Глава первая. Святой Валентин, мать его.
Солнце в такую рань еще спит. И лес спит, огромный и черный, лесной остров до самой Москвы.
А Мэл проснулась.
Сначала ей показалось, что ребенок захныкал во сне. Но ребенок спал, и печка спокойно переваривала дрова. Что - то потрескивало в древних стенах. Но это были обычные звуки ее дома.
Нет, на фиг. Что - то другое разбудило Мэл.
Она вылезла из - под одеяла. Нащупала ногами тапочки в виде енотиков с хвостами. В трусах и футболке подошла к окну.
Окно за ночь залепило снегом. То есть, совсем.
Мэл посмотрела на спящую в кроватке Саньку. Санька спала ангельским сном, сопела, и нечего было сваливать на нее свои "мозговые явления".
Мэл снова залезла под одеяло. И прижалась ко второму Саньке. Он не пошевелился, только пробормотал: "Отвали, дед!"
Ему показалось, что пришел дед, звать его за дровами в холодный лес.
А Мэл что показалось?
- Саня! - позвала Мэл. - Сань! Мне чего - то не по себе. Или приснилось. Или предчувствие.
Санька потянулся, далеко не сразу открыл глаза и спросил спокойно:
- Какие предчувствия, мать твою, бесценная? Шесть утра!
Будильник стоял на комоде тридцать лохматого года выпуска и мерцал фосфорными зелеными цифрами. Да, шесть утра.
- Сань, ну реально!
Санька был опытный человек. Он познал в нашем перекошенном мире немало: искусство, любовь, одиночество, драггс и гармонию. Собственно, этими пятью словами можно было б охарактеризовать причудливую девушку, которую Санька выбрал себе для вечного спанья под одним одеялом.
Искусство, любовь, одиночество, драггс, гармония.
А что еще есть привлекательного на земле?
- Ну, расскажи.
Мэл поёжилась.
- А я не знаю, что рассказывать. Как будто толкнул кто - то. И так страшно стало!
Санька пощупал ей лоб. Мэл злобно шлепнула его по руке.
- Не тупи, ёлки! Я ощущаю плохие эманации. Они внедрились в дом и вот - вот всосутся в нашу ауру. Неужели не чувствуешь?
Знаете, Санька не стал ни материться, ни вертеть пальцем у виска. Он вдруг понял, что Мэл не врет. Более того, нечто невидимое, горячее и щекочущее, вдруг тронуло его внутри. Вкрадчиво так...
Бля, поверишь в потусторонний мир!
- Мэл, не бойся, у нас аура пуленепробиваемая!
Он прижал Мэл к себе, поцеловал несколько раз. И она несколько расслабилась, перестала дрожать и нервически оборачиваться к темным углам. Поцелуи и расслабленное состояние спровоцировали секс, а он, как вы, конечно, знаете, с утреца самый сладкий.
Клетки же все обновляются за ночь, гормонов - немерено. И выброс сексуальной энергии получается тягуче - остро - пряным.
- У, как же классно! - подвел итог Санька (Мэл лежала без дара речи, накрыв голову подушкой). - Пойду - ка я кофе забодяжу!
Он зажег ночник, и воткнул в розетку вилку чайника.
Мэл несколько минут находилась еще там, где обычно падают с небес белые лепесточки, перья ангелов и всякая другая мишура. Не часто простым людям доводится бывать в этом континууме. Но Мэл никогда не была обычным человеком. С тех пор как еще в роддоме ее записали следующим образом: "Дорецкая Людмила Витальевна, вес - 3.200, рост - 50 см, пол - мужской." Врачи и родители сильно смеялись над этой записью, не подозревая, что Фатум уже шлепнул свою печать Мэлке на лобик.
- Вот, - сказал Санька, - пей. Пирожок дать?
Мэл согласилась на пирожок, и они сели друг напротив друга на своей довольно скрипучей кровати, и стали пить кофе.
Сцена из дешевой мелодрамы. Очень, наверное, дешевой, потому что не было розового атласного одеяла. И фон составляли хромой стол, русская печка и занавеска из батика, странно приделанная к интерьеру в стиле "рашен - деревяшен".
За занавеской спал двухлетний ребенок. В мелодрамах дети обычно потеряны, поэтому жанр получался совершенно неопределимый.
- Пересладил кофе - то, - заметила Мэл.
- Потеряна масса энергии, - ответил Санька, - во время лавмейкинг, я имею в виду. Надо ее восстанавливать.
- Надо сделать нормальный завтрак, - сказала Мэл, - вы не возражаете против жареной с луком картошечки, любезный сожитель?
- Никоим образом, маркиза.
- Тогда слазь в подпол, найди там банку огурцов, или кабачков или иной приправы.
Сначала, конечно, Мэл и Санька умылись из эмалированного рукомойника с сильно обколоченным дном. Нельзя вытираться вдвоем одним полотенцем. Это древняя примета, построенная на знаниях о духах и виртуальных сущностях. Но Мэл и Саня были абсолютные атеисты. В церкви не венчались (как, впрочем, и в загсе), ребенка не крестили, а в бога верили своим собственным способом, который трудно описать.
Дальше включилась психоделическая старинная музыка (Please, Please Me и др. этой же группы) в компе, зашипела на плитке сковорода, засуетились в подполе крысы, которых Санька шуганул поленом.
И проснулась Санька. Засмеялась. Мэл обернулась на эльфийский смех, и ей снова посыпались на голову белые лепестки и ангельские перья.
- Лапик! Ты встала! Иди ко мне, я тебя поцелую!
У Мэл были грязные от картошки руки, и еще прибежал кот, тоже желающий поцеловать мелкую Саньку. Мелкая Санька таращила глаза ярко - небесного цвета (ни в мать, ни в отца, что свидетельствует об извращенности мадам Генетики) и продолжала смеяться.
Кажется, дурные эманации ушли.
Пришли: пачка с детской овсянкой, горшок, а потом и Санька из подпола.
- О! Кто проснулся!
- Я, - нахально ответила мелкая.
У нее были Мэлкины выступающие скулы, темные Санькины волосы, растущие панковским гребешком, Мэлкин большой рот и ничьи синие глаза.
- Ребенок с картины импрессионистов. Смесь всех человеческих эксклюзивов, - говорил про нее Санька.
Все - таки, он ведь был художник.
Мэл кормила мелкую Саньку овсянкой, картошка дожаривалась, и тут Санька посмотрел на монитор компа.
- Мэл, - сказал он, - мы оба - дебильные деревенские дикари! Ты знаешь, какое сегодня число?
- Откуда? Я даже не знаю день недели.
- Сегодня весь цивилизованный мир одаривает своих друзей и родичей картонными сердечками.
- Ой, ёш твою клёш! Святой Валентин! И как я могла забыть! Вчера в Интернете от этих сердец прям в глазах рябило.
- Мы никого не поздравили - раз, - прокурорским голосом произнес Санька, - и мы не поздравили друг друга - два.
- Сейчас сяду и настучу всем письма и СМС - ки. Делов - то куча, - сказала Мэл.
- Эх, ты! Чучело, набитое соломой! А друг друга?
- С друг другом не знаю, что делать. Может, в Москву в ресторан съездим?
Это было вполне реально. В Рябиновке (где жили Мэл и Санька) стояло всего несколько домов. Но в них жили только бабки и один дед. Деревенские пожилые люди - самый ценный элемент социума. Они: 1) любят дарить подарки 2) не говорят об Интернет - новостях, нейл - арте и карьере 3) всегда согласны посидеть с ребенком.
Мелкая Санька имела где - то (даже не очень далеко) два набора родных бабушек и дедушек. Но они ее никогда не видели потому, что не воспринимали Мэл и Саньку. Это было даже лучше. Ребенок имел сразу несколько бабушек и самого лучшего в мире деда.
Картошка была готова, Мэл и Санька потребляли ее с салатом "Тёщин язык", который подарила баба Маня. Мелкая Санька и кот играли во что - то буйное.
И тут зазвонил мобильник.
Мэл почувствовала, что странный толчок, поднявший ее в шесть утра, повторился.
Она посмотрела на дисплей.
"Julia"
Странно. Какая плохая эманация может исходить от Юльчика?
- Алло! Привет! С праздником тебя! - крикнула весело Мэл. И запнулась.
Юльчик рыдала в трубку. Отчаянно и страшно.
- Ты что? Что случилось? Быстро говори!!!
В последний раз Мэл видела Юльчика плачущей лет двенадцать назад, еще в школе. Тогда Юльчик поняла, что она никогда не сможет любить мальчиков. Она влюбилась в молодую учительницу химии. И больше уже никогда не плакала, поскольку исповедовала буддизм и пассивность. А девочек регулярно чередовала с мальчиками.
- Ромка, Ромка, Ромка..., - рыдала Юльчик.
- Что - Ромка?
Юльчик жила с Ромкой, молодым художником, уже два года. И все было шелково, атласно, сахарно.
- Эта сука Кирочка переспала с моим Ромкой!
Мэл плохо знала Кирочку. Какая - то молодая засранка, не поступившая в Щепку. Юльчик подобрала ее на кастинге "Фабрики звезд", куда Кирочка тоже не прошла. И засранка жила у нее в качестве приживалки, задаром. Юльчик находила у нее массу талантов и таскала за собой на тусовки, рассчитывая пристроить.
Санька и Ромка откровенно над Кирочкой прикалывались.
- Ее надо звать не Кирочка, а Курочка, - предлагал Санька, - жопа толстая, голова маленькая. И ума там два шара.
- А ты, что ли, не знала. что за добро воздают злом? - спросила Мэл. - Это же основной закон физики, Юлия! Дай им обоим по роже и гони сраным веником.
- Я не могу Ромку выгнать. Я его люблю. Он мне сам рассказал. Он не хотел. Я в командировке была, в Калуге. А эта погань залезла к нему, сонному, в постель. Он сам сидит и плачет.
- Пла - ачет он, - презрительно сказала Мэл, - передай ему от меня, что он урод. А тварь где?
- Она в общаге, в Горном. Я ее сама туда пристроила, хотела, чтоб у девчонки своя комната была...
- Дура ты, Юля, прости господи!
В итоге Мэл стала спешным образом собираться.
- И куда ты? - спросил Санька.
Мэл спешно обкручивала левое запястье (на котором были несколько застарелых страшных шрамов) черной банданой.
- Надо съездить, Юльчика привести в норму.
- Как ты это сделаешь?
- Я полагаю, надо набить морду Кирочке. Сразу дурные эманации выветрятся.
Санька вздохнул.
- А как же ресторан?
- Саня. В конце концов, мы никогда не следовали предрассудкам буржуазии. И я привезу тебе из Москвы классный подарок.
- А я тебе что подарю? - печально спросил Санька. И тут же махнул рукой:
- Пойду, проверю, в каком состоянии кар. Сможешь ли ты выехать хотя бы на большую дорогу.
Лендровер выл, как дикий зверь, продираясь сквозь завалы. Снега в ночь под Валентина намело фантастически много. И весь, блин, такой пушистый, сахарная пудра, а не снег.
Мэл ругалась сквозь зубы, едва справляясь с рулем. Большеват был руль для худеньких ручек.
Все та же старинная группа пела меланхолически: "Let it be", но Мэл музыки не воспринимала. Она боролась со страшным околомосковским движением. Два раза едва не влепилась в здоровенный грузовик. Водитель не выдержал такой тупости и показал Мэл в окно фак. Мэл в ответ высунула язык.
В квартиру к Юльчику она прибыла только к трем часам дня, изможденная и злая.
Юльчик ходила в шелковом халате длиной в пол, перепоясанном кушаком с амулетами. Амулеты, как она тут же объяснила, призваны были отогнать злых духов. В курильнице дымился сандал, и пахло, как в заштатном индийском храме. И так же было темно.
- Хоть занавески - то отодвинь! - воскликнула Мэл. - Сидишь в гробу каком - то! Разве так гонят депрессию?
- А как? - спросила Юльчик.
- Дай выпить, - сказала Мэл, плюхнувшись на диван.
Юльчик принесла бокалы и виски. Мэл освободилась от короткой шубейки, сшитой из старой дубленки и джинсовых лоскутов, и жадно хлебнула виски.
- А где этот урод, изменщик?
- Прогнала на этюды, - ответила Юльчик, и тоже отпила зараз полстакана, - видеть его пока не в состоянии...
- Правильно.
- А этой Курице надо срочно начистить рожу! Иначе я не успокоюсь!
- Идентично мне мыслишь, дочь моя.
Они выпили полбутылки, осмелели, разозлились в необходимой пропорции. Но ехать в Горный пришлось на метро.
- Давай такси возьмем? - предложила Юльчик.
- В сраку такси. Я сто лет не была в метро. И мне надо еще сильнее разгневаться.
В метро пахло цветами. Весь мир носился с букетами, поющими подушечками в виде сердец, зайчиками и шариками.
- Что за на фиг? Я совсем забыла про Валентина, - сказала Юльчик.
- И мы забыли. Да что это за праздник, ёлки! Как всегда, собезьянничали с Запада. Кому легче, если подаришь идиотское сердечко?
- Да никому! - закричала пьяная и оскорбленная в своей любви к человечеству Юльчик. - Фак святой Валентин! Ненавижу!
Даже закаленное московское метро начало проявлять интерес к двум девушкам, протестующим против святого Валентина. У Юльчик были длиннющие волосы, густо унизанные бусинами и юбка с кожаной бахромой. На Мэл была ковбойская шляпа с приколотым к ней желтым плюшевым тюльпаном. И неестественной фактуры шубейка (см. выше). Но все это московское подземелье терпело, пока Юльчик не наступила кованым каблуком на лапу какому - то неприятному дядьке.
- Ты, наркоманка херова! По ногам, как по Бродвею!
- Я что, нарочно? Меня вон тот козел пихнул!
Козел немедленно возбудился, аж ноздри покраснели.
- Шары залила, лахудра! Не соображаешь, что лепишь!
Тут и Мэл влезла. И понеслось:
- Да я тебе...
- Да я тебя...
- Урод!
- Шалава!
- Подонок!
Потом нормативные ругательства резко кончились. Их вообще несправедливо мало в русском языке. И попробуй тут обойдись без внесловарных слов. Вот те - то не подводят! Никогда не кончаются, склоняются и спрягаются в бесконечных степенях.
Гундосый невидимый диктор прервал дискуссию. Мэл и Юльчик вывалились на перрон. Еще не побитые, но как следует помятые.
- Вот подонки, а! Вся Москва такая! Тварь на твари!
Мэл не боялась декларировать ненависть к Москве прямо на улице. Она была блондинка, и никто не заподозрил бы в ней лицо кавказской национальности. В худшем случае - пациентку психбольницы.
- Фак Москва! - крикнула Юльчик, которая жила в Москве около семи лет, и имела московскую прописку.
Они родились и выросли там, где слово "булочная" говорят через "чн", а не через "шн", и где слова "москвич", "дачник" и "оккупант" являются синонимами.
Обида на вселенское зло в лице подлой Курицы усиливала нелюбовь к Москве. И виски, опять же.
- Вы к кому? - спросил небритый охранник на входе в Горную общагу.
- Не гони волну, - надменно сказала Юльчик, - а то ты меня не знаешь, прям!
И они поехали на лифте, стараясь не расплескать агрессию плюс надменность.
- Где Кирка? - спросила Юльчик, распахивая дверь в ком. 408 носком сапога. Удар был впечатляющий. Две девицы вскочили с коек и рассыпали по полу конспекты и сигареты.
- А она в соседней комнате, с Жориком.
- С каким Жориком? - гневно крикнула Юльчик. А Мэл уже лупила ботинком в дверь ком. 409.
- Кирка! Ну - ка, открывай, проститутка!
Дверь открыл чернявый растрепанный юноша, завернутый в простыню. Мэл отшвырнула его локтем и двинула вглубь комнаты, стремительно и грозно, как фашистский "Тигр". Юльчик - за нею. Вдвоем они скинули с кровати Кирочку, тоже пытавшуюся завернуться в простыню.
Кирочка была трезвая - большущий плюс для нее. Она подорвалась и понеслась мимо Мэл, Юльчика, чернявого юноши вдоль по коридору. Мэл и Юльчик бросились в погоню. Погоня шла по этажу, затем по лестнице, грохот от Юльчикиных каблуков поднял на ноги всю общагу. А ведь в общаге тоже пахло цветами, и пели плюшевые сердечки. И большая часть населения поддерживала действиями библейский призыв: "Любите друг друга". Фигур в простынях и пледах в коридор высунулось немало. Особенно, когда две экстремалки загнали Кирочку в тупик, где стояли мусорные контейнеры, и стали нещадно лупить. Мэл работала кулаками, а Юльчик - ногтями. Жертва не особенно сопротивлялась. Только звала истошно:
- Эдик! Ай, Эдик!
Эдик - это был, видимо, чернявый в простыне. Но он не пришел. И вообще никто не пришел Кирочке на помощь. Из громких комментариев Мэл и Юльчика все горные студентки и студенты поняли, что Кира совершила преступление против Валентина. А это - самый большой грех в десяти заповедях Горного.
Юльчик пустила было в ход свои страшные каблуки, но Мэл была разумнее.
- Все, финиш, Юлька! Еще убьешь ...отвечать потом перед Обществом Охраны Животных.
- И отвечу! - крикнула Юльчик.
Но Мэл взяла ее за руку и увела. Хорошего понемножку.
На свежем воздухе Юльчик расслабленно разрыдалась, вцепившись ногтями в стену какого - то здания.
Мэл дала ей повыть слегка, потом взяла под руку и повела.
- Почему так? Почему так подло, Мэл? Я всегда старалась помогать людям. Что плохого я ей сделала?
- Будь буддисткой, Юльчик! - сердито ответила Мэл. - Наша жизнь - это страдание. Только нирвана уводит от страдания. Любовь - это далеко не нирвана, ты это знаешь, и харэ выть, все смотрят.
Чтобы достичь нирваны, подруги детства зашли в кафе и взяли по двести граммов коньяка.
- Мэл, ты сбесилась, это же Мартель, он диких денег стоит!
- Ну, и что? - пожала плечами Мэл. - Разве я не популярный писатель, и не получаю нормальные гонорары за избытки своего воображения? И разве чертов Валентин не нагадил нам по полной программе?
Юльчик кивнула, и сказала, что она тоже нехреново зарабатывает, и хочет заесть Мартель чем - либо подходящим, например, креветками во французском соусе. Мэл в душе поинтересовалась, какой ноткой Мартель подходит к креветкам.
Но, в конце концов, девкам случалось употреблять и такие изыски, как черный хлеб с березовым соком, плавленые сырки "Янтарь" с консервами "Бычки в томате", ежевичный рулет за 18 руб. с пивом "Клинское".
Креветки с коньяком отражали душевные диссонансы Юльчика.
За соседним столиком кафе сидел молодой человек консервативного покроя и цвета. Мэл с трудом переносила людей в бизнес - костюмах. Она всегда внушала себе, что и бизнес - костюмы имеют право существовать в нашем мире, наравне с песнями Киркорова, горами Памир и шаурмой с курицей. Все имеет право на существование, кроме, разве что героина. Хотя, без героина, была бы у нас хард - рок музыка?
- Скажите, а вы ведь Мэл Дорецкая? - робко спросил консервативный юноша.
- Ну да, - сдержанно ответила Мэл. И вся несколько подобралась.
Ведь Мэл жила с Санькой только в своей виртуальной реальности. По паспорту (а паспорт всегда возвращает нас в обыденность) она значилась женой Владимира Лисенкова, и была прописана по адресу: Калужская область, город Деревцы, ул. Ледяева, д.47.
И Владимир Лисенков, зам. начальника милиции, насколько Мэл знала, до сих пор с ней не разженился. И мог опять начать ее искать. Сегодня же День Всех Влюбленных, не забывайте.
- Я читал ваши книги. "Дорога в никуда" и "Ты уже идешь". Я в таком восторге от вас!
Юльчик великодушно подвинула консервативному стул:
- Падай здесь!
Положительные отзывы о нашем творчестве (рассказе, романе, котлетах, ребенке) всегда затягивают раны. И повышают самооценку. И много еще имеют сладких эффектов. Мэл стала беседовать с консервативным, превозмогая тошноту от бизнес - костюма. А консервативный заказал шампанское. Не шаляй - валяй, какое - нибудь "Советское", а "Вдова Клико".
Шампанское размешалось с Мартелем и креветками, и стало так за - ши - бись! И девушки уже захихикали в алкогольном катарсисе. И им захотелось купить валентинок и шариков и мыкаться с ними по городу, как делает сегодня все человечество.
Мэл даже взяла мобильник и набрала Саньку.
- Санечка, я так тебя люблю, хороший мой!
- Ты пьяна, - поставил диагноз Санька.
- И малышку так люблю! Что вы там делаете?
- Играем.
- Я скоро приеду.
- Скоро - это завтра? Не вздумай сесть за руль в таком виде. Как там ваша Курочка?
- Не знаю, может уже в реанимации. Мы ее помяли слегка.
- Садистки. У тебя весь ящик забит открытками с сердечками.
- Ты всем ответил?
- Кроме спама, всем.
Мэл завершила разговор, и увидела, что Юльчик сидит одна и грузится, макая креветку в бокал с "Вдовой". А консервативного нет.
- А этот... как его? Где?
- Хрен знает. Он вроде пошел цветов нам купить.
Девушки просидели еще полчаса, а когда вся нирвана кончилась, позвали официантку.
Официантка любезно подала два счета.
- Это что такое? - закричала Мэл. - Шампанское нам подарили! А никаких отбивных котлет мы не заказывали! Мы вообще вегетарианки.
- Ваш друг заказывал, который с вами сидел.
Такого пендаля Мэл и Юльчик давно не получали. Они вышли на улицу, абсолютно убитые, и алкоголь не веселил больше, а опускал по самые брови в дерьмо.
- Ты подумай, - сказал Мэл, - меня развели, как последнюю дауниху. Я, видимо, стала стареть или дичать в этом своем заповеднике.
- Люди - монстры. Человечество давно убило в себе бога! - стала декламировать Юльчик. - Ни гуманизм, ни красота его не спасут. Близится конец цивилизации!
Прохожие говорили про подруг: "А, это кришнаитки!" Мэл сидела у стены здания, прямо на асфальте и смотрела в хмуренькое и серенькое московское небо.
- Чего ты? - спросила Юльчик.
- Я полагаю, дело не в мире, а в нас. Мы сами делаем что - то неправильно, поэтому в программе получается сбой, и возникают такие мерзкие эксцессы.
- Что ж ты делаешь не так?
Мэл пожала острыми плечиками.
- Я искусственно удалила себя от жизни. А человек - существо биосоциальное. Я три года живу в диком и глухом месте, куда Макар телят не гонял. Я воспринимаю мир только с одной - единственной его грани. А мир - это же... как брильянт с несметными гранями.
- Я всегда говорила, - сама себе сказала Юльчик, - ей лучше писать стихи, чем прозу.
- Уймись со своими стихами. Я тебе раскрываю причины наших банальных и противных проблем. Нас обманывают, да? Пользуются нашей мягкотелостью.
- Я считала, что это - доброта и гуманизм.
Юльчик разом села рядом с Мэл. Ее кожаная бахрома живописно рассыпалась по заснеженному асфальту.
- Не - а! Это желание полюбоваться собой. Какая я, типа, хорошая! Какая я мудрая! Как я людей понимаю! И они ко мне тянутся! Это твой вариант.
- Низкая личность получается Олещук Юлия в твоем описании. А твой вариант?
- Фу! Мой еще ниже! Какая я, блин, благородная! Бросила богатого мужа, друзей и свет божий. Сижу в Долгопропащенске, чтобы мой милый не начал снова колоться. Я талантливая, сильная. Знаменитая. Люди меня на улице узнают...
- И разводят, как последнего лоха! - захихикала Юлька. - На жрачку и выпивку!
Мэл тоже засмеялась, и минут десять подруги хохотали смехом, очень гармонично подошедшим бы для клиники им. Кащенко. Прохожие смотрели с омерзением. Мэл очнулась первая.
- Пойдем, Юльчик, потихоньку... А то еще ментов вызовут. И будем Валентина обмывать в обезьяннике.
Валентин навел на единственную разумную мысль - пойти купить подарки.
Мэл - Юльчику, Саньке и Саньке.
Юльчик - Мэл и Ромке.
Остальные обойдутся, поскольку невелик праздник для людей, не верящих в любовных святых и в справедливое устройство мира.
В сверкающем сувенирном бутике на Мэл и Юльчика косились, но не гнали. Они беседовали в пристойном тоне и покупали.
Мэл купила Саньке чехол для мобильника из крокодиловой кожи. А Саньке мелкой - мягкого фиолетового динозавра.
- Такую пакость? - возмутилась Юльчик. - Девочке?! Купи куклу, придурок!
- Сама ты придурок. Не играет она куклами, что я сделаю!
- Не надо давать мужские имена девочкам. Вот возникнет перверсия, как у меня.
- Ну, прошла же твоя перверсия.
В знак того, что перверсия действительно прошла, Мэл купила Юльчику замороченные серьги до самых плеч, с чеканками, бусинами, цепочками и черт его знает, чем еще.
- Супер! - крикнула Юльчик. - А я тебе - вот, ожерелье!
Ожерелье Мэл понравилось. Из кошачьих когтей и зерен перуанской фасоли. Такое в киоске на автовокзале не купишь.
Вдвоем стали выбирать подарок Ромке. И вдруг оцепенели обе, глядя через витрину на улицу.
На улице стояла совершенно голая девушка.
Это было такое сюрреалистическое зрелище, что Мэл нажала себе пару раз на веки. Подумала - глюки. Все - таки, Мартель, шампанское, креветки. А морепродукты часто бывают токсичны.
- Пошли, что стоишь? - крикнула Юльчик, и они выбежали на улицу. Глюк не испарился. Девушка ходила, с таким видом, словно только что проснулась. Видавшая виды столица начинала уже реагировать. То есть - ржали и почуть подтягивались поближе.
Юльчик, запыханная от бега, спросила у девушки:
- Ты это по приколу или нарочно?
Та ответила плавающим голосом:
- Где я?
Мэл и Юльчик кивнули друг другу.
- Наркота поприсутствовала, - сказала Мэл уверенно, - но не артериально. Смотри, вены чистые.
Взгляд у Мэл рассматривать (как бы незаметно) области вен был уже давно натренированный.
Юльчик сбросила с себя пончо с бахромой. И завернула девушку в него. Та не сопротивлялась. А Мэл вытащила мобильник и стала звонить в такси.
- Тебя как зовут? - спросила Юльчик в машине.
Девушка начала (только сейчас) осознавать окружающее. И, соответственно, дрожать. Контраст температур - февральская Москва и московское такси.
- Я не помню...
- Серьезно?
Девушка стала плакать без навзрыдов и всхлипываний. Просто слезы потекли, и лицо слегка сморщилось.
- Не помню... ничего не помню...
- Галоперидол подсыпали, - заключила Мэл, - и с аминазином размешали.
Таксист обернулся и посмотрел подозрительно на всех трех девиц. Но Мэл и Юльчик уже были только слегка пьяные, а слегка пьяная сейчас вся Москва. И он спокойно порулил дальше, к Юльчикиной квартире, где Ромка чуть в обморок не грохнулся при виде гостьи.
- Это что такое?
Мэл и Юльчик размотали с девушки пончо прямо в прихожей. И потащили ей шустро - быстро: халат, теплые носки, тапочки.
- А ты уже глаза чуть не сломал? - сердито ответила Юльчик. - Кто надо, понял, кобель низкопородный!
- Я понял. Кто надо. А чай поставить кому надо?
- Поставь. И коньяку в него плеснуть желательно, - ответила Мэл. И добавила:
- Коньяку - нам. Ей - нельзя. В отходняке еще.
Девушка чаю не дождалась. Заснула у Юльчика на диване. Экстремальные подруги потрясли ее - дохлый номер.
- Неси в кровать, - приказала Юльчик Роме.
Мэл уже и самой нестерпимо хотелось спать. Но она еще позвонила перед сном домой. И спросила Саньку, что делает ребенок.
- А ты послушай.
Ребенок нудно спрашивал сонным голосом:
- А де Мэла? А де Мэла? А де Мэла?
Санька отвечал с терпением истинного художника:
- В Москве. В Москве. В Москве.
Художники, как все мы знаем, пишут великие полотна по 20 лет. А Санька - мелкая была самым великим полотном в истории мировой живописи.
Мэл поговорила несколько минут с мелкой. И легла в одной комнате с неизвестной девушкой. Та спала беззвучно, даже не шевелилась.
"Больные мы, все - таки, люди", - думала Мэл, лежа в темноте и прислушиваясь к дыханию неизвестной.
"Подбираем хрен знает кого на улице... тащим домой... а вот если умрет? Докажи потом, что не мы отравили".
В соседней комнате Ромка и Юльчик завели старинную психоделическую музыку. Тот же диск, что и у Мэл.
"Yellow submarine...
Yellow submarine..."
На желтой подлодке Ромка и Юльчик плыли к гармонии, легкие скрипы говорили об интенсивности плавания.
"В конце концов, смысл Дня Влюбленных не в том, чтобы бегать, задрав штаны, с шариками и поющими сердечками. Любовь - это не плюшевые сердечки, мать их!"
Хотя Мэл плохо разбиралась в любви. Гораздо лучше - в литературных стилях, злобных медикаментах и марочных коньяках.
Она встала, потрогала у спящей девушки пульс и после этого уже спокойно уснула.
В десять утра следующего дня Мэл и Неизвестная уже ехали через покрытый белой коркой черный лес. И Неизвестная удивленно подпрыгивала на мягком оранжевом сиденье лендровера, который злобно урчал на колдобинах.
Старинная группа пела свою психоделику, от которой жмет сердце и делается прохладно и сонно.
"Yesterday... my troubles... fareway... and yesterday..."
Неизвестная была от трусов до шубки одета в Юльчикины вещи.
- Давай, что ли, имя тебе придумаем пока? - предложила Мэл. - Амнезия пройдет через какое - то время. Тебе просто подсыпали какую - то шнягу. Она память отшибла. Какое имя тебе прикалывает?
- Не знаю... Может, Женя?
- Нельзя давать девочкам мужские имена! - строго сказала Мэл. - Говорят, от этого происходят перверсии! Впрочем, Женька - симпотное имя. Будь Женькой, нормально!
Уже всем понятно, что Мэл взяла Неизвестную пожить к себе. Срок был неизвестен, мотивы Мэл - ей самой непонятны. Не могла же такая цинично - аморальная особа как Мэл совершать поступки из любви к ближнему?
- У тебя я ее оставить не могу, - заявила она Юльчику. - Не хрена Ромку испытывать лишний раз. Он и так оказался нестабильным персонажем.
- А за Саньку не боишься?
Мэл даже засмеялась. Глупости какие, тоже мне!
- Санька, кроме меня, возбуждается только на кисти и краски. Проверено электроникой.
Поэтому теперь Мэл ехала через зимний лес с Неизвестной (Женькой), и сама удивлялась себе.
" Реально, я дичаю в этой глухомани. Веду себя... как Мать Тереза недоделанная..."
Это все святой Валентин, мать его. Делает из людей мягкотелое и бесхарактерное бог знает что. Хотя, может, в этом есть какой - то скрытый смысл?
Надо его поискать, этот смысл.
(продолжение следует)