня купил.
- Сока?! Какого... сока?!
- Вкусного. Гранатовый, вроде.
Выходец заскрежетал зубами.
- Перевернись макушкой вверх, пожалуйста, - попросил Валентин. - А то у тебя вид совсем уж дурацкий, а у меня голова кружится. Кстати, давно хочу спросить: чего ты все со стрелой этой в пузе ходишь? Мода такая у выходцев, что ли?
Джастин Придд придал туловищу подобающее положение, выдернул стрелу и критически осмотрел наконечник.
- Ну, как тебе сказать. Не то чтоб мода, - задумчиво сказал он, поковырял стрелой в ухе и воткнул на прежнее место. - Это, скорее, для работы. Людей же надо как-то пугать. А я, если ты не забыл, предательски убит родичами во время охоты. В общем, и по смыслу бьется - висельники с петлей, я со стрелой и все такое - ну и люди больше пугаются. А что?
- Тебе не идет, вот что. Носи лучше голову подмышкой. Классический стиль.
Выходец немного подумал. Склонив голову набок, он разглядывал стрелу, а Валентин тем временем разглядывал гостя. Лицо брата казалось сделанным из лучшего фарфора, из какого в Гаийфе делают ночные вазы для королевского двора – безупречно белое и гладкое. Падающий снег серебряной пудрой ложился на длинные волосы Джастина, запорашивал дорогую ткань парадного костюма. Валентин машинально отметил, что графская цепь на груди брата отсутствует, а края камзола изрядно обтрепались. Не лучшие времена переживает Джастин, с грустью подумал он. Поиздержался.
- Классика, говоришь, - с сомнением сказал наконец Джастин и поднял на Валентина взор, полный скорби. - Ну да. Великий Дидерих и все такое. Валентин!
- Оюшки?..
- Знаешь... Я взял сегодняшнюю ночь в кредит.
- Опять?! Так вот куда ушла фамильная цепь! Когда ж ты наконец перестанешь делать долги, а?
- Помолчи! Я взял в кредит... а зачем? Ах да. Я хочу сказать тебе... спросить тебя... Знаешь, к кому приходят такие, как я?
- Знаю. К непослушным детям и к сборщикам налогов.
- К тем, кто при жизни любил нас слишком сильно и не может забыть в посмертии, - спокойно ответил на собственный вопрос Джастин. – Я не за тобой пришел, не бойся, я просто хочу знать. Вальхен – это правда?
Он приложил ладони к стеклу, и Валентин невольно повторил этот жест, в порыве нежности прижался щекой к свинцовому переплету, чувствуя его близость так остро, будто между ними не было никакой преграды. Смерть написала кровью балладу о бессмертной любви Джастина Придда и Рокэ Алвы, но привела выходца не под окошко к Ворону. Есть ли смысл в правде – теперь?
- Скажи мне, – тонкие пальцы Джастина в тяжелых перстнях рассеянной лаской скользили по стеклу, обрисовывая силуэт Валентина. – Пожалуйста. Я ведь так никогда и не слышал этих слов, братец... Скажи... Ты правда так сильно обиделся на меня за ту лошадку на колесиках?
- Еще бы. Он еще спрашивает! Отнял у маленького игрушку, старший брат называется... Знаешь, как я плакал тогда?! А ты, ты... ты ходил и дразнился... Между прочим, пятнадцать лет прошло, а я так и не смог ее найти!
- Скажи, - голос Джастина сделался еще тише, превратился в шепот, и удивительно было, как этот едва слышный звук проникает сквозь толстое стекло, сквозь тяжелый переплет, не теряя внятности. Валентин понял вдруг, что слышит этот голос не ушами - он звучит прямо у него в сознании. - Скажи: если я помогу тебе ее отыскать - ты впустишь меня в свое тепло? Позволишь мне поцеловать тебя... на прощанье... в последний раз? Как тогда, в детстве, помнишь - мы играли в "доктора"...
- Помню... ты еще пытался ампутировать мне ногу... - голос Валентина тоже предательски дрогнул. - Но тут вошел отец, и ты решил сделать вид, что мы занимаемся любовью... О да, ты всегда был... умным...
- ...Так ты позволишь мне?
- ...Если ты поможешь мне...
- ...Да... Она в Красной гостиной... За дубовым гардеробом... Теперь впусти меня, я так озяб...
- ...перебьешься...
- ЧТО?!
Валентин повернулся к окну спиной, подошел к прикроватному столику и налил себе "Вдовьей крови".
- Перебьешься, говорю, - преспокойно сказал он, отпивая из бокала добрый глоток. - Что я, маленький? На фига мне та лошадка? Вот если б ты мне скипетр Раканов вернул, я б еще подумал, а так... Между прочим, тебе всего шестнадцать раз приходить положено. А ты уже в двадцать второй приперся, совсем страх потерял. Вон, я в календаре все-все визиты твои отметил. Так что пошел вон, братец. Спать охота.
Темная фигура за окном безмолвно покачивалась вверх-вниз - выходец от подобной выходки явно утратил дар речи.
- Ах, так, - наконец сдавленным голосом произнес он. - Ах вот ты как. Я к нему, значит, со всей нежностью, а он... Ну и пошел ты тогда!
- Нет уж, братец, - ядовито возразил Валентин, отвешивая оконному проему издевательский полупоклон и салютуя бокалом. - Пошел - ты.
- И пойду! Пойду! Пойду к Рокэ. Он-то меня всегда пускает! И всегда со мной нежен! Не то что ты! А ты... осьминог ты скользкий, вот ты кто!..
...Когда возмущенные вопли затихли и в окне остались лишь неторопливо плывущие снежные хлопья, Валентин Придд не спеша допил "Вдовью кровь", лизнул пальцы и по очереди затушил в щепоти четыре свечных фитиля. Потом уселся на кровать, поджимая от холода босые ноги, погрел в ладонях кубок с рябиновой настойкой.
- Значит, в Красной гостиной, - задумчиво пробормотал он. - За гардеробом. Тяжеленный гардероб, кошки его дери... Ну ничего, отодвинем.
И махнул рябиновку залпом.