ОТРЫВОК ИЗ РОМАНА "ДРАЙВ"
…Давление Судьбы, пытавшейся задать моей жизни нужное направлении, я всегда воспринимала в штыки, видя в происходящем лишь цепь случайностей и какого-то тотального невезения. Мне не удавалось шагнуть за рамки мыслительных стереотипов, которые выработало во мне человеческое сообщество и которым я следовала с тупым упрямством юной пионерки, твердо усвоившей, что «человек есть кузнец своего счастья» и что «все в наших руках». Расписав свою будущую жизнь заранее на много лет вперед, я неукоснительно придерживалась надуманной схемы, изо всех сил внедряя ее в реальную действительность. На мне словно шоры были надеты, — за что я и расплачивалась по полной программе.
Краснуха добила меня окончательно. Отныне мое «я» напоминало уссурийского тигра, недавно отловленного в тайге и запертого в клетку. Этот вольный хищник не желает мириться с потерей свободы, кидается на железные прутья и грызет их, ломая клыки, но толстые прутья не поддаются, а лишь звенят и вздрагивают от яростных бросков огромного тела. Разбивая в кровь грудь, с мясом вырывая когти, он снова и снова идет в атаку на бездушные железки — безрезультатно. Ему остается либо смириться, либо умереть...
Чувство западни, «запертости» в самой себе, преследовало меня постоянно. Накапливавшаяся внутри психическая энергия готова была разорвать меня в клочья, требуя выхода вовне, и порой мне отчаянно хотелось разрушить свою физическую оболочку — тело, — чтобы, наконец, освободиться и дать высвободиться этой бешеной энергии. В такие моменты я почти теряла рассудок, мои действия становились мало управляемыми, но зато тело делалось практически неуязвимым. Стараясь овладеть собой, я наливала в ванну ледяную воду, забиралась в нее и терпела, сколько возможно: это снимало напряжение. К несчастью, ненадолго. Я же после этой садистской процедуры даже обычной простуды не подхватывала, к чему всегда была склонна в нормальном состоянии. Пытаясь удержаться от новой попытки самоубийства, — я поклялась матери больше никогда этого не делать, — я кусала себе руки в кровь, и резкая боль на время приводила меня в чувство. Но мучительнее всего стало возникшее и все углубляющееся противоречие между моим физическим и психическим состоянием. После перенесенной краснухи я превратилась в какую-то развалину, словно эта болезнь выпила из меня остатки сил; практически не выходила на улицу и выбиралась только на процедуры в поликлинику, где мне делали аутогемотерапию. Однако, вопреки всему, моя психическая энергия все прибывала, и, чтобы хоть как-то ее задействовать, мне приходилось загружать свои извилины по полной программе — это действительно помогало и давало временное облегчение. Я опять взялась за английский язык, который проходила и в школе, и в институте, но, тем не менее, знание которого оставляло желать много лучшего, стала самостоятельно изучать французский и польский, читала и конспектировала книги по философии, психиатрии, психологии. Мои мозги требовали все новой и новой интеллектуальной пищи — и получали ее. Но этого было мало! Чертовски мало!! Моя мятущаяся, не прирученная душа жаждала чего-то большего и постоянно рвалась куда-то, изнывая от тоски и одиночества; эта эфемерная сущность внутри меня была буквально сплющена невыносимой тяжестью земного бытия, разочарована и подавлена явной абсурдностью человеческого существования.
Бог мой, как же одинока я была в те годы!.. Как одинока!!
Такое отчаянное, нестерпимое одиночество ощущаешь лишь в юности, когда не утрачена свежесть чувств, когда все — и одиночество тоже! — еще внове, и когда впервые вдруг осознаешь, что никой самый близкий человек не способен понять тебя до конца, не может влезть в твою шкуру, не может проникнуться твоими мыслями и переживаниями. Яркость и острота этих переживаний такова, что разит насмерть, словно бумеранг. Непосредственное и интенсивное восприятие жизни во всех ее проявлениях, включая себя самого, возводит всю гамму чувств до степени какого-то космического абсолюта, и сопровождается нечеловеческим напряжением внутреннего мира, совершенно открытого для внешних воздействий, лишенного еще подушки безопасности из жизненного опыта, который с годами притупляет новизну ощущений, как бы накидывая на них полупрозрачное покрывало, сотканное из отстраненных философских рассуждизмов.
Одиночество — страшная пытка. Момент прозрения всегда трагичен. Ты оглядываешься вокруг и видишь, что остался в этом мире совершенно один, и никто, даже любящий тебя без памяти человек, не способен понять тебя, потому что ты — другой, потому что ты — это только ты!..
Страх одиночества ломает психику, заставляет приспосабливаться к вызывающему отвращение окружению, мириться с ненавистным конформизмом. И пусть это будет семья и годы сосуществования бок о бок с нелюбимой женой, или же работа на износ, в которую уходишь с головой, — все едино, лишь бы ухватиться за хрупкую соломинку жизни и подольше побарахтаться на этом свете. Потому что в старости, — и ты отчетливо чувствуешь это каждой клеточкой своего тела, — все равно останешься один, ибо еще до рождения приговорен к одиночеству, — и приговор этот обжалованию не подлежит.