Траэтаона. Фрагмент романа

Средь роз будь розой, среди шипов – шипом…



Девушка прикрыла глаза. Сквозь дрожащие ресницы к зрачкам поползли золотистые змейки солнечного света – чистого и спокойного, как и она сама. Хаят мечтательно улыбнулась, вспоминая свой сон, и тряхнула непокрытой головой, рассыпая по плечам дивные локоны, цветом и мягкостью своей подобные лишь лепесткам розы, цветущей в ночи.
Он стоял перед ее мысленным взором обнаженным – красавец, превзошедший луну в час полнолуния, – но в его глазах не было ни добра, ни ласки. Опасные, будто лезвие кинжала, они внушали ей трепет и пронзали насквозь. Они не ведали страха, но не знали и счастья, и лишь всепоглощающая боль, смягченная тоской и сожалением, таилась в их дремучей мгле, точно змея в жгучем песке пустыни.
Этот человек не знал пощады. Он был убийцей – Хаят понимала это даже во сне – но от этого не терял своего великолепия в ее глазах. Потому что дрема, навеянная послеполуденной жарой, вселила в нее слепую уверенность: этот мужчина создан Ахурой для блага всех живущих… И ради ее собственного блага.
Хаят смотрела во все глаза. Жар, опаляющий ее лоно, усилился: мужчина подошел ближе, неторопливо и беззастенчиво опуская ладонь на ее колено. Хаят не дрогнула, околдованная бездонными глазами незнакомца, и чуть подалась вперед, в тайне надеясь, чтобы ее желание осталось сокрытым. Но пронзительно-черный взгляд лишил ее стыда, чтобы в следующую минуту лишить куда большего…
Воспоминание разорвал скрежет вырываемого из ножен клинка.
Хаят с трудом открыла глаза и очнулась от забытья, вспоминая, где находится и кто перед ней. Коврик крови под ее ногами потеплел, но девушка и не моргнула глазом: не существовало еще ни единого человеческого существа и ни единой придуманной человеческим существом пытки, которые она не сумела бы побороть силой своей первозданно-чистой души.
- Откажись от своих слов, Хаят! – зазвучало над ее головой.
Халиф. Великий халиф – наместник Аллаха на земле – снизошел до разговора и убеждений?
Девушка подняла голову и расправила спутанную цепью спину.
- О царь времени, да не обратится твое царствие в пепел! Неужели ты думаешь, что я смогу отказаться от своих слов сейчас, стоя на ковре крови, если не сделала этого прежде, лежа на столе пыток? – девушка невесело усмехнулась, вспоминая бесконечное щекотание павлиньего перышка о босые ступни – дрожь пробежала по ее коже, но не коснулась разума. – Прикажи хоть распилить меня пилами, мой Господин, – я не смогу отказаться от того, что видела и знаю. Он все равно придет. Рожденный пустыней и вскормленный птицами, он придет с Той стороны, из тех краев, что неподвластны твоей воле, придет с восходом – и станет закатом твоего царствия. Ибо он обладает гораздо большей силой, нежели та, что есть у моего повелителя, и за ним – могущество Ночи. Его воинам нет числа, как нет числа песчинкам под твоими ногами или звездам над твоей головой, и их непревзойденной мощи не может противостоять ни человек, опоясанный мечами, ни зверь – дитя шайтана, ни ифрит, ни гуль, ни колдун. И даже Аллах всемогущий – нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! – не остановит твоего врага, ведь его сотворил иной бог – Ахура Мазда. Так будет – говорю тебе я, Хаят, о повелитель правоверных! А Хаят никогда еще не ошибалась в своих пророчествах – тебе это хорошо известно!


* * *

- Кто надоумил тебя укрыться за этими холмами, женщина! – мужчина улыбаясь соскочил с повозки и приподнял руки, чтобы помочь спрыгнуть своей спутнице.
Он был доволен, она – смеялась. Все складывалось как нельзя лучше: их затянувшееся путешествие под покровом ночи наконец-то закончилось, и, похоже, преследователей удалось сбить со следа там, в пустыне. Али аль-Саадат так до конца и не мог поверить в удачу, но хитрость и поразительная находчивость его жены были поистине выше всяких похвал. Их след на песке цвета белого золота смывали потоки ветра, и солнце, восходящее за иссиня-черными холмами, торопилось высветить алым ямочки, оставшиеся от ног лошади и следы колес, не успевшие еще исчезнуть волей ветров. Одинокая и прекрасная, пустыня текла и едва уловимо шелестела.
Али аль-Саадат ласково обнял жену.
 - Убежали, - вздохнул он, с трудом веря собственным словам. – Надолго ли, Хабль?..
Женщина опустила покрывало, скрывавшее ее лицо от вездесущих песчинок, кусающихся и царапающихся, точно голодные котята, и улыбнулась.
- Не думай о времени, о мой господин! Подумай лучше о нашем сыне. Ведь мы спасли его, да будут его дни длиннее века! Мы все-таки его спасли!
- Если бы не Хасан!.. Ведь это он отдал малыша девушке-стряпухе, чтоб она укрыла его в бочке с рыбинами! – вымолвил мужчина и помрачнел, вспоминая.
Женщина тихонько всхлипнула и уткнулась в грудь мужа:
- Хасан, о, Хасан! О добрый, великодушный Хасан! – она заплакала.
Али аль-Саадат обхватил ее плечи и привлек к себе.
- Ахура Мазда да возьмет твоего брата, любимая! Утешься! Он вернул нам сына и погиб, защищая нас… - шептал он, но Хабль всхлипывала все чаще.
И словно услышав ее вздохи, в повозке зашевелился, заплакал младенец. Хабль в тот же миг оторвалась от груди мужа – грубая материя его платья успела вымокнуть от слез насквозь – и поспешила раздвинуть шелковые платки, забираясь в убогую, тесную повозку.
Увидев сияющее счастьем лицо матери, младенец притих, причмокнул губами и протянул пухлые ручки в браслетах навстречу молоку, теплу и ласке.
- О, мой хороший, о свет моих очей!.. – прошептала Хабль, приподнимая малыша и прикладывая к груди. – Мы убежали, представляешь?! И ты теперь в безопасности, он не найдет тебя, веришь?..
Младенец икнул со всей серьезностью, на которую был способен. Али аль-Саадат рассмеялся, заглядывая в зеленовато-желтую полутьму повозки, а клубы песка затянули горизонт за его спиной.


* * *


- Я назову его – Рад! – провозгласил мужчина.
- Не смей! – возразила женщина, сердито взблеснув глазами. – Твой сын – перс, и будет править половиной земли, как только Траэтаона сгинет волей Аллаха! А ты нарекаешь его арабским именем, да еще и таким коротким! Это имя пышно лишь для невольника! Зови так своих евнухов, если желаешь, но не моего ребенка!
Глаза везиря превратились в узенькие желтые щели. Обернувшись, он стиснул младенца так сильно, что тот заверещал. Женщина испуганно сгорбилась у подножия изукрашенного дорогими камнями трона. Чужого трона.
- Рад. Ясно тебе, о ничтожная?! – прорычал везирь. – А теперь забирай его – и сгинь с моих глаз, покуда не лишилась их! Змея!
Женщина согнулась в три погибели, изображая поклон. Подобострастие, сквозившее в ее взгляде, было сильно подпорчено ненавистью. Везирь заметил это, но не проронил ни слова, сдерживая гнев под маской благодушия: время еще не пришло. Надия, уродливая дочка вали и первая жена Али аль-Саадата, была все еще нужна ему. Нужна для завершения начатого.


* * *


Нум не любила чужеземцев. Они внушали ей трепет свой инакостью, сквозившей во всем: в одежде, разговоре и даже походке. Но Базар-э-Техран пестрел чужаками – и ото всех невозможно было спрятаться. Вот и теперь, как ни старалась малышка укрыться в лавке отца, приезжий купец, похоже, все-таки ее заметил.
Его лицо, скрытое прикрепленным к тюрбану покрывалом, являло собой загадку, и лишь глаза – синие и ясные, как небесная лазурь, - смотрели открыто и беспристрастно. Оглядев просторные одежды чужеземца, девочка догадалась, что пришел он, скорее всего, с караваном: бывшая некогда нарядной, фараджия запылилась и местами изорвалась, но не потеряла былого великолепия. Нум бросила испепеляющий взгляд в сторону незнакомца – и поторопилась исчезнуть из виду.
Заметив своего первого покупателя, Мохаммед, владелец лавки и приемный отец Нум, поторопился навстречу незнакомцу и загудел, точно шмель:
- Мой господин, да будешь ты счастлив и да будут счастливы твои дни! Смотри и выбирай себе по сердцу – таких великолепных платков и украшений не знает весь Базар-э-Тэхран! – кричал он, подбрасывая в воздух платок за платком и зачерпывая пригоршнями украшения. – Поистине, Аллах всемогущий привел тебя ко мне, мой гость и повелитель! Свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, и Мохаммед – пророк Аллаха!
Молчавший до сих пор, посетитель поднял искрящийся смехом взгляд на торговца:
- Свидетельствуешь, стало быть? – презрительно усмехнулся купец, и Нум увидела, как съежился и смолк ее отец, опаленный пронзительным взглядом незнакомца.
Девочка ахнула и немедленно скрылась за плетеными корзинами. Мохаммеда невозможно было испугать, а уж тем более – заставить замолчать. С новым приступом любознательности Нум помог справиться лишь легкий испуг, и она притаилась в полутьме шелковых платков, развешенных у самой стены, изредка выглядывая из своего убежища.
Чужеземец приподнял краешек великолепной материи – эту ткань собственными руками вышивала Фатима, мама Нум, – и поглядел на притихшую в уголке девочку. Малышка немедленно отодвинулась еще дальше в темноту и устроилась поудобнее, дожидаясь, пока незнакомец сделает свой выбор и исчезнет из лавки. Но тот, похоже, не торопился. Он мял краешек платка – одного, другого, третьего – восхищался их отменным качеством и запрашивал цену, но не покупал и не уходил.
- Позвольте предложить вот этот, - вежливо кланялся Мохаммед, терзаясь сомнениями. – Моя жена вложила в него душу. Он украсит чело вашей наложницы, как солнце украшает небо! В наших краях ни у одной женщины нет подобного платка!
- О, да, он бесценен! – кивал купец и отходил в сторону, опуская взгляд на куда более простые ткани, и Мохаммед, обескураженный, смолкал на некоторое время.
Нум чувствовала намерение купца так же хорошо, как палец швеи – укол булавки: шаг за шагом он приближался к ее шелестящему платками убежищу. Девочка пискнула и испуганным мышонком шмыгнула в сторону, под прикрытие больших плетеных коробов, и тут услышала за спиной серебристый смех незнакомца.
- Отчего ты смеешься? – опешил Мохаммед, с подозрением поднимая глаза на странного покупателя.
- О, причин у меня много! – воскликнул тот в ответ. – И главная состоит в том, что я только что вспомнил наказ моей жены.
 - И каким же был ее наказ, мой господин? – откликнулся из вежливости Мохаммед.
Нум высунула нос из-за плетеного короба – здесь, в относительном отдалении от чужестранца она вдруг ощутила себя спокойнее, и в ней проснулось любопытство. Незнакомец немедленно поймал ее осторожный взгляд и ответил, глядя прямо в глаза малышке:
- Она просила меня подарить первое из купленных украшений дочери хозяина лавки. А я вижу, что твоя несравненная малютка убежала от нас, будто она… стесняется своего гостя и покупателя! Так ли поступать учат нас совесть и Бог? – проговорил купец вдогонку мгновенно исчезнувшему за корзинами личику.
Мохаммед вспыхнул.
- Нум! Аллах всемогущий да не допустит бесчестия нашему дому, вылезай немедленно! – крикнул он, оглядываясь в поисках исчезнувшей дочери.
Лицо его горело, и Нум знала, что такой румянец не сулит ей ничего хорошего. Из-за корзин послышался глубокий, тоскливый вздох – и девочка, путаясь в платках и собственных просторных одеяниях, выползла в проход, неторопливо поднимаясь на ноги.
- Твое извинение, Нум! – прошипел отец. – Наш гость и покупатель оказал нам честь, желая сделать тебе подарок!
Зная великую и неуемную жадность отца, Нум едва не рассмеялась:
- Папа, но это же ТВОЕ украшение! Подари мне его сам!
- Но этот купец ПОКУПАЕТ его для тебя, неблагодарная! – мгновенно вскинулся торговец, и по его обвисшим, пухлым щекам поплыли яркие пятна гнева.
Незнакомец следил за разыгравшейся бурей с невозмутимостью капитана корабля: прозрачные, синие глаза перемещались с одно лица на другое, пока не остановились на личике девочки. Он смерил ее пристальным взглядом, а потом посмотрел на разложенные на прилавке драгоценности, словно прикидывая, какое из них придется девочке как нельзя лучше. Наконец, его выбор остановился на широком золотом браслете, окаймленном витиеватым узором, напоминающим осыпавшуюся листву и выполненным с невероятным мастерством. Рубины сверкали на нем внутренним огнем, словно бы не свет отражался в них, а они освещали собой пространство.
Глаза Мохаммеда загорелись: это изумительное украшение было самым дорогостоящим в его лавке. Он подался вперед, заваливаясь пузом на прилавок, но чужеземец не замечал его, поглощенный созерцанием.
Рубины вспыхивали и гасли под скользящим над ними взглядом, а глаза незнакомца темнели, все сильнее и сильнее, словно небо в час великого ненастья. Нум открыла хорошенький ротик. Заметив ее страх, чужеземец улыбнулся, одновременно освобождая лицо от покрывала, и протянул руку к браслету. Нум распахнула ротик еще шире, но на этот раз – от изумления, потому что открывшееся ей лицо оказалось непередаваемо прекрасным. Она негромко выдохнула – да так и замерла с выражением искреннего обожания на чистом, девичьем лице.
 Тем временем, несколько раз проведя коричневым от сильного загара пальцем по ободу, чужеземец поднял украшение на ладонь, словно оценивая его вес. Впечатление, произведенное на малышку, его, похоже, совсем не заботило.
- Откуда у тебя этот браслет, о благородный торговец? – проговорил он, не скрывая усмешки. – Не скажешь ли ты имя мастера, способного изготовить такое чудо?
Мохаммед замялся, пытаясь скрыть правду. Вопроса он явно не ожидал, подспудно надеясь услышать лишь расспросы о цене – но только не о том, откуда этот товар взялся в его лавке.
Нум смотрела на отца внимательно и настороженно. Она знала, как браслет попал в дом ее родителей, но тайна, которую доверила ей сестра, была для нее священна. Потому она и промолчала, наблюдая из-под густых черных ресниц за тем, как, неумело сочиняя на ходу, выкручивается ее отец.
Чужестранец слушал Мохаммеда с отстраненным видом. И как Нум ни старалась, все равно так и не смогла понять, верит ли тот лживым заверениям отца, или нет. Наконец, дослушав тираду торговца, незнакомец кивнул с видом крайнего удовлетворения.
- Что ж, это великолепно! Стало быть, именно ТАКОЙ подарок и суждено носить твоей красавице-дочке, - с этими словами купец повернулся к Нум.
Девочка немедленно втянула голову в плечи. Ей было очень страшно, но, в то же самое время, любопытно. А еще она поймала себя на мысли, что ей безумно хочется коснуться прекрасного чужестранца, и потому девочка приготовилась взять браслет из его рук соответствующим желанию образом.
Купец, казалось, услышал ее мысли – и улыбнулся широкой, серебристой улыбкой:
- Как тебя зовут, о равная звездам?
- Нум, - пискнула она, заливаясь краской.
 - Нум. Что означает – «счастье», - проговорил чужестранец величественным, но каким-то надломленным голосом.
Мохаммед стал за спиной малышки:
- Так назвала ее Фатима, она всегда считала, что… - начал говорить он, но купец его не слушал. Его серебристая улыбка не сходила с прямых и почти незаметных на загорелой коже губ. И улыбка эта, к вящему неудовольствию Мохаммеда, предназначалась одной лишь Нум.
Девочка покосилась на браслет, покоящийся на ладони чужестранца. Желание коснуться его руки, желание безумное и внезапное, точно извержение вулкана, жгло ее изнутри, опаляя каждую струнку души и сводя с ума. Когда же, ну когда же, наконец, он отдаст ей браслет?!
Чужестранец улыбался.
- Ты очень красивая, Нум. Для девочки, в девятый раз встречающей весну, ты убийственно хороша!
Малышка зарделась, расстроенная проницательностью:
- А откуда ты знаешь, сколько мне лет? – спросила она в смущении.
Глаза незнакомца полыхнули.
- Нум! – воскликнул торговец, истолковывая реакцию купца на свой лад. – Ты позоришь мою голову, негодница! Как смеешь ты так неуважительно разговаривать с нашим покупателем и благодетелем?!
С этими словами торговец оттолкнул от себя дочь с выражением крайнего неудовольствия на суровом лице. Девочка отвернулась и крепко зажмурилась, ожидая куда более ощутимого продолжения гневной отповеди, но его не последовало: чужестранец молниеносно и бесшумно выбросил руку в сторону и терпеливо дождался, пока на шее Мохаммеда не появится достаточно четкий след от его пальцев, а потом так же молниеносно и бесшумно убрал свою руку прочь. Торговец обмяк и осел на доски. Девочка спиной почувствовала неладное и поспешила обернуться, но в эту самую минуту увидела перед собой прозрачный, синий взгляд. Он заслонял собой все пространство крохотной, полутемной лавки, внушая трепет и взывая к повиновению.
- Теперь послушай, - шепнул чужестранец, протягивая малышке украшение. – Этот браслет отныне твой. Опасайся потерять его, Нум! Он принесет тебе куда большее счастье, чем то, что сосредоточенно в твоем имени, но если по своему небрежению или глупости ты потеряешь его… - незнакомец выдержал жуткую паузу, и ее тяжесть камнем упала на плечи девочке. – В этом случае тебя ждет участь несравнимо ужаснее той, что постигла твою сестру.
- Откуда ты знаешь о Хаят?! – в священном страхе выдохнула девочка.
- О Нум, малышка Нум… - вздохнул незнакомец и снова лучезарно улыбнулся. – Я знаю все.


* * *


Ее плоть составляли пески пустынь, Ее силе могла позавидовать сама смерть, а ее разум в десятки тысяч раз превосходил человеческий. Почуяв движение толщи песка над головой, Она шевельнулась, расправляя тончайшие щупальца, и уловила вибрацию земли всем своим нереальным существом.
Подобная капле ртути, собравшейся в крохотный, но ядовитый шар, Она пробудилась от дремы – и приподнялась, считывая информацию об источнике шума. Мгновение – и Тих уже знала все.
Кто.
Сколько.
Как далеко.
И… зачем они пришли.


* * *
 

Грохот бьющейся утвари, резкие крики, топот ног и бряцанье клинков они услыхали еще издалека. Малышка Нум и безымянный чужеземец не сговариваясь переглянулись.
- За мной! – выдохнула девочка, понимая, что одновременно с ней мужчина сказал то же самое. – За… нами?..
Купец кивнул.
 - Точно так же они приходили за Хаят, - едва сдерживая слезы бросила Нум и, с трудом понимая, что делает, схватила незнакомца за руку, слегка потянув за собой. – Пойдем, из лавки есть потайной выход. Улица безлюдная, узкая и темная, и мы успеем…
Только теперь она обернулась в сторону лежащего на прилавке Мохаммеда. Купец с удовлетворением отметил, что ее глаза не отразили почти никаких эмоций, кроме легкого сожаления.
- Они скажут, что это сделала я, - шепнула девочка обреченно, и потянула за руку сильнее.
Мужчина смерил ее оценивающим взглядом: странно, но испуг, который она испытывала перед людьми халифа, перевешивал благоговейный ужас пополам с обожанием, которые чувствовала рядом с ним. Его это полностью устраивало.
- В таком случае, мы не можем оставлять твоего отца в этом… Нелепом положении ! – усмехнулся он и, не обращая внимания на приближающиеся крики и топот, присел на корточки рядом с незадачливым торговцем.
- Мохаммед, проснись! – сказал он едва слышно и провел указательным пальцем свободной руки вдоль блестящего лба старика.
Ладошка Нум, по-прежнему крепко цепляющаяся за загорелые пальцы чужеземца, мгновенно вспотела и обмякла.
- Отец ведь не называл тебе своего имени...
Ее шепот, едва различимый в разразившемся на дворе светопреставлении, тем не менее, не укрылся от чуткого слуха незнакомца.
- Ты смелая, Нум, - только и сказал он. - Но сейчас – ради нашего же с тобой спасения – будь еще и благоразумной! Не задавай мне вопросов, на которые я в эту минуту не могу ответить! Поспешим!
С этими словами купец поднялся с колен, и Нум потянула его к потайному выходу, искусно замаскированному вышитыми на продажу платками. Как только полы его фараджии окончательно исчезли из виду, в лавку ворвались сверкающие обнаженными клинками стражники во главе с самим вали.
Заметив хозяина лавки, поднимающегося ото сна и с удивлением переводящего взгляд с одного лезвия на другое, вали на мгновение растерялся: весь Базар-э-Тэхран на ногах, а тот, к кому нынешняя облава имеет непосредственное отношение, спит блаженным сном праведника!..
- Твоя дочь. Она немедленно должна отправиться с нами: ее желает видеть халиф! – выпалил он, выпучив глаза для лучшего эффекта.
Разобрав, наконец, чего от него хотят стражники, так бесцеремонно ворвавшиеся в лавку, торговец взмахнул руками:
- О, моя дочь, моя негодная дочь, что же она наделала?! Конечно, я немедленно позову ее, она, должно быть, прячется вон за теми корзинами! Там ее излюбленное место! Ах, неблагодарная, да не увеличит Аллах ее дни! Забирайте ее, чтоб не видели мои глаза этой змеи, только позвольте мне сначала забрать у нее браслет, который она украла вместе с этим проходимцем!
Услышав слово «проходимец», вали насторожился.
- Расскажи мне, любезный друг, кого ты имеешь в виду, говоря свои слова? – спросил он, шагнув навстречу Мохаммеду.
Тот отшатнулся от обнаженного клинка, но не удержался на ногах и упал на обитый бархатом табурет. Зубы его застучали так, что звон драгоценных протезов можно было услышать на улице.
- О мой справедливый господин, опусти саблю, я расскажу, я все расскажу! Только опусти! – заикался он, щурясь и вздрагивая, будто умалишенный.
Вали бросил на торговца презрительный взгляд, но опустил руку с клинком, упирая его в узорчатый ковер прямо между ног Мохаммеда.
- Говори же! – властно приказал он.
- Скажу! Скажу, клянусь Аллахом! Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!.. Этот человек пришел ко мне в лавку нынче утром. Он скрывал свое лицо, точно вор, но я поверил в его честность, увидев его нарядную фараджию и величественные манеры! Он принялся рассматривать платки – эти чудесные шелковые платки – один за другим, будто бы выбирал какой-нибудь из них для своих жен или невольниц! Но ничего не покупал – ни дорогого, ни дешевого! Я заподозрил неладное, и хотел было уже выгнать его с позором, но тут он обманул меня, обманул мои уши и мои глаза!
Суровый взгляд посланника халифа сделался еще жестче. Наклонившись к самому лицу Мохаммеда, вали выплюнул ему в лицо:
- Как он обманул тебя?
- О, Аллах милосердный да смилуется надо мной, несчастным! – что было мочи взвыл торговец, кидаясь в сторону от смрадного дыхания вали, но тот приподнял саблю и прочертил ее изогнутым острием долгую полосу на полу лавки.
Зловещий скрежет металла о камень под разрезанным ковром возымел свое действие. И Мохаммед зашептал, ощущая, как одежда становится мокрой:
- Он пообещал мне купить для Нум самый дорогой браслет в моей лавке – и я согласился, ибо тогда и браслет остался бы со мной, и деньги за него я смог бы получить дважды!.. – выпалил торговец, и его руки обессилено повисли.
- Браслет?! – зарычал вали, замахиваясь кривой саблей. – Какой еще браслет, о мерзостный, о змея! Отвечай!
Мохаммед взвыл и повалился на пол, поминая Аллаха и расставаясь с последними крохами самообладания.
- Это тот самый браслет, который достался Хаят – и который вы украли у нашего владыки?! Отвечай! – кричал вали, занося саблю для удара. Шелковый платок, оказавшийся на пути смертоносного лезвия, распался надвое.
- Да! Тот самый! – заплакал торговец, загораживаясь рукой от сверкающей под самым потолком стальной полудуги. – На нем еще надпись… «Фаридун»… Выложенная завитками и рубинами… Но моя дочь не сумеет ее прочесть, она не знает персидского! Да и арабского тоже! Она вообще не умеет читать!..
Закончить торговцу не пришлось. Рассекая пропитанный потом воздух, сабля со свистом опустилась ему на голову и вышла, окровавленная, у самого основания шеи.


* * *


Издалека шел неясный гул. Непохожий на голос пустыни, он усиливался и приближался с каждым мгновением. Атэш, огненный конь Али аль-Саадата, встрепенулся и негромко заржал, предупреждая. Али встретил взволнованный взгляд жены.
- Что это там?.. – только и сумела прошептать Хабль, прижимая сына к груди. Она выглядела встревоженной, но в ее глазах не ни было страха, ни сомнения. Али заглянул в блестящую черноту ее мгновенно расширившихся зрачков – и прочел в них свою собственную догадку. Погоня нашла беглецов даже среди барханов.
Али аль-Саадат выскочил из повозки – и не поверил своим глазам, как мгновение назад не поверил ушам. Но то, что открылось его взгляду, не было ни миражом, ни обманом зрения, ни волшебством ифритов.
Всадники, казалось, заполонили пустыню от края до края. Песок, взметенный копытами к небу и подхваченный ветром, висел сплошной пеленой, так что Али поначалу показалось, что преследователям нет числа. Сотни и сотни людей везиря стремительно приближались, и первые их ряды оказались настолько близко от повозки беглецов, что Али аль-Саадат мог разглядеть, как блестели от пота холеные шеи породистых коней.
Сам того не ожидая, Али закричал, просовывая голову в повозку:
- Скачи! Бери сына – и скачи, я задержу!
Вопреки ожиданиям, Хабль не стала спорить, да и подгонять ее тоже не пришлось. Мгновение – и она грациозно взлетела на спину Атэшу, крепко прижимая младенца к груди свободной рукой. Она боялась. Но молчание в минуту страха и боли было как раз тем качеством, которое сразило сердце персидского принца Али аль-Саадата незадолго до того, как он стал царем, и впервые взял на руки нового принца Персии, рожденного Хабль вопреки воле Надии.
Атэш взвился, будто почувствовав близость собственной смерти, и малыш на руках женщины закричал в полный голос.
- Ахура да поведет твою руку… - шепнул Али, протягивая жене ятаган. Та молча просунула его между ремнями, опоясывающими ее спину под одеждами, и, ощутив кожей тепло согретого солнцем клинка, улыбнулась.
- Мы будем ждать тебя у храма огня, как и условились…
- Прощай, ненаглядная… Прощай, о прохлада моих глаз… Мой сын… О, как я вас люблю!.. - прошептал царь, потерявший свое царство, но Хабль уже не могла услышать его слов: Атэш молнией нес ее прочь, взбивая копытами песок.


* * *


- Куда мы бежим, ты хотя бы знаешь? – тихо смеялся чужеземец, без труда поспевая за Нум.
Его мелодичный смех казался девочке россыпью драгоценных камней, что подбрасывает на ладони сказочная красавица. Каждая новая искорка отражалась в неискушенной девичьей душе тысячью радужных бликов, и Нум любовалась ими, как луна любуется восходящим солнцем.
- Уже скоро, - отозвалась она, стараясь не оборачиваться, чтобы ненароком не растаять в солнечных лучах. – Там, впереди, должна быть лестница.
- Лестница?! – усмехнулся мужчина. – И она… может нам пригодиться?
Нум промолчала. Она не знала, как ответить на этот вопрос. Она даже не знала, сумеет ли снова отыскать ту самую лестницу, но надеялась, что обострившиеся чувства приведут ее куда нужно, иначе ни ей, ни чужеземцу, вверившему свою судьбу в ее руки, не удастся уйти от погони живыми. Нум не хотела разделить печальную участь Хаят. И уж тем более ей совсем не хотелось, чтобы эту участь разделил ее неожиданный спутник.
Улочка, которой они бежали, была такой узенькой и сумеречной, что Нум приходилось то и дело оглядываться, чтобы убедиться, что мужчине удается протиснуться между сросшихся друг с другом лачуг. Но тот прекрасно справлялся и не отставал ни на шаг.
Двери, повстречавшиеся им на пути, были закрыты наглухо. Но каждый раз, сворачивая в очередной проулок, Нум замирала и прислушивалась, точно дикая кошка, готовая исчезнуть из виду при первых же признаках опасности. И лишь когда ей казалось, что впереди по-прежнему нет ни души, она продолжала двигаться, осторожно огибая груды мусора, камней и глиняной утвари.
То тут, то там стены образовывали подобие кривого мостика, сближаясь у самого основания, и в таких местах девочка уверенно протягивала мужчине руку, а сама кралась, удерживаясь свободной рукой за неровный и холодный камень.
Наконец, когда эхо рассерженных голосов, доносившихся с Базар-э-Тэхран, стихло окончательно, девочка сбавила темп, позволяя себе перейти на быстрый шаг. Мужчина бесшумно ступал немного в отдалении.
Легко оттолкнувшись рукой, Нум перепрыгнула доски, сваленные в высоченную кучу, и тут услышала позади одобрительные, пусть и негромкие аплодисменты.
- Кто обучил тебя акробатике, Нум? – почти с восхищением спросил купец, останавливаясь по ту сторону завала.
В сумерках, царивших между домами, его одеяние казалось дымом, а лица и вовсе не было видно. Но зато был хорошо слышен смех, и Нум не ответила, смущенная и потрясенная неожиданной похвалой.
Она присела прямо на землю, и ее крохотная головка мгновенно скрылась из вида. Словно получив молчаливое приглашение, мужчина устроился по другую сторону завала, опираясь спиной о холодные камни полуразрушенной стены. Через мгновение, показавшееся Нум бесконечным, он произнес:
- Мы отдохнули... Что будем делать дальше?..
- Дальше?.. Можно мне сесть… Рядом с… Тобой?..
Из-за досок послышался серебристый смех.
- Кто же из нас к кому переберется?
- Я.
- Хорошо, - мужчина говорил ласково и беззлобно.
Нум подавила трепет. Каждая клеточка ее тела рвалась немедленно оказаться по ту сторону завала, но девочка была слишком гордой, чтобы позволить себе в один прыжок перескочить препятствие, отделяющее ее от незнакомца. Наконец, выждав, как ей показалось, достаточно долго, чтобы не выглядеть глупой, Нум перебралась на ту сторону. Но там уже никого не было. И лишь замшелые камни, сохранившие в себе тепло чужого тела, щедро поделились с девочкой своим восхищением от недавнего соприкосновения.
- Долго же ты собиралась, - послышалось откуда-то сверху. – Разве у нас есть время так долго ждать?
Следуя за серебристым голосом, Нум подняла голову – и опешила, совершенно не ожидая увидеть его обладателя там, где он оказался.
Купец стоял прямо над ней. Казалось, он без опоры держится в воздухе, но, приглядевшись получше, девочка обнаружила перекладину, на которой летучей мышью застыл незнакомец.
«Вот именно – летучей мышью! Разве что мыши висят вниз головой!» - подумала она, но вместо этого спросила:
- Как ты сумел забрать так высоко?.. И так… Тихо?
- О, ты еще не знаешь всех моих талантов, Нум! – послышалось в тишине и почти полной темноте: крыши домов почти сходились здесь краями, а буйные заросли вьюнка образовывали некое подобие арки, полностью закрывая собой небо. Единственным, что давало свет этому пустынному и, похоже, тупиковому проулку, был узкий и далекий вход, который в него вел.
Нум напрягла зрение – и испуганно взвизгнула: мужчина переместился еще на несколько перекладин выше, и теперь едва ли не достигал головой крыш.
- Куда ты?.. – воскликнула девочка, стараясь говорить не слишком громко, хотя ей сейчас больше всего на свете хотелось закричать.
- Не бойся. Скоро вернусь. Я… э… хочу осмотреться.
С этими словами тень, обозначившая собой перемещения чужеземца, метнулась далеко в сторону – и скрылась из виду. С крыши немедленно посыпались мелкие, острые камешки.
Незнакомец ушел.


* * *


 «Быть может, это бедуины?..» - спросил самого себя Али аль-Саадат.
Внутренний голос зловеще промолчал, но царю и не нужен был его ответ, чтобы понять: он всего лишь пытается успокоить себя. Ведь если летящие вместе с ветром наездники с оголенными клинками – бедуины, что торопятся ограбить караван торговцев, то у его жены и сына есть шанс остаться в живых… Но если это – люди везиря, посланные вероломным предателем для того, чтобы уничтожить малыша…
Али аль-Саадат стал спиной к повозке. Лицо его горело. Холод ночи отодвинулся на запад, а солнце, восходящее за спиной, высвечивало белоснежные одежды всадников и нещадно опаляло жаром плечи. Сверкающие дуги обнаженных клинков над головой наемников не оставляли надежды на спасение. Их было слишком много.
 Враги обступали Али со всех сторон: первая группа двигалась к его повозке с запада, вторая держалась чуть поодаль, растянувшись плотной цепью, третья появилась на севере, вынырнув из-за края песчаной гряды, и шла особняком, словно бы и не была связана с остальными. Али напряг зрение и увидел фонтаны песка еще и на юго-западе, но те, кто шли этим путем, оказались то ли духами, лишенными плоти и крови, то ли умело скрывали свое присутствие до поры до времени.
«Они не могли скакать всю ночь в таком темпе, да еще – в песках…» - вдруг подумал Али, но шевельнувшееся было сомнение так и не выросло в догадку. У Али аль-Саадата не было на это ни секунды времени, ибо первые ряды врага в мгновение ока обступили его плотным кольцом. Наемники молчали, вопреки обыкновению не выкрикивая угроз, и словно по команде остановились – все до единого. И лишь тот, кто скакал в голове отряда, не замедлил темпа.
Не дав Али Аль-Саадату опомниться, наездник молнией проскочил мимо него и замахнулся шамширом. С шипением рассекая воздух над головой царя – тот пригнулся почти мгновенно, уберегая себя от неминуемой гибели, – шамшир прочертил короткий полукруг и обрушился на крытую легкой тканью повозку, срезая материю и обрушивая наземь разрубленные перекладины деревянного верха. Наемник издал короткий вопль – скорее вопль досады, нежели удовлетворения – и круто развернул коня. Животное заржало и, взрывая копытами песок, понеслось назад – на замершего в оборонительной позиции царя.
Оба несравненных ятагана Али аль-Саадата – подарок отца, достойный восхищения и славы – грозно блеснули, и тонкие алые ручейки устремились вниз по изящному двойному изгибу. Но только тому, кто еще мгновение назад уверенно держался на спине черного как смоль скакуна, уже не дано было понять, чья кровь капает с оружия врага.
Пески жадно впитали первые капли человеческой крови, а конь продолжал мчаться, унося с собой левую половину туловища своего хозяина. Али аль-Саадат не удостоил удаляющегося наемника и взглядом. Он смотрел прямо перед собой.
Около пятидесяти всадников бестрепетно взирали на отверженного царя из-за опущенных на лица покрывал. Но ни один из них не испытывал желания последовать примеру предводителя и раскрасить пески собственной кровью. Враги выжидали, исподволь прокручивая в уме события последних нескольких секунд. Они видели, как беззвучно и стремительно, в высоком прыжке поднялся царь над еще живым всадником, как оттолкнулся от крупа коня и, уже спрыгивая на землю, в обратном сальто вонзил оба ятагана в живот врага, а затем без усилия вскинул руки вверх. Мертвое тело предводителя развалилось не сразу. И лишь тогда, когда это, наконец, произошло, наемникам пришлось поверить в то, что видели их глаза. Перед ними стоял воин, равного которому среди них не было.
Ятаганы горели в руках царя яростным огнем отраженного солнца. Его лицо, забрызганное чужой кровью, казалось неподвижной маской отвращения. Легким и почти неуловимым для взгляда движением кистей Али аль-Саадат очертил в воздухе два сверкающих круга, словно приглашая противника приблизиться.
«Еще мгновение, - думал он, - и пустыня заберет к себе одного из вас… И еще. И еще… И только потом ей, возможно, достанусь я».
Наемники словно услышали вызов. Из окружения выступили два высоченных наездника и, не сговариваясь, поскакали навстречу друг другу с таким расчетом, чтобы сойтись в центре – и обезглавить того, кто этим самым центром являлся.
Али аль-Саадат прыгнул – и упал, на миг исчезнув из виду в клубах песка, поднятого ветром и копытами коней. Наперекор ожиданиям, ему удалось проскочить между ног ближайшего к нему животного, и мгновение спустя он уже крепко держал наездника за обрубки ног, повисая вниз головой под брюхом коня. Одурев от боли, покалеченный наемник выл во весь голос и размахивал руками, пытаясь разогнать кровавый туман, возникший перед его глазами, но так и не смог дотянуться шамширом до назойливого противника, а тот, удерживаясь одной рукой за пояс орущего наемника, другой методично отсекал все новые и новые куски от его ног.
Оказавшийся поблизости всадник поднял к самой голове короткий метательный нож, но медлил, опасаясь ненароком попасть в своего. Али аль-Саадат послал ему насмешливый взгляд, и, приставив ятаган к шее осатаневшего врага, твердым движением развернул коня прочь от холмов. Всадник, все еще сжимающий нож, немедленно принял единственно верное решение – и метнул оружие в спину беглеца, но Али увидел его намерение гораздо раньше, чем оно оказалось претворено в жизнь, и потому успел подставить под удар податливую шею плененного наемника. Что-то негромко хрустнуло – и царь с удовлетворением почувствовал, как по его руке стекают теплые струйки. Столкнув обмякшее тело с коня, он что было сил ударил бедное животное в бока. Конь взвыл совсем по-человечески, но все же помчался прочь быстрее ветра.
Чтобы оправиться от потрясения, наемникам потребовалось куда меньше времени, чем надеялся царь. Но у него появилась слабая надежда на спасение, потому что теперь у него был конь. Быстрый, норовистый конь, который ветром несся на запад, в направлении, противоположном тому, куда умчалась Хабль, унося с собой малыша.
Али аль-Саадат мысленно возликовал: всадники последовали за ним – все до единого. То ли обманные маневры были слишком сложны для их понимания, то ли наемники рассчитывали разделаться с беглецами по одному и не сомневались в том, что никто из них не переживет это утро, - так или иначе, они бросились в погоню, и Али следовало сильно поторопиться, чтобы суметь прожить хотя бы еще несколько недолгих мгновений.
Порывшись в седельной сумке поверженного врага, царь обнаружил несколько узких метательных ножей. Оглянувшись через плечо, он один за другим послал в преследователей добрую дюжину клинков – и со все возрастающим удовлетворением заметил, что почти каждый второй из них нашел свою цель. Но наемники не отставали, а его конь, похоже, был не таким уж свежим.
«Какая же магия доставила сюда этих животных? Какое волшебство подпитывало их силы, ведь теперь они иссякают… прямо на глазах…» - в растерянности соображал Али аль-Саадат, и что-то подсказывало ему, что скоро он узнает ответ на этот вопрос…
И тут он услышал звук – грозный и раскатистый, подобный голосу самой пустыни. Тысячей рычащих демонов взлетел он к небесам, эхом отразился от далеких холмов и постепенно стих в вышине. То, что его издавало, по всей видимости, находилось в некотором отдалении, и Али аль-Саадат невольно вздрогнул, теряясь в догадках.
Опасаясь утратить бдительность, оставленную для врага, царь все же оглянулся на юг, в сторону источника звука, и окаменел, изо всех сил вцепившись в седло, будто оно могло придать ему внутренней устойчивости.
Это был песок – гигантское облако шелестящей белой пыли. Оно держалось у самого края видимого горизонта и довольно быстро перемещалось. Облако выглядело далекой песчаной бурей, но Али готов был поклясться жизнью собственного сына в том, что оно было ЖИВЫМ.
Позволив себе потратить несколько драгоценных секунд на наблюдение за движением облака пыли, Али заметил, как оно изменило направление с севера на восток, отползая к далеким холмам, и испустил вздох облегчения.
«Буря, должно быть… Ну конечно… Это просто буря… О Хабль, моя милая Хабль! О… мой сын…» - вздохнул он, усилием воли отрывая взгляд от созерцания утонувших в пыли холмов, и вдруг услышал испуганный, тихий стон.
Пожалуй, прошло непростительно много времени, прежде чем Али аль-Саадат понял, что стонет он сам.


* * *


Нум терпеливо ждала, однако терпение маленькой девочки подходило к концу. Чужеземец, забравшийся на крыши, не торопился возвращаться, и она начинала серьезно опасаться за его жизнь… Которая отчего-то стала ей дороже собственной.
 Минуты текли так медленно, словно кто-то невидимый и могучий лишил их способности двигаться. Девочка сидела неподвижно. Каждая ее мышца, скованная страхом бесконечного ожидания, бессовестно ныла и сетовала на судьбу, но Нум заставляла себя не замечать усталости. Слабость можно оставить на потом.
Девочка бесшумно выдохнула, в который раз обнаруживая, что неосознанно пытается задержать дыхание, чтобы даже этот негромкий звук не мог помешать ей услышать возвращение незнакомца. Но в тишине и темноте заброшенного проулка по-прежнему не было даже намека на чье-нибудь движение, и Нум почти с сожалением сделала очередной вдох.
Чтобы хоть как-нибудь скоротать время, девочка провела пальчиком по обернувшейся вокруг ее предплечья золотой змейке браслета, пытаясь таким образом помочь уставшим глазам рассмотреть украшение хоть немного лучше. Палец скользнул вдоль витиеватых углублений непонятного узора, обогнул вплетенные в него рубины, неярко поблескивающие в темноте, и остановился на центральном узоре. Неужели Нум всего лишь показалось, и эти завитки и палочки не имели ничего общего с буквами?..
Девочка мало что знала о буквах. Однажды – кажется, это было не так уж и давно – Хаят показывала ей надписи, сделанные на странной, почти прозрачной ткани.
«Это буквы, видишь? – говорила она, проводя рукой справа налево. – Они знают все, и могут говорить за тебя».
«Как это?» – изумилась Нум, не совсем представляя, верить сестре или нет. Хаят звонко рассмеялась.
«Любопытная! Все очень просто. Вот смотри! – с этими словами девушка подняла с земли веточку и нарисовала на песке несколько крохотных спящих червячков. – Вот. Я написала здесь твое имя. Видишь? Написано: «НУМ».
Вот если бы здесь была Хаят, - с тоской подумала малышка, поворачивая браслет вокруг предплечья, - она сумела бы рассказать, о чем говорят червячки на моем браслете…
В темноте над ее головой что-то негромко звякнуло. Не помня себя от страха, Нум вскочила на ноги – и тут же сдавленно вскрикнула: перед ней стоял тот, кого она так ждала. Но что-то в его облике изменилось. Отчаянно пытаясь сообразить, что именно это было, Нум вдруг поняла, откуда пришел сигнал опасности: на разорванной фараджии купца, как раз на уровне ее глаз, расплывалось черное и едва различимое в темноте пятно.
Не помня себя от ужаса, Нум громко закричала.
- Ш-ш-ш! – яростно зашипел мужчина, прикрывая ей рот ладонью. Полы его одежд зашуршали, и в свободной руке тускло блеснул ятаган.
Нум замолчала, глядя на оказавшееся прямо перед ней лезвие широко открытыми глазами, и ей вдруг показалось, что и на нем тоже виднеются пятна.
- Кровь не моя, - почти беззвучно шепнул купец, бережно вытирая клинок о дорогую, но безнадежно потрепанную фараджию, - не бойся. Но если мы не поторопимся убраться отсюда, рядом с этим пятном могут появиться новые.
С этими словами он резко и беззвучно выбросил свое тело вперед, одним махом перепрыгивая через завал, и не оглядываясь скрылся в проулке.
- Догоняй! – услышала Нум из темноты. Эхо страшного слова и удаляющихся шагов стихло почти мгновенно, и девочка не задумываясь бросилась следом за безымянным чужеземцем: дважды повторять приглашение не было необходимости.


* * *
 

«Почему они не стреляют?.. И почему не торопятся догнать?.. Тут что-то не так…» - в смятении размышлял Али аль-Саадат, продолжая то и дело оглядываться на преследователей. Но он не мог себе даже представить, что найдет ответы на все свои вопросы так неожиданно быстро… И уж тем более не предполагал, что в своих надеждах на скорое спасение обманется так жестоко.
Поднявшись на небольшую возвышенность, Али аль-Саадат внезапно с силой рванул на себя поводья коня, и тот почти по-человечески закричал. Перед изумленным взглядом царя предстала невероятная в своей нелепости картина.
Пустыня кишела людьми. Сотни и сотни вооруженных шамширами всадников выстроились полукружиями от края до края открывшегося взгляду пространства. Они застыли зловещими миражами, не двигаясь с места и словно бы ожидая чьего-то незримого приказа, но, тем не менее, – Али это знал – это были существа из плоти и крови. И они пришли сюда, чтобы вернуться к своему хозяину с тремя отрезанными головами – мужской, женской и… совсем еще крохотной головкой младенца.
Бесчисленные белые одеяния всадников отражали яростные солнечные лучи и посылали их прямо в глаза застывшего на возвышении беглеца. Алые опояски наемников развевались на горячем ветру, словно исполняя какой-то загадочный и страшный танец. Но куда страшнее выглядело нечто, расположенное в самом центре вражеского лагеря. Али напряг зрение, но так и не смог определить, что это было. Одно он понял совершенно точно: ЭТО не могло быть творением рук человеческих. И создано оно было совсем не ради благих целей.
Шлейф сизого дыма, вырывающегося откуда-то из-под земли, поднимался к самому небу. Подсвечивая его снизу, пески горели ярко-красным пламенем, и дым неподвижно висел в раскаленном воздухе, словно бы ветер не смел касаться его невесомой сущности, а там, где брала свое начало таинственная субстанция, то и дело появлялись все новые и новые посланники везиря.
Али аль-Саадат никогда не видел магии, подобной этой. Он слышал о джиннах и ифритах, о гулях и колдунах, он знал и о Тропах, ведущих сквозь миры, сотворенные волей Ахуры Мазды, но не мог и предположить, что этими путями, словно черви сквозь плоть яблока, могли следовать люди. И уж тем более не мог он предположить, чтобы россказни дряхлых старцев, призванные развеять скуку царей и их наложниц, могли оказаться истиной.
 «Неужели все это для того, чтобы найти моего сына?..» - думал Али аль-Саадат, с сожалением отмечая, как стремительно и неотвратимо тают его надежды.
Он был настолько поражен увиденным, что не сразу вспомнил о своих преследователях, а вот они, в свою очередь, о нем, разумеется, не забыли.
Кривое лезвие чужого оружия уперлось между лопаток, неожиданно и грубо прерывая замешательство царя. Али аль-Саадат мгновенно обернулся через плечо – и встретился с безжалостным и насмешливым взглядом наемника.
Али был окружен.


* * *


Хабль мчалась, как испуганная лань. Атэш начал хрипеть и задыхаться, на его губах висели хлопья пены, но царица нещадно сжимала ногами бока несчастного животного. В минуту смертельной опасности она не ведала жалости, и лишь материнский инстинкт вел ее все дальше и дальше к маячившему у самого горизонта спасению.
Малыш на ее руках кричал что было сил. Ему не нравились кожаные ремни, которыми он был накрепко привязан к телу матери, он был голоден и страдал от зноя, тряски и пота, капающего ему в глаза. Мальчик кричал, но ничто, казалось, не могло заставить Хабль остановиться.
Наконец, малышу удалось извернуться под кожаными путами и сменить положение. Теперь картинка перед его глазами стала иной. Лазурь растворилась в белом, и если бы малышу было хоть немногим больше года, он сумел бы распознать в новом цвете пески пустыни: теперь он висел вниз головой, созерцая мелькание копыт и клубы песка, поднимающегося кверху.
Малыш несколько раз чихнул, выскальзывая из ремней, и одна из пряжек сдавила его живот, освобождая то немногое, что он успел съесть за недавним завтраком. Малыш расстроено проследил за покинувшей его желудок пищей, и обиженно взвыл.
- Траэтаона! – прикрикнула на него мать, слегка выпрямляясь, чтобы вернуть сына в прежнее положение.
Различив осуждение и страх в срывающемся голосе матери, малыш инстинктивно умолк. И сделал это как раз вовремя, потому что в это самое мгновение до слуха Хабль донесся странный, грохочущий звук.
Женщина испуганно огляделась, пытаясь установить его источник, и тут увидела облако песочной пыли, летевшее с юга прямо на нее.
Хабль подавила испуганный возглас, но Траэтаона не стал ждать, пока закричит его мать. Он сделал это первым, потому что тоже увидел то, что двигалось навстречу им обоим. И если бы малышу было хоть немногим больше года, он смог бы узнать в гигантском пылевом облаке сердце и плоть пустыни, величественную царицу песков, безликую и необъяснимую сущность, чье имя заставляло трепетать бесстрашного и в мгновение ока убивало трусливого. Ту, что звалась Тих.

* * *

- Скажи, ты убил их? – задыхаясь от быстрого бега, выкрикнула Нум.
Спина чужеземца маячила перед ее глазами едва заметным серым пятном. Но вот это пятно резко остановилось и мгновение спустя перед изумленным взором девочки предстало улыбающееся лицо мужчины. Его глаза светились.
- Позволь заметить, о равная звездам, я не совсем понимаю, чья именно судьба тебя интересует.
С этими словами купец отвернулся и перескочил очередной завал. По мере продвижения к тупиковой стене проулка, дорога становилась все уже и захламленнее. Двигаться вперед у малышки Нум почти не оставалось сил. Перебираясь вслед за чужеземцем, она не ответила, но, оказавшись по ту сторону груды битых черепков, сумела наконец сосредоточиться на словах, а не на изрядно утомивших ее прыжках.
- Я говорю о людях халифа, о тех, которые пришли за нами в лавку. Ты их убил, да?
Незнакомец приглушенно рассмеялся, и Нум тут же рассталась с собственной уверенностью: и как ее угораздило понадеяться на скорое спасение и отдых!..
Отсмеявшись, мужчина ласково потрепал девочку по головке.
- Скажи мне, о свет моих очей, стали бы мы убегать, если бы я разделался с погоней?!
Нум пожала плечами, но вовремя сообразила, что ее жеста не видно в темноте, и ответила:
 - Твоя фараджия залита кровью, и ты сказал, что кровь не твоя, вот я и подумала…
- Что в число моих врагов входит лишь жалкая горстка глупцов во главе с вали?! – воскликнул незнакомец в непритворном удивлении.
Нум совсем растерялась. Он что, насмехается над ней? Или считает ее такой маленькой и несмышленой, что не хочет поведать ни слова?
Незнакомец, казалось, почувствовал ее обиду, и голос его смягчился:
- Пойдем, - сказал он и потянул девочку за собой. – Я обещаю, что по дороге расскажу тебе все… что смогу. А ты пообещай ничему не удивляться и тоже кое-что мне рассказать…
- По дороге?.. А куда мы пойдем? Я думала… То есть… Я вывела тебя из лавки и привела сюда, чтобы ты смог спрятаться... Я надеялась снова найти ту лестницу… Ну, ту самую, которая ведет на крыши… Там я недавно пряталась сама. Но… Оказывается, тебе не нужна лестница, чтобы попасть наверх… Значит, я уж тем более не нужна…
Нум говорила сбивчиво и тихо, но мужчина не проронил ни звука, и лишь склонил голову чуть набок, словно хотел услышать чуть больше, чем заключали в себе ее слова. Однако она истолковала его жест как упрек, и тяжело вздохнула:
- Прости, что обманула твои ожидания… Никакого убежища в городе я не знаю. Когда я прячусь здесь от гнева отца, то все равно возвращаюсь обратно, домой…
Никогда еще Нум не чувствовала себя такой потерянной. Чужеземец надеялся на ее помощь, а она даже не представляла себе, как сможет ему помочь, и это противоречие казалось ей настоящим предательством: она завела его в эту часть города, на заведомо тупиковую улицу, а теперь он предлагает ей двигаться дальше… И, кажется, совершенно не понимает, что пути вперед не существует, разве что он пролегает по крышам.
«Теперь он разозлится, - вздохнула Нум, опуская глаза. – Обязательно разозлится – и бросит меня здесь. А сам – уйдет...»
- А вот и нет, - шепнул незнакомец из темноты.
От неожиданности Нум вздрогнула, но он не дал ей времени опомниться:
- Тому, пред кем открыта дверь в ночи,
       Не нужен ни огонь, ни камень, ни ключи…
- Что-что?! – опешила Нум, но мужчине, похоже, надоело стоять, теряя время. Он уже все объяснил – и это объяснение было предельно простым.
Он скользнул влево, оттуда послышался негромкий металлический скрежет, и через мгновение девочка увидела неяркий желтый свет, упавший на противоположную стену проулка. Полусогнутый силуэт незнакомца на миг обозначился на фоне дверного проема. Пригнувшись еще сильнее, мужчина поднырнул под низенькую притолоку, взмахнул рукой, приглашая малышку следовать за собой, и, не дожидаясь, пока она примет приглашение, неторопливо двинулся вперед.
«Откуда здесь дверь? – изумилась Нум, наблюдая за тем, как, подобно хищному зверю, крадется незнакомец. – В этом тупике никогда не было ничего похожего на проход. Или… Дверь все же была, но я не замечала ее в темноте?.. Но даже если так, то как он сумел ее открыть?»
Времени на раздумья не оставалось, и девочка бросилась в открывшийся лаз, изо всех сил стараясь догнать серую фигуру, исчезнувшую где-то за поворотом незнакомой дороги.
Путь, предложенный незнакомцем, оказался на редкость трудным. Девочке то и дело приходилось пригибаться, чтобы не зацепить головой торчавшие из глухих стен перекладины. Временами ей приходилось ложиться прямо на вымощенную камнем дорогу, потому что стены, образующие проход, сходились так плотно, что между ними нельзя было обнаружить ни единой щели. То были настоящие лазейки для крыс, и протиснуться в них можно было лишь с большим трудом. В такие минуты Нум радовалась своей худощавости и недоумевала, каким же образом ее спутнику удавалось миновать эти преграды. И если бы девочка по-прежнему не слышала шороха его одежд где-то впереди, она бы, пожалуй, решила, что выбрала неверный путь, а незнакомец ушел иной дорогой.
Радовало ее и то, что, проход значительно расширился и, когда он, наконец, закончился, плавно переходя в узенькую улочку, света здесь оказалось предостаточно для того, чтобы смотреть далеко перед собой и не расстаться с жизнью, прыгая вслепую с какой-нибудь балки или кучи мусора. И все же девочку одолевали сомнения: зная родной город вдоль и поперек, она никогда прежде не бывала на этой улочке.
Узорчатые глухие стены поднимались здесь почти параллельно друг другу, и Нум то и дело замечала краешек сиреневого облака, проносящегося над головой в наивной попытке догнать ускользающее солнце. На мощеной дорожке лежала странная, белесая пыль. Отчего-то опасаясь прикасаться к ней, Нум старалась наступать прямо в углубления, оставленные в пыли ее спутником, и для этого ей приходилось прыгать, будто лань. Но следы ног незнакомца, бесшумно скользящего где-то далеко впереди, мешались с ее собственными, и ради этого Нум была готова на все.
Наконец, преодолев последний из обнаружившихся на пути завалов, Нум повернула за угол и увидела своего поводыря. Незнакомец шел не оборачиваясь. Его, казалось, вовсе не заботило, поспевает ли за ним Нум или нет, и каждый его шаг был шагом дикой кошки, тихо крадущейся в неизвестность.
Малышка с восхищением следила за его перемещениями, изящными и исполненными внутренней силы. Двигаясь на полусогнутых ногах, беззвучно и осторожно, он время от времени останавливался и смотрел куда-то вверх, будто прислушиваясь. В эти мгновения его левая рука инстинктивно ложилась на пояс, касаясь невидимого под фараджией ятагана, и Нум против собственной воли задерживала дыхание, боясь шелохнуться и разрушить то до дрожи прекрасное зрелище, которое он собой являл.
«Наверное, он воин. Может быть, даже эмир», - думала она с нескрываемым восхищением.
Ей вспомнилось выражение его глаз, когда он говорил о своих врагах. В его взгляде не было даже намека на страх, совсем наоборот: чужеземец, казалось, жалел тех, чья неосторожность и глупость были столь велики, что заставили их стать на его пути. Интересно было бы узнать, кто они – его враги?..
Нум подобрала полы платья – оно было безнадежно испачкано и изорвалось в клочья, наподобие нищенской дерюги, – и поторопилась догнать чужеземца. Тот остановился, поджидая.
- Откуда ты знаешь эту улицу? – переводя дух, спросила Нум.
Незнакомец лучезарно улыбнулся. Казалось, он вообще только и делает, что улыбается.
- Разве я не говорил тебе, о равная звездам, что мне известно решительно все? – ответил он шепотом, а Нум в который уже раз поразилась, с какой легкостью этому человеку удается уходить от самых сложных вопросов, вроде бы, отвечая на них.
- Ну ладно, не хочешь говорить – не надо, - вздохнула малышка, привыкшая к подобным ответам взрослых. – Но хотя бы имя свое ты можешь сказать? Ведь я назвала тебе свое!
Чужеземец невесело усмехнулся.
- Да, ты права. Свое имя ты мне открыла, - с этими словами мужчина пристально заглянул в глаза малышке. – Но мое вряд ли захочешь узнать.
Нум потеряла дар речи.
- Но я же ХОЧУ! – воскликнула она наконец. – Стала бы спрашивать, если не хотела?!
Мужчина приблизил свое лицо к горящему возмущением личику девочки, и Нум вдруг с ужасом заметила, как стремительно темнеют его лазурные глаза – уже во второй раз за этот насыщенный событиями день. Малышка пискнула и попыталась отстраниться, но мужчина не позволил ей отступить, выбрасывая руку с ятаганом из-под полы фараджии и преграждая путь назад. Длинное, изогнутое лезвие поймало и рассыпало тусклый свет за спиной девочки, упираясь острым концом в противоположную стену. Нум застыла изваянием немого ужаса.
- Нет. Ты этого не хочешь, - произнес мужчина ровно и твердо, заглядывая в перекошенное страхом лицо девочки, и зачем-то добавил: - Ты веришь, что нет бога кроме Аллаха и Мухаммед – пророк Аллаха?..
- Да… - чуть слышно прошептала Нум в ответ, и страх в ее голосе сменился растерянностью.
- О том-то я и толкую, - вздохнул незнакомец, опуская ятаган, и Нум показалось, что в этом вздохе она услышала разочарование и невероятную усталость. – О том и толкую…
Купец отвернулся от девочки. Его плечи поникли, словно под грузом тяжких размышлений, и он снова пошел вперед, не останавливаясь и не оглядываясь.
Нум с тоской посмотрела ему в спину. Ее сердце кричало что было сил. Оно звало вперед, но разум молчал и не позволял двинуться с места. Впервые в своей недолгой жизни девочка по-настоящему растерялась. Мужчина уходил все дальше, а она по-прежнему никак не могла сделать выбор – тяжелый выбор между велением сердца и волей рассудка. И только лишь когда чужеземец снова исчез из виду, повернув за угол бесконечной пустынной улочки, Нум словно очнулась – и бросилась догонять.
«Похоже, сегодня я только и делаю, что убегаю и догоняю!» - с досадой думала она, спотыкаясь и ловя распахнутым ртом горячий и пыльный воздух. И если бы девочка обладала даром своего нового друга – одним из бесчисленного множества невероятных способностей, о которых он предпочел благоразумно умолчать, – она бы увидела, как далеко впереди беззвучно шевельнулись его губы, произнося одно-единственное слово:
Умница!


* * *

Тих видела Дым, видела и лагерь наемников. Она знала, чем является и то, и другое, и потому торопилась на восток, к далекому каменистому кряжу и тем, кто пытался укрыться в его пределах.
Но сперва – человек в окружении врага. Тих видела его наивные и бесплодные попытки освободиться и чувствовала запах его страха. Острый и бодрящий, он разносился окрест и вопил о помощи.
Тих могла помочь. К тому же, она действительно ХОТЕЛА этого.
Ахура, я помню слово, данное Тебе. Браслеты Славы объявились, как Ты и предрекал. Я чувствую запах одного из них там, на востоке. Я вижу его юного владельца. Но я вижу и того, кто обладал Браслетом прежде. И, выполняя Клятву Пустыни, я сохраню жизнь им обоим. Именем Твоим, Ахура Мазда!


* * *

Али аль-Саадат вылетел из седла прежде, чем кто-либо успел понять, что же произошло.
Оттолкнувшись от спины коня, он в мгновение ока оказался за плечами ближайшего наемника. Тот инстинктивно пригнулся, вскидывая вверх руку с саблей, но именно этой ошибки и ожидал от него Али. Перехватив руку врага за предплечье, он что было сил полоснул наемника его же собственным лезвием. Голова покачнулась на подрезанной шее, забулькала и завалилась на бок раньше, чем люди везиря сообразили, наконец, что же им делать.
В воздух поднялись сразу несколько десятков метательных ножей. Самые стремительные из них преодолели отделявшее их от царя пространство за считанные мгновения, но ни один не попал в цель, потому что цель и не думала дожидаться, когда же она обратится в начиненное металлом чучело.
Али аль-Саадат соскочил со спины поверженного врага и в последнюю секунду отпрыгнул прочь от летящих в его сторону ножей. Над головой со свистом пронесся вражеский клинок, но направлявший его наемник сумел лишь сорвать тюрбан с головы персидского царя. Обманутый падением тюрбана, наемник издал радостный вопль и соскочил с коня, чтобы добить упавшего противника, но в этот миг понял, как нелепо и глупо ошибся. Однако этот короткий миг стоил ему жизни.
Царь нырнул между его ног, разрезая промежность незадачливого соперника, и, умудрившись между делом отбить левым ятаганом еще два брошенных в него ножа, выкатился позади рухнувшего в песок тела.
Али аль-Саадат чувствовал, что начинает уставать. Опытный воин, он знал, что везение обычно уходит вместе с силами, но отчаяние не было качеством, присущим персидским царям. Али надеялся на спасение. И, как это ни странно, на этот раз его надеждам суждено было сбыться.
Стремясь затоптать врага копытами коней, наемники собрались в кучу, центром которой оказался, Али, но внезапно пески под его ногами разверзлись. Догоняя движение почвы, с юга пришел раскатистый грохот, и Али аль-Саадат безошибочно его узнал: это был тот самый звук, который он уже слышал сегодня в облаке мчащегося на юге песка.
Наемники отрывисто закричали, предупреждая друг друга об опасности. Многие поворачивали коней, но выбраться из образовавшейся из ниоткуда гигантской воронки удалось лишь единицам. Счастливые спасенные скакали прочь, все еще не веря в свое спасение, но судьба, уготованная им свыше, оказалась куда печальней, чем они смели надеяться.
Меж барханов, усыпанных огненными бликами, загудел ветер. Разрывая барабанные перепонки и стесняя грудь, он мчался навстречу спасшимся и рывком поднимал их в воздух. Оказавшись высоко над землей, люди кричали и размахивали руками, кувыркаясь в огненном ветре и борясь с безумием стихии, но все их старания оказались бессмысленны. Тих не желала оставлять людям их ничтожные жизни.
Али аль-Саадат, оказавшийся в самом центре воронки, стремительно и неотвратимо опускался все глубже и глубже, затягиваемый в пучины неведомой силой. Кажется, он кричал вместе с остальными, проваливаясь в песок по самую шею, но, вопреки всему и вся, оставался в сознании и дышал, отчаянно выплевывая песок. Он видел, как задыхались и замирали его враги, слышал предсмертные хрипы и вой тех, кто все еще был жив, чувствовал шелестящий шум осыпающегося под ними песка, но продолжал надеяться на спасение.
И тут его ноги ощутили под собой нечто невероятно твердое и в то же время – текучее. Оно поднималось, выталкивая его наружу. Мгновение – и перед изумленным взглядом царя предстала запредельная плоть его немыслимой спасительницы. Царь взглянул в несуществующее лицо явленной ему великой силы – и обмер.
Перед ним, вздымаясь и опадая в своем извечном огненном течении, предстала сама Тих.


* * *


Дворец персидского царя сиял подобно алмазу. Узорчатые своды залы собраний возносились к небесам, соревнуясь с ними в лазурном великолепии. Бесчисленные светильники, зажженные несмотря на раннее время, слегка потрескивали, пульсируя дивным оранжевым и творя причудливы полутени. В воздухе разносились благоухания амбры и розового масла, и каждый из нескольких десятков рабов трудившихся над до блеска начищенным полом, мог заглянуть в его зеркальную мраморную гладь и увидеть в своем отражении божество. Чудесные ажурные надписи, украшающие сотню величественных колонн, рассказывали о былом могуществе великой империи. Могуществе, от которого осталось лишь грустное воспоминание.
Оставшись в одиночестве, везирь приподнялся с чужого трона и жестом подозвал Хасида. Главный дворцовый евнух приблизился, склонился в подобострастном поклоне и поцеловал землю меж ног господина.
- Я здесь, мой повелитель, приказывай.
Глазенки везиря вспыхнули едва сдерживаемым удовлетворением.
- Я пока еще не повелитель, Хасид.
- До тех дней осталось лишь короткое мгновение, - с улыбкой возразил Хасид, отвешивая очередной поклон.
- Ты распустил диван?
- Да. Никто ни о чем не догадывается. Исчезновение царя и принца никто еще не обнаружил. Однако тебе нечего опасаться, мой повелитель: те, кто помогли им бежать, мертвы. Их было только двое – Хасан, братец Хабль, и ее кухарака, Хадижа. Оба мертвы и нашли покой во чреве стервятников.
Везирь удовлетворенно кивнул.
- Есть вести от Самади?
- Наемники переместились в пределы владений Тих, о мой повелитель. Кольцо ифрита открыло Самади двери в пустыню, и… Кажется, там был обнаружен след Траэтаоны.
Глаза везиря полыхнули едва сдерживаемым огнем.
- След?! След, ты говоришь?!
- След, мой повелитель. Один из золотых браслетов принца. Его нашли неподалеку от лагеря, но…
- Но?..
Хасид ощутимо занервничал. Его почти черные плечи мгновенно покрылись крохотными бисеринками пота.
- Мой повелитель, его унесла воровка! Ведьма! Она обманула наши глаза! Она сумела проникнуть в лагерь и унести браслет прямо из-под самого носа наемников! Не иначе как ей помогал Тагут!
Гнев обратил везиря в огненного змея. Его руки, тощие и крепкие, будто цепь фалаки, рванулись к горлу Хасида, и через ничтожные доли секунды главный дворцовый евнух нашел в них свою смерть.
Отпустив обмякшее тело, везирь несколько раз пнул его ногой, сопровождая каждое слово:
- О мерзостные, о лжецы, о сыновья Тагута! Я возложил на вас все надежды! Я дал вам бесценное кольцо ифрита! А вы оказались неспособны поймать с его помощью одну-единственную потаскуху-ведьму?!
Хасид, разумеется, молчал, являя собой образец послушания и смирения. Везирь прошелся по распростертому телу еще несколько раз прежде, чем гнев стих и его место заняли размышления.
Как отыскать Браслет? Везирь пока не знал. Но он был уверен в том, что найдет способ возвратить его обратно.

* * *


- Расскажи мне о Хаят, - вдруг попросил чужеземец.
Нум, успевшая к тому времени его нагнать, понуро плелась чуть поодаль и едва не вскрикнула, так неожиданно он нарушил молчание.
- А я думала ты знаешь абсолютно все! – беззлобно отозвалась она, и тут же услышала впереди себя серебристый смех.
- Поймала! – сказал незнакомец, отсмеявшись. – Да, вынужден признать, с некоторых пор я знаю почти все…
Грусть, с которой он произнес эти слова, подействовала на Нум как ведро холодной воды на голову.
 - Правда?.. А я думала…
 - Я тоже.
 - Что – тоже?!
 - Тоже думал. Что мое могущество продлится вечно. Что меня будут ждать и любить. Что меня никогда не предадут, - ответил мужчина, сверля девочку пронзительным взглядом через плечо.
 Нум не знала, что ей ответить. Она в растерянности пожала плечами. Мужчина терпеливо молчал. Повернув в один из бесчисленных пустых проулков, они двинулись на восток. Расстояние между домами значительно расширилось, порой Нум замечала открытые лавки, но нигде не было видно ни души. Это показалось девочке странным, но она не очень-то удивлялась внезапному исчезновению людей: мало кому захочется оставаться на улице, когда здесь появляются люди халифа с обнаженными саблями. Но вот что действительно обескураживало, так это абсолютная, даже какая-то водянистая тишина. Нум удивленно озиралась по сторонам.
Ее размышления оборвал серебристый голос чужеземца:
- Почему ты молчишь?..
- Я узнала эту улицу. Она ведет к мечети.
- И что именно тебя беспокоит?
- Тишина, - в который уже раз Нум взволнованно оглянулась, но по-прежнему не увидела ни души.
Исчезли все, даже бродячие собаки. Птицы молчали, а воздух дрожал, насыщенный запахами свежих фруктов, разложенных на прилавках, и в нем роились пылинки – единственные оставшиеся в живых жители Тегерана.
Незнакомец, казалось, не слышал ее ответа. Он шел вперед не сбавляя скорости, а под полами его запыленной фараджии отчетливо угадывалось изогнутое лезвие ятагана. Но несмотря на зловещие очертания оружия, спрятанного под одеждами купца и совсем еще недавно преградившего ей дорогу, девочка так и льнула к купцу, пока в испуге не уцепилась за руку.
- Интересно, почему здесь никого нет?..
Голос малышки был едва слышен в вое ветра, внезапно ворвавшегося в проулок. Ветер поднял с дороги белесую пыль, закружил ее над головами беглецов и бросил вверх, в отверстия, зияющие в сводах причудливых арок.
Мужчина снова рассмеялся. На этот раз – загадочно.
- Никого нет, говоришь? Да здесь полно народу! – проговорил он, и в этот миг, как по волшебству, пыль, висевшая в воздухе, опала к ногам беглецов, и Нум увидела, что купец был абсолютно прав.
Улица кишела людьми. Торговцы кричали у прилавков с засахаренным миндалем и румяным хлебом, нищие сновали туда-сюда в надежде выпросить у зажиточных горожан дирхем или хотя бы гнилое яблоко, покупатели толклись у прилавков, а совсем недалеко от Нум вдруг появилась подозрительно знакомая женщина и прожгла малышку вопросительным взглядом. Девочка сразу же вспомнила ее черные одежды и ясные, оливковые глаза. Не так давно эта женщина приходила в лавку Мохаммеда, чтобы выбрать платок для своей повзрослевшей дочери. Этот последний штрих, дорисовавший картину сутолоки, шума и всеобщего движения, переполнил чашу терпения малышки, и она пронзительно закричала.
Казалось, вся улица обернулась к Нум. Торговец вином из ближайшей лавки высунулся по пояс за прилавок, а нищий оборванец, как раз собиравшийся стащить у него невысокий глиняный кувшин, уронил его на камни и немедленно бросился бежать, поскальзываясь на сладко-красном содержимом.
Торговец возопил, багровея от ярости. Но чужеземец среагировал быстрее, чем обманутый торговец сумел сделать очередной вдох перед тем, как разразиться новым воплем. Он мгновенно пригнулся, подхватывая Нум под руку, словно она была не более чем свертком нарядной материи, и выхватил из-под полы ятаган.
Затмив само солнце своим убийственным великолепием, клинок засиял, счастливый тем, что вновь оказался на свободе, а мужчина одним коротким и почти неуловимым для глаза движением подцепил осколок кувшина за оставшуюся невредимой ручку – и метнул в торговца вином. Тот инстинктивно пригнулся и чудом успел залезть под прилавок – осколок просвистел над его головой, не задев тюрбана.
Однако, вопреки надеждам мужчины и девочки, трюк с ятаганом и осколком кувшина лишь ненадолго лишил невольных зрителей самообладания. Торговцы оправились довольно быстро. Выкрикивая проклятия и расталкивая толпу локтями, они высыпали из-за прилавков, спеша на помощь своему собрату, но, к собственному невыразимому удивлению, столкнулись лишь с пустотой, образовавшейся на месте недавних возмутителей спокойствия.
То тут, то там раздались изумленные возгласы: мужчина с ятаганом и маленькая девочка исчезли с лица земли. Базар кричал, обмениваясь свежими впечатлениями, но лишь немногие действительно видели, как это случилось: мужчина внезапно приник к самой земле, едва ли не распластавшись на камнях, и что-то тихо прошептал, одновременно подбрасывая в воздух горстку пыли. Пыль стремительно расползлась в стороны и накрыла беглецов серебристо-белым облаком, а когда она рассеялась, ни девочки, ни ее странного защитника на прежнем месте уже не было.


* * *
 

- Моя госпожа… - услышала Надия и приподнялась на своем ложе.
Расписной балдахин качнулся от сквозняка – невольница по-прежнему стояла в дверях и ожидала веления госпожи.
- Войди, моя верная Анадиль, - милостиво попросила Надия. – Что случилось? Что-то не так в нашем… деле?
- О, госпожа! – запричитала девушка, склоняясь до земли. Шелка ее пышных одежд вспыхнули в ярком свете сотен светильников: Надия не жалела денег на наряды для своих невольниц, особенно для тех, кто были ее ушами и глазами во дворце халифа. – Браслет Траэтаоны исчез! Я спряталась в покоях нашего господина и слышала, как Хасид говорил везирю…
Надия вскочила на ноги прежде, чем девушка успела договорить, и конец ее фразы утонул в шумном дыхании:
- Как ты смеешь приносить мне дурные вести, о неблагодарная?! – возопила Надия, давясь возмущением. – Немедленно отыщи Хасида и пришли его ко мне!
Девушка заметно побледнела.
- Но Хасид мертв, моя госпожа… Везирь… Он убил его, едва услышал о том, что Хасид не справился… - пролепетала она, прячась за узорчатую колонну от гнева Надии, и как раз вовремя. Наложница везиря схватила со столика драгоценный кубок – и не раздумывая ни мгновения запустила им в невольницу.
- Мертв?! – кричала она, колошматя руками по воздуху, и разрывая на себе дорогие одежды – бисер и звонкие золотые монетки беззвучно рассыпались по коврам. – О Хасид, мой Хасид! Что-то с тобой сделало это ничтожество! Этот гуль в обличье человеческом! Эта змея, притаившаяся в шкатулке с самоцветами! О мой драгоценный сын! О свет моих очей!..
Женщина упала на колени и заголосила. Ее руки взлетели к волосам и стали рвать прядь за прядью, сопровождая каждый новый рывок отчаянным воем.
Девушка-невольница прижала к губам побелевшие пальцы – тонкие и убранные десятками золотых колец – и выскочила за двери, поминутно спотыкаясь и призывая себе на помощь Аллаха. Но, увы, помочь ей был не в силах даже всемилостивый и всемогущий.



* * *


Нум притихла, понимая, из какой переделки ее только что вытащила сильная рука чужеземца, и подняла на него полный благодарности взгляд. Но ее разъяренному спасителю, похоже, нужна была вовсе не благодарность.
- Я думал, ты смелая, Нум! – прошипел он, отпуская запястье девочки. – Почему ты закричала? Ведь никто из этих людей не увидел бы тебя, если б ты не помогла им криком!
- Прости, прости меня, ради Аллаха! Я не хотела… Просто все эти люди… Их не было, и вдруг они появились… - Нум все еще пыталась оправдаться, но ее слушали одни лишь камни да песок.
Купец же продолжал сыпать упреками.
- Нам нужно было миновать многолюдные улицы незамеченными, но ты все испортила! Думаешь, мне легко удержать Покрывало Ночи теперь, когда твой МИЛОСЕРДНЫЙ АЛЛАХ, - эти слова незнакомец выплюнул в песок, словно отравленную пищу, - лишил меня… всего, что я имел?! Я спасаю тебя, Нум, спасаю во имя Хаят, а ты отчаянно пытаешься мне помешать!
Мужчина смолк и устало прислонился к стене. Притихший у той же самой стены нищий старик с визгом отшатнулся и засеменил за угол, оставляя после себя шлейф густой вони. Чужеземец не удостоил его и взглядом.
- Я думал, ты сумеешь поверить в невозможное… Показал тебе то, чего ты видеть не должна. Но ты… - он вздохнул и поднял посеревшее лицо к небу, - ты разочаровала меня…
Нум беззвучно отодвинулась в сторонку. Еще мгновение она стояла неподвижно, а потом бросилась бежать, не разбирая дороги и незаметно стряхивая набегающие слезинки. Улица растекалась перед глазами ярким пятном, а за спиной было по-прежнему очень тихо: незнакомец даже не шевельнулся.
Браслет нещадно жег руку. Девочка торопливо сняла ни с того ни с сего озлобившееся украшение и взглянула на него почти с сожалением. Красивая вещица, но с ней придется расстаться.
На пути подвернулась груда деревянных бочонков, сваленных у входа в хан, и Нум со вздохом положила браслет на крышку первого попавшегося.
«Жаль, я так и не узнала, что же на нем написано…» - подумала она и едва не подпрыгнула от неожиданности. Потому что в это время у самого ее уха вдруг послышался серебристый голос:
- А ты хотела бы узнать это?.. В таком случае – возьми браслет. Одень. И не смей его снимать. Никогда.
Нум медленно обернулась. Так медленно, что ей и самой показалось, будто время застыло. Она протянула руку к браслету и натянула его на прежнее место, и в глазах незнакомца промелькнуло нечто похожее на облегчение.
Мужчине понравилось ее неожиданное спокойствие. Ему льстил ее взгляд – удивленный, заинтересованный и восторженный одновременно. Но куда больше ему понравились ее слова, сказанные глухим шепотом:
- Ты слышишь тишину, да?.. Хаят тоже так умела…
- Расскажи мне о ней, - вновь попросил он, и на этот раз малышка не колебалась.

* * *

- Ну… Хаят – моя старшая сестра… Не родная, конечно, но она…
- Это я как раз знаю, - перебил чужеземец со вздохом. – Начни с того момента, когда в лавке твоего приемного отца появился Браслет. Или даже немного раньше.
Девочка опустила хорошенькую головку и принялась изучать свои босые ноги, перетянутые тонкими кожаными лентами. Пыль, поднятая шагами, толклась в горячем воздухе и оседала на изящных сверкающих пряжках. Подол платья, испачканный темно-красным, напомнил Нум о разбившемся кувшине и о том, что тот, кто шагал рядом с ней плечо в плечо, не так давно спас ей жизнь. Спохватившись, Нум продолжила:
- Хаят любила меня больше всего на свете… Она сама так говорила. Она часто рассказывала мне сказки. О песке времени и коварных ифритах, о далеких землях, зачарованном оружии и чужих богах. Иногда она показывала мне буквы и говорила, что научит меня читать и писать, чтобы я сама могла узнать обо всем, о чем только захочу.
- И ты узнала?..
 - Нет… Хаят не успела.
Нум запнулась, не зная, как удержать слезы.
Мужчина понимающе промолчал и потянул ее за собой. Нум послушно поспешила следом за ним.
- Продолжай на ходу, - попросил он. – Мы должны двигаться вперед, если хотим остаться в живых и попасть туда, где никто нас не достанет. Ты говорила, Хаят рассказывала сказки… А у нее была любимая? – осторожно поинтересовался мужчина.
- Была. Хаят любила рассказывать мне о Траэтаоне. Он жил давным-давно, - глаза девочки заблестели. – Ты знаешь, какой он сильный?! Он победил Дахаку, жуткое трехголовое чудовище!
- Вот как?
- Да! Хаят говорила, что это случилось очень давно, но это – правда!
- Вот, значит, как! – повторил чужеземец уже с улыбкой. – А что же еще рассказывала о нем Хаят?
Нум перешла на заговорщический шепот.
- Представь себе, Траэтаона жив до сих пор!
- Правда?! – брови незнакомца взлетели вверх. Его голос дрогнул, но он сумел справиться с собой на удивление быстро, так что девочка не успела заметить перемены, и попросил: – Продолжай...
- Хаят сказала мне, что скоро Траэтаона вернется. Он всегда возвращается, когда в мире творится несправедливость. Он придет со стороны пустыни и взойдет на место халифа. Которого – убьет! – гордо закончила она.
Чужеземец молчал, и лишь ятаган, спрятанный под его одеждами, глухо постукивал о бедро в такт шагам. Улица сменялась улицей, пышные дворцы местной знати – убогими лачужками бедноты, сады – заброшенными пустырями, а они так и шли бок о бок, молча следуя к цели, известной лишь одному. Пару раз Нум останавливалась, чтобы отдохнуть. И тогда мужчина безмолвно опускался рядом с ней на ступеньки или прямо на землю и терпеливо ожидал, пока его юная спутница восстановит силы.
В какой-то момент полноводная и шумная людская река схлынула, превратившись в крохотный ручеек, а тот в конце концов уступил место нескольким каплям, но Нум не успела заметить когда и почему это случилось. То ли потому, что день давно уже полыхал предсмертным пламенем заката, а клубы пыли, поднявшейся на горизонте, уничтожали собой и без того ослабевшие последние лучики, то ли это произошло по воле ее нового знакомого, успевшего шепнуть в темноту переулка свое таинственное заклинание…
Тому, пред кем открыта дверь в ночи, не нужен ни огонь, ни камень, ни ключи.
Кажется, именно так оно и звучало. Но Нум было не до того, чтобы вслушиваться и всматриваться, ей было не до поиска причин и осознания последствий. Она думала о Хаят. О Траэтаоне. О себе. И о том, как бесшумна поступь незнакомца, скользящего в темно-фиолетовой тени догорающего дня.
Безлюдная и одинокая, дорога становилась все шире и запущенней, пока, наконец, не исчезла совсем, оставшись за спиной, в далеком теперь уже Тегеране. С каждым шагом приближаясь к одному ему ведомой цели, мужчина, а вслед за ним и Нум, забирали все дальше к югу, пока девочка внезапно не обнаружила, что совершенно не представляет себе, где находится.
- Так ты мне расскажешь продолжение этой истории?..
- Ну, я знаю совсем немного…
- Что например?..
- Только то, что Хаят верила в появление Траэтаоны так же сильно, как в своего бога... Того самого, в которого хотела убедить поверить и меня…
- Бога?.. – незнакомец заметно напрягся. – Какого?
- Она звала его Ахурой, - пожала плечами Нум. – Но я ответила, что нет бога, кроме Аллаха, высокого, великого. И Хаят не стала спорить. Она почитала Аллаха… Но никогда не носила платок.
Мужчина улыбнулся. Нум украдкой взглянула на него, и ей показалось, что он хотел что-то сказать, но неожиданно передумал и промолчал. Девочка тоже притихла.
В тишине заброшенного сада, в который незаметно для себя вступили беглецы, волнующе пели птицы, и гибкие станы кипарисов склонялись к самой земле, будто дивные танцовщицы, исполняющие свой таинственный танец. Их ласковые руки гладили девочку по плечам и щекотали листьями шею. Мужчина шел на шаг впереди, заботливо отстраняя ветви от лица девочки, и иногда оборачивался, чтобы стряхнуть с ее груди или плеча какое-то насекомое, проворно перебирающее лапками шелк.
- Они полны яда… Как и многие из нас, - невозмутимо отвечал он на молчаливые вопросы Нум, и она неизменно оглядывалась, стараясь разглядеть на земле, в темноте, крохотного ядовитого врага.
Раз или два незнакомец останавливался, замирая неподвижной статуей, и в руке у него словно из ниоткуда появлялся серебристый клинок. Он тускло взблескивал в свете луны, изредка освещающей сад, а потом снова исчезал под окровавленной фараджией.
Наконец незнакомец прервал молчание.
- Так что же Браслет?.. – спросил он, неожиданно резко сворачивая направо.
- Браслет?..
- Да. Я хочу послушать, что ты скажешь о Браслете. И о том, как он оказался в лавке Мохаммеда.
Нум тяжело вздохнула.
– Я поклялась Аллахом и собственной жизнью… Я обещала Хаят… Что никому никогда не выдам ее тайну.
Мужчина долго молчал, словно обдумывая ее слова. Опустив голову к земле, он брел по колено в шелестящей, пахучей траве, и лишь изредка оглядывался, чтобы убедиться в том, что Нум по-прежнему следует за ним. Наконец он кивнул.
- Что ж, эта клятва священна, - шепнул он, не глядя на девочку и будто бы беседуя с самим собой. – Но все же она может быть нарушена… В одном-единственном случае.
- Как это?! – вконец растерялась Нум, да так и застыла с широко открытыми глазами. – Аллах…
- Подожди!.. – мужчина примирительно поднял руку, и Нум не посмела продолжить. – Хочешь, я расскажу тебе кое-что такое, что заставит тебя изменить клятве?
Тихий ветерок поцеловал щеки девочки и помчался дальше, унося с собой чарующий аромат ночных цветов. Словно получив чей-то беззвучный приказ, птицы смолкли и упорхнули в небо, а пронзительная, сказочная тишина мгновенно наполнила собой воздух. Сумрак затвердел, покрывая высокую и неподвижную фигуру мужчины, тихонько надавил на веки – и Нум послушно прикрыла глаза.
Никого… Ни единого живого существа не осталось на свете. Лишь радужные, вкусные мечты и колеблющие в сиреневой дымке звезды, а за всем этим – четкие и узнаваемые контуры: чужеземец с ятаганом. Тот, ради кого Нум была готова разрушить, изменить и предать.
Но готова ли?.. Стараясь противостоять странному наваждению, малышка отчаянно замотала головой.
- Ах… Вот как!.. – мужчина казался крайне разочарованным. Его разом потемневший взгляд отпустил личико девочки и обратился в темноту притихшего от ужаса сада. Он ждал иного ответа. Ждал и жаждал, словно путник – воды и крова. И, к собственному несказанному удовольствию, все-таки дождался.
- Постой! Расскажи… Расскажи мне, пожалуйста!.. – послышалось за спиной, и быстрая усмешка скользнула по его губам.
- Слушаю и повинуюсь! – молвил он и сотворил поклон. Глаза его светились. То был его первый триумф на пути славного возвращения. Возвращения былой власти и величия.

* * *


- Мой повелитель, верно следы ее пожрал сам Дандан! – плакал вали, не поднимая головы от выложенного золотом подножия царского трона. – Будь же милостив, дай мне время до утра! Клянусь Аллахом, я найду Нум, куда бы не перенесли ее демоны ночи!
- Она умеет прятаться не хуже Хаят, о подлейший из мерзавцев! – в ярости воскликнул везирь, ударяя кулаком о потную ладонь. – Это же две змеи об одном туловище!
- Но мы ведь нашли Хаят!.. – рыдал вали, подползая к ногам нового халифа, и истово целуя носы его туфель.
- Нашли! Нашли! Когда он изволила сама прийти к своей сестре! Не соверши она этой оплошности, не пожирали бы теперь коршуны ее праха!
Ха!.. Ха!.. Ха!.. – откликнулось эхо, гуляя меж колонн. Каменные птицы, венчающие их массивные торсы, смерили людей взглядами, полными ледяного презрения. Свидетели былого могущества Персии, они так и не смогли примириться с тем, что ее неоспоримое величие кануло в лету вместе с таинственным исчезновением законного царя. И теперь, как бы ни старались они разглядеть золото и алмазы, украсившие трон самозванца, в его черной тени они видели лишь глину да пустое, тусклое стекло. И потому стражи Зала Сотни Колонн надменно молчали, изредка прислушиваясь к разговору внизу – впрочем, без особенного любопытства.
- О шахиншах, да будут твои дни исполнены величия! О царь времени, Аллах всемогущий да пошлет тебе блаженство-о-о-о! – выл вали, лобызая колени самозванца, но ощущая на губах привкус собственной скорой погибели. – Дай нам время до восхода солнца, и мы найдем ее!..
Везирь подбросил голову вали мыском своей туфли, и уперся ногой ему в грудь.
- Ты получишь это время, о недостойный! – прохрипел он. – А это, чтобы ты помнил о том, что время – бесценно!
С этими словами везирь выхватил кинжал. Вали беззвучно воззрился на оказавшееся перед самыми его глазами лезвие, но даже не подумал отстраниться. Лезвие неторопливо приблизилось к его блестящему от пота лбу, легонько коснулось кожи, а затем взлетело вверх, обнажая тонкую полоску черепа под мгновенно лопнувшей, точно пергамент, кожей.
Лоб обожгло огнем, но вали не позволил себе закричать. Перед глазами мелькнули кровавые блестки, и на какое-то мгновение он потерял равновесие – и качнулся вперед. На счастье бедняги, этот нечаянный поклон решил его судьбу.
- Мне нравится твоя покорность, - молвил везирь, отнимая ногу от груди вали. – Она заслуживает подаренного тебе времени. Потрать же его со смыслом, о презреннейший из людей!

* * *


Путники миновали заброшенный сад и обошли поросший сорняками краешек поля, и только тогда чужеземец немного замедлил шаг.
- Почти пришли, о моя луна, - улыбнулся он, оборачиваясь. – Скоро я расскажу тебе все, о чем ты жаждешь узнать.
- Пришли?.. Куда?.. – Нум посмотрела вокруг, надеясь увидеть какое-нибудь жилище или хотя бы пещеру, но темнота плясала беснующимися светлячками, и ничего хотя бы отдаленно напоминающего убежище, ей разглядеть не удалось.
Нум подняла на незнакомца вопросительный взгляд:
- Куда же мы пришли?..
- Туда, где сможем поговорить о будущем, будучи при этом в безопасности от прошлого, - рассмеялся незнакомец, и в тот же миг, словно по волшебству, светлячки скрылись в траве, подсвечивая ее снизу ярко-желтым. Земля загоревшаяся золотом, упала ниже, и Нум ахнула.
Сумерки, оплетенные гибкими ветвями деревьев, вытянулись и загустели, внезапно обретая плоть. Запахи ночных цветов потянулись по образовавшимся колоннам, и обвили их изящными серебряными змеями. В то же мгновение из их неподвижных распахнутых ртов в небо вырвалось пламя. Живое, оранжевое и чистое, оно сбрызнуло собою небо, и облака, подсвеченные его теплыми потоками, излились на землю пахучим, серебристым дождем, немедленно превратившимся в ступени.
- Красиво? – услышала Нум позади себя, но не сумела ответить: язык словно прирос к нёбу.
Чужеземец обошел вокруг девочки и стал чуть поодаль, с нескрываемым удовольствием наблюдая за выражением ее лица. А Нум тем временем смогла сделать единственный, робкий шажок вперед.
Перед ней возвышалась изумительная в своей сказочной красоте беседка. Ее узорчатый восьмигранный купол, изукрашенный небесно-голубой мозаикой, спорил с лазурным взглядом чужеземца, а подпирающие свод изящные колонны, выглядели едва ли не так же внушительно, как и он сам. Волшебное пламя, в мгновение ока создавшее чудо, каких не видывал свет, теперь затихало, сворачиваясь в центре беседки крохотным, темно-красным коконом, пока не исчезло совсем. Теперь Нум заметила таинственные рисунки, опоясывающие купол беседки.
- Аллах всемогущий!.. – только и сумела вымолвить Нум.
Но чужеземец оказался рядом мгновением раньше, чем последнее слово сорвалось с ее языка, и прикрыл ей рот ладонью. Под самым куполом беседки заплясали разгневанные тени.
- Не смей! Имени его не смей здесь произносить!.. - с омерзением прошептал незнакомец и отнял руку от лица девочки.
Нум испуганно отстранилась.
- Почему?.. – выдавила она через силу.
- Нельзя.
- Нельзя?..
Тени метались под куполом, будто летучие мыши, обезумевшие от неожиданной вспышки яркого света. Их лилово-фиолетовые абрисы то и дело утрачивали четкость, линии расплывались, болезненно вспыхивая, пока не исчезли совсем. И тогда под сводами беседки вновь воцарилась разреженная полутьма.
- Ну вот… - вздохнул незнакомец, с сожалением проводив взглядом последнюю из теней. – Ты их убила.
Нум побледнела. Она открыла было рот, но так и не сумела вымолвить ни слова. Однако незнакомец неожиданно смягчился, и подал ей руку.
 - Пойдем.
Нум послушно схватилась за протянутую ладонь, и поспешила следом.
Серебристые ступени беседки оказались блестящими и такими гладкими, словно их без устали начищали многочисленные невольники, и луна стыдливо опустила покрывало облаков, пряча свой лик, чтобы не видеть красоты, подобной лишь Богу. Заглядевшись на собственное отражение в сверкающей поверхности ступеней, Нум не сразу увидела то великолепие, что ждало ее внутри самой беседки. Не заметила она и того, как преобразился ее спутник. Но вдруг над головой девочки вспыхнул свет – холодный и чистый, словно снежные шапки Демавенда, - и она подняла глаза на незнакомца.
В ореоле серебристых лучей, водопадом хлынувших ему на плечи, он и сам показался ожившей частичкой водопада: текучей, изменчивой и холодной, но чистой, светлой и ослепительно прекрасной. Его одеяния, серые от пыли тегеранских улиц, вновь обрели первозданную белизну, и даже чудовищное кровавое пятно – последний подарок убитого им врага – исчезло без следа, и Нум не сдержала восхищенного вздоха.
В тот же миг, словно в благодарность за искренний человеческий восторг, мужчина склонил голову и – засиял. Абсолютный, незапятнанный, излучающий свет, он шагнул вглубь беседки и сложил руки на груди в жесте немой покорности. Его прозрачный силуэт немедленно слился со световыми потоками, и мгновение спустя обратился в сплошной сверкающий шар.
Нум вскрикнула и отшатнулась, а в складках ее платья, показавшегося неожиданно грязным на общем фоне, закопошились, засуетились крохотные светящиеся брызги, похожие на юрких серебристых ящерок. Девочка попыталась стряхнуть их руками, но они не желали уходить, и лишь впивались в шелк ее платья все глубже и глубже, пока не стерлись из виду. В мгновение ока ее одежды стали прозрачнее самого чистого алмаза. Шелк затрепетал, ластясь к теплому ветерку, нежно обнял ее ноги, и тут, неожиданно для самой себя, Нум вдруг поняла, ГДЕ находится и ЧТО происходит вокруг. Все, что она хотела сказать, внезапно наполнило собою воздух, все, о чем собиралась спросить, показалось несущественным, а все, чему требовалось объяснение, обрело чистоту и ясность. Нум посмотрела вверх – и витиеватая вязь, протянувшаяся серебром по лазури купола, обрела вдруг вполне узнаваемые очертания, и Нум смогла прочесть надписи, о сути которых раньше не смела и догадываться:
Здесь прах и плоть навек соединятся
Из тела мертвого здесь вырастет цветок,
Здесь – только свет, не смей его бояться,
Здесь – только жизнь, и ты – ее росток...
Все новые и новые письмена вспыхивали перед глазами, и Нум в изумлении переводила взгляд с завитка на завиток. Меж тем, незнакомец исчез. Незримые свидетели его преображения, тени бесчисленных и бесплотных существ вернулись под своды величественной беседки, и, обступив со всех сторон замершую в немом восхищении Нум, тихонько запели.
Не плачь о времени, не думай о прошедшем,
Не тщись понять, в чем смысл, искать его забудь,
Открой глаза – одна, среди ослепших,
И Солнце пусть тебе укажет путь.
- Солнце… - шепнула Нум, потрясенная внезапной догадкой, и лазурный купол, испещренный древними письменами, немедленно угас, не дозволив ей узнать ни единого слова сверх положенного.
Беседка погрузилась в тихий и величественный полумрак. Сумерки шевельнулись, и Нум вздрогнула, опасливо всматриваясь в темноту, но она вдруг рассыпалась приглушенным серебристым смехом.
 - Митра?.. - воскликнула Нум, с облегчением бросаясь навстречу едва различимому силуэту.
- Почти угадала, о моя луна. Да будет жизнь твоя легче шелка!


* * *

Хабль беззвучно молилась, Атэш брызгал пеной, Траэтаона кричал. Пески, образовавшие подобие гигантского гриба над их головами, по-прежнему держались в воздухе, и лишь нижние их слои неторопливо смещались один относительно другого. Ветер свистел, разбегаясь в стороны и рисуя на песке причудливую рябь. Небо сверкало синевой в разрывах облаков, а с высоты песочного монумента на землю вдруг хлынул невообразимый шум.
Достигнув земли, шум десятикратно усилился и волнами разошелся по пустыне. Земля ощутимо содрогнулась. Хабль закричала, что было сил, но даже Траэтаона, дрожавший на груди у матери, не сумел услышать ее вопля в воцарившемся хаосе. Верхушка гигантского песочного смерча качнулась из стороны в сторону, точно голова исполинской кобры. А потом, на едином выдохе, пески внезапно рухнули вниз.
Пустыня содрогнулась и застонала. Эхо этого стона в мгновение ока пронеслось над землей разгневанным полчищем гулей, и огненно-белая волна клубящегося песка устремилась во все стороны, могучая и неподвластная ничьим приказам. Хабль инстинктивно прижала сына к груди и крепко зажмурилась, моля Ахуру о спасении, и в этот момент волна накрыла их с головой.
Пустыню свела судорога. Подгоняемые ураганным ветром, пески хлынули к югу унося с собой своих пленников, и тут голос пустыни оборвался. Безумная лавина домчалась до подножия холмов, закружилась бесчисленными водоворотами – и улеглась, словно натолкнулась на невидимую стену. Барханы разгладились, стертые ураганом, а далекие вершины осыпались каменной крошкой.
Я верна Тебе и клятве своей, о Ахура! – пронеслось над внезапно притихшей пустыней, и три человека – обезумевшие от страха, но оставшиеся в живых – сумели, наконец, открыть засыпанные пылью глаза. Двое из них немедленно закричали, найдя друг друга живыми, а третий – притих, едва не раздавленный в долгих, исступленных объятиях.
Траэта-а-а-а-она! – услышал он удаляющийся голос Пустыни и от невероятной усталости провалился в сон. – Слава тебе! Слава!
Траэтаона?! Траэтаона пришел? Мы не верим Тебе, о Тих, да будут Твои дни чернее тлена! – отозвались холмы.
Я видела Браслеты Славы! – шепнули пески. – Я выполнила клятву! Выполняйте же и вы!
Лжешь, о презренная! Они могли быть украдены!
Я видела и Клинки.
Лжешь!.. – загремело в ущельях. – Лжешь, недостойная!
Так проверьте мои слова! – послышался насмешливый ответ. – Проверьте, если не боитесь за свою вечную жизнь, да будут ее дни короче сумерек!
Эхо чужих голосов осыпалось камнями с вершин и смолкло, обогнув холмы и повисая в ущельях. И в тот же миг холмы поднялись над землей живыми, разумными существами. Склоны, поросшие редким кустарником, обратились в крылья, каменистые насыпи стали клювами и глазами, и гигантские птицы Рух шевельнулись, отряхиваясь от многовековой пыли.
Загораживая горизонт исполинскими телами, они не спеша поднялись в воздух, и Али и Хабль крепко зажали уши руками, спасаясь от неистового хлопанья крыльев самой земли. Воздух над опустевшей равниной, в которую превратилась земля, загудел, покачиваясь вверх и вниз вслед за движением гигантских крыльев. Солнце, казалось, утонуло в поднявшейся в воздух пыли и мелких камнях. Тени беглецов, каждая не больше самого крошечного перышка на могучем теле таинственных птиц, смазались и исчезли без следа.
Али опомнился первым.
- Спасайся! Спасайтесь оба! – что было сил закричал он в ухо жене, но она его не слышала.
Прижав сына к груди, она небезуспешно попыталась заслонить его своим покрывалом, но Траэтаона будто и не замечал поднявшейся бури. Он мирно и спокойно спал.
Меж тем, солнце заглянуло женщине через плечо, словно бы желая убедиться в том, что с ребенком все в порядке, но тут его свет пропал, и вовсе не пелена пыли была тому причиной. Прямо над головой прижавшихся друг к дружке беглецов хлопнули крылья, и птица спикировала, протягивая лапу к добыче.
- Али-и-и!.. – в отчаянии выкрикнула Хабль.
Мелкие, острые камешки резали ей глаза и не давали оглядеться. Чувствуя, как крепко сжала ее руку ладонь мужа, она приготовилась к худшему. И оно не замедлило случиться.
Вокруг беглецов будто сжались гигантские стальные кольца. Понимая, чем именно они на самом деле являются, Хабль закричала что было сил, но когти сошлись еще плотнее. Ятаган Али Аль-Саадата взвизгнул у самого уха, и в лицо ей брызнула едва теплая, вязкая влага. Птица разразилась истошным клекотом, и когти мгновенно разжались.
Оглушенная, Хабль попыталась открыть глаза, чтобы увидеть, что сталось с гигантским демоном, но иссиня-черная птичья кровь, немедленно обожгла ей глаза. Птицы и женщина закричали одновременно. Али позволил себе обернуться к жене – и застыл с выражением ужаса и боли. Короткого взгляда на Хабль хватило ему, чтобы понять: ни ей, ни ему, ни Траэтаоне уже ничто не сможет помочь.
Четыре гигантских существа, паривших высоко под облаками, почуяли неладное, и ринулись вниз ядовитыми, свистящими стрелами. Между тем, раненая птица, похоже, пришла в себя и легла на новый виток, целясь сверкающими когтями прямо в грудь обидчику.
Али, по-прежнему сжимающий отрубленный птичий палец в одной руке и ятаган – в другой, приготовился обороняться. И небо, и солнце, и приближающиеся крылатые тени – дрожали перед его глазами пеленой неожиданных слез, но Хабль за его спиной больше не кричала. И мгновение спустя царь с восхищением почувствовал, как второй ятаган, до сих пор скрывавшийся под его одеждами, покинул свою временную обитель. Царица не собиралась прощаться с жизнью, даже расставшись с глазом, ведь у нее еще оставался второй. И этого было довольно для того, чтобы суметь защитить сына.
Птицы запоздали с возвращением на какой-то ничтожный миг, и теперь их встретили уже не один, а два ятагана. Но на этот раз они не собирались повторять своих ошибок. Мудрые и древние, как само солнце, они поняли, кого видят перед собой. Они прекрасно знали, кому принадлежали и еще будут принадлежать эти чудесные клинки – клинки, способные лишить не только когтя, но и жизни. И потому они поняли: время исполнения клятвы пришло.
О Ахура Мазда, да будешь Ты светел и славен во веки! Прости Стражам Храма Твоего их нечаянную ошибку! Бесчисленные толпы врагов бродят у врат. И эти трое могли оказаться врагами, но доказали, что владеют клинками Твоими по воле Твое й.
Мы помним слово, данное Тебе, о Пресветлый! И если уж изменница Тих выполнила обещание, то и мы не отступимся. Исполняя клятву Земли и Неба, мы возьмем к себе Траэтаону.
Птицы Рух камнем упали на головы беглецов.
Время пришло, - завыло, затявкало, закричало отовсюду. - Время впустить Свет в Храм Огня!
...