Надя

       
       Надя.

       Это было накануне того, когда все началось. Горбатый был еще при деле, а Ельцина из дела выкинули временно. Публике тогда дозволили работать и богатеть, за что она и схватилась, полная энтузиазма. Жилищная проблема стала быстро исчезать, ибо Горбатый всем нуждающимся практически бесплатно раздал в пригородах землю под застройку и только ленивый не мог построить себе дом. Никто не предвидел прихода Ельцинской системы криминального террора, тем более, никто не мог заглянуть дальше, в режим пост Ельцинский, когда власть передушит всех и загонит, в качестве полу крепостных, на свои сворованные плантации. Дети русские рождались – обстановка и настроение еще позволяли.
       Я тогда учился в экономическом Вузе, в Екатеринбурге ( Свердловске). В вонючей, бесперспективной, студенческой облупившейся каморке нас проживало пять человек. Вдоль небрежно беленых стен клетушки стояли четыре железные кровати, с никелированными металлическими дужками – такие дужки очень удобны в солдатской казарме – можно их выдергивать и свирепо нападать с ними на противника, либо яростно обороняться. Четыре студента, в том числе и я, спали на четырех кроватях законно, а пятый спал нелегально под столом, установленным впритык между кроватями. Существование радовало, только все время было холодно и хотелось спать. Холодно было потому, что на улице стояли Уральские морозы, а жизнь в батареях еле теплилась. Из розетки над моей головой дуло, а в стакане воды, случайно забытом на подоконнике с вечера, наутро плавала льдинка. Ритуал укладывания ко сну был такой: каждый расправлял на ложе ворох одеял, после оголялись до трусов, на головы натягивали спортивные вязаные шапочки, выключали свет и на счет три со звериным рыком бросались в ледяные берлоги. Спалось превосходно – холод оздоровлял. Ночами под дверями дрались пьяные студенты, орали, бились в дверь, блевали, но ничто не могло нарушить наш безмятежный глубокий сон. Подъем был установлен в шесть утра и, семи часов сна не хватало для наших молодых организмов.
       Можно бесконечно перетирать детали минувшего быта, но это был бы разговор не по существу. Да, быт - он расценивался нами, как временное неудобство, романтика, своего рода и каждый из нас был полон светлого оптимизма, верил, что вскоре будет востребован Родиной и обществом, а возможно и человечеством! Чем черт не шутит, когда мы часть такой великой и справедливой страны?
       Уходя рано утром, в каморку общаги мы возвращались поздно вечером, проводя время после занятий в библиотеке, где можно было между чтением книг вздремнуть за столом, и в кино, которое стоило тогда копейки и, в нем было тепло. Дежурный по комнате готовил ужин - заурядную жареную картошку с тушенкой, или копченой рыбой и традиционный черный чай с сахаром и хлебом с маслом. Трапеза сопровождалась дискуссиями на международные и внутриполитические темы, по накалу напоминавшими шквал. Мы импульсивно размахивали руками, доказывая свою правоту, вскакивали, разливая чай, в сердцах швыряли на пол алюминиевые ложки, которые со звоном укатывались под кровати. Сквозь темноту, желтые квадраты окон престижного дома напротив, притягивали к себе. Во время полемики я непроизвольно бросал на них взгляд, в безотчетном желании уловить метнувшуюся тень за шторой, либо еще нечто, запрещенное и скрытое. И вот однажды - Ох!- я заметил, как некая брюнетка в одних белых трусиках вздумала задергивать шторы. Взор мой отчетливо запечатлел, как качнулись груши грудей, излом руки с кистью был подобен виноградной лозе с гроздью и трусики – ах, белые, с умопомрачительными кружевами! Шторы замедленно сомкнулись, как на сцене в театре, после первого акта. Я промолчал, взглянул на часы, которые фиксировали ровно двадцать два вечера.
       Далее, кровать мне показалась не холодной, и остудить мое возбуждение не смогла. Воображение рисовало, как прелестница, за окном напротив, сдергивает с широкого ложа пену покрывала и как некий счастливец касается пальцами кружева ее трусиков... Приятель под столом, по кличке – Слон, тогда гавкнул на меня, дескать, какого ж хрена я кручусь и охаю, а остальные кровати поддержали его синхронным тявканьем. Я сжался, замер и заснул.
       Следующим вечером окно моего вожделения светилось без шторок. Я вглядывался в него в надежде повторения вчерашней удачи. Я смотрел на часы и – бог мой! – ровно в двадцать два часа произошло то же самое. Трусики были по прежнему, цвета пломбира и я почувствовал: мне бы НЕ хотелось, чтобы она оказалась без них.
       Получалось, дамочка дисциплинированная, являлась мне всегда в одно время и в трусиках цвета облаков в синей выси. По фасону были вариации, но тон оставался неизменным.
       Долго скрывать любимую не вышло, и в один из вечеров однокашники со злорадным ревом, как гиены жертву, облепили стекло. Затем они пол ночи вопили, измывались надо мной. Какие только фантазии не рисовал их эротизированный мозг, изголодавшийся по извращению, какие только гнусные сценарии не измышляли они, где главными героями были я и она. При этом хором гоготали и я в том числе.
       Со временем посматривать в окно на мою возлюбленную они стали все реже, и вскоре она им совсем наскучила, а насмешки уступили место равнодушию. В сущности, парни, бывает, даже женятся. А над женатыми парнями смеяться можно еще больше, но ведь никто этого не делает.
       Закончилась весенняя сессия, студенты стали разлетаться на практику, по родовым гнездам. А я решил пройти практику в Екатеринбурге. Последним, не считая меня, нашу клетушку покидал Слон.
- Сношаться будешь в каморке, жрать в столовке! – Хамски бросил он на прощание.
       Не исключено, что Слону хотелось высказать мне что-то более изысканное, но в чести была мужская жесткость. Все знали, что мягкотелый не может быть защитником своей справедливой Родины, своей семьи, своей женщины, своих детей. Мягкотелый - это презрение, а жесткий - это уважение.
       Практику проходил в мэрии. Я писал тексты выступлений, в которых главное внимание уделялось цифрам, помогал верстать хозяйственные планы, вертелся на подхвате. Подобная деятельность не удручает, если она в новинку. Впоследствии, безусловно, она превращается в занудство и несчастны те люди, которые так тянут жизнь. За окнами стоял июль, а что такое для Екатеринбурга июль? Это то же, что для Пушкина Болдинская осень, это как для Менделеева сон о периодической таблице, это как для желчного завистника суд над олигархом – мафиози. Июль в Екатеринбурге - прохлада уральского камня в оправе из изумруда зелени и золота солнца.
       В приемной мэрии сидела секретарша – сероглазая блондинка Люда. При виде ее в груди моей будто включался мотор, а в голове возникал сонм остроумных экспромтов, которые я выплескивал на Люду. Она заходилась смехом, и я чувствовал, что дело в шляпе – близится мое счастливое времяпровождение. Но внезапно она сообщила, что завтра уезжает в отпуск на юг с другом, и ей очень жаль, что я не ее друг.
       Я по- прежнему наблюдал за окном напротив, используя армейский бинокль и всякий раз, щемило сердце, словно стиснутое пинцетом. В сознание закрадывалось сомнение: а не остался ли я в общаге подсознательно, из-за дамочки напротив? Пострижена она была под каре и, шлифуя подошвами, асфальт центральных улиц города, я невольно выделял в толпе всякую женскую головку под каре. Я не мог сказать, что это ОНА, но вздрагивал от такого предположения.
       Блондинка Люда улетела в знойное странствие, и я от скуки стал караулить каждый вечер мою оконную любимую, возле ее подъезда. В субботу я пришел стеречь ее с утра, и тут охота увенчалась успехом. ОНА появилась в синих джинсах и в сабо на пробковой подошве. Талия ее была тонка, а бедра налиты чудной полнотой. Впрочем, тело ее я изучил досконально. Лицо моей возлюбленной было круглым, таким, когда изображают русских красавиц, а глаза цвета коричневого изюма. Она перекатывала ягодицами и я, наслаждаясь зрелищем, следовал за ней. Мы сели в красно-желтый трамвай, потом долго ходили по скучному универмагу, посетили разноцветные палатки торговцев овощами. Ветер - шалун взъерошивал ее волосы, и она поправляла их жестом, кажущимся верхом изящества. Закончилось все банально, как и началось – ее подъездом. В дверях она на мгновение замерла, обдумывая нечто, и вдруг резко повернулась ко мне. А я создал нелепый вид, будто изучаю местную архитектуру. Через мгновение я бросил в ее сторону взгляд, у подъезда было пусто.
       Я пошел в магазин, купил кефир и пирожков с повидлом. Вернулся к ее подъезду и пообедал на скамейке. Поделился с подлетевшими голубями, полюбовался крышами домов с разметавшимися антеннами в голубой бездне. Начинало вечереть. И тут снова появилась ОНА. Брезгливо глянула в мою сторону и, задрав нос, не пошла - поплыла по тротуару, словно по озеру лебедушка. Я, понятно, пристроился следом. Снова на трамвае доехали до центра, зашли в ресторан, она села за столик и я решительно подошел, спросил ее, можно ли и мне присесть напротив? ОНА небрежно кивнула, и я присоединился.
       - Ну, голубчик,- усмехнулась моя возлюбленная,- и как расценивать твое преследование?
       Набравшись смелости, я принялся лепетать, что прибыл из будущего, и пускай она предполагает, что я шизофреник, но я верно оттуда и могу это с легкостью доказать.
       Возлюбленная скептически ухмыльнулась, а я стих. Она ждала продолжения.
       - Хорошо,- ответил я решительно,- я не хотел, но ты вынудила. – Я сделал глубокомысленную паузу и продолжил,- откуда, по-твоему, мне известны подробности?
       - Какие еще подробности? – Недоверчиво воззрилась она на меня.
       - Тонкости интимные, которые никому не могут быть ведомы.
       - Ну?!- Хмыкнула она. – Изложи.
       - Например,- заглянул я в сумерки ее глаз, - трусики ты предпочитаешь исключительно белые. – ОНА оторопела.- И чтобы с кружевными оборками. А еще,- взволнованно воскликнул я,- у тебя правая грудь несколько перевешивает левую. – Девушка хотела что-то возразить, но задохнулась и только по - рыбьи открывала рот. – Да, - не унимался я, - у тебя на правом плече шрам, а на боку след от скальпеля. И откуда же мне это известно, если я не из будущего? Там, в будущем, знаешь, на что ты сетовала?! На то, что самая большая досада в твоей жизни - меня не встретила раньше, и ты отчаянно сокрушалась об этом упущенном шансе, но я умудрился проскользнуть сквозь ушко пространства и времени, чтобы очутиться здесь, в прошлом, сейчас перед тобой, дабы подкорректировать дальнейшие события, в нужном нам течении. И никуда нам от нашей любви не скрыться – это судьба! Хочешь, верь, а хочешь - нет.
       - Ну, допустим, - согласилась она дрогнувшими губами,- а какое тогда мое семейное положение на данный момент? Ты же должен быть в курсе?
       Я метнул взгляд на пальцы руки – кольцо отсутствовало. Мой взгляд не остался незамеченным. Но я, опираясь на наитие, выдвинул гипотезу:
       - Ты замужем. – ОНА повела головой и кивком опустила ее вниз - знак согласия. - А муж у тебя ответственный работник, значительно тебя старше и сейчас в длительной командировке. – Повисла пауза, я понял, что попал в точку и добил напоследок.- И вообще теперешнее положение тебе не по душе, подспудно ты мечтаешь обо мне.
       - Оч-чень интересный молодой человек!- Вознаградила она меня.
Неожиданно, крупная блондинка, разукрашенная, как рекламный буклет, отодвинула незанятый, за нашим столиком, стул и плюхнулась на него, откидывая голову. Моя любимая издала визг и поцеловала гостью.
       - Наденька! – Воскликнула блондинка.
       - Валечка! – Бурно отозвалась моя ненаглядная.
       Девушки обменялись малосодержательными фразами, из которых я вынес, что они давние подруги и не виделись аж три дня и просто фантастический фарт столкнул их в ресторане.
Подсел мужчина с проседью, лет сорока пяти, подтянутый и оживленный. Блондинка Валя чмокнула его в подбородок и известила, что это ее жених. Жених, пряча глаза, смущенно улыбнулся. Меня компания как-то проигнорировала и, только подустав от бурного обмена репликами, дамы обнаружили мое присутствие. Я отрекомендовался и, про меня сразу забыли, впрочем, как и о женихе.
       Подошел официант, и дамы сделали заказ. Мы пили шампанское, закусывали, смотрели начавшееся варьете. Музыка заглушала слова, и все молчали, пялились на представление. Блистательные сольные номера, вихрь - кружение пестрых юбок и мечта – обольстительные ножки танцовщиц. Варьете закончилось, публика раскипятилась, объявили танцы. На Наде была кремовая юбка, такого же цвета блузка. Бедра и ноги ее спускались к сабо трапецией, а вся фигура выглядела ромбом. Мы покачивались в такт музыке, в свете прожекторов, словно лилии на волнах в лучах солнца. Когда пришло время оплатить счет – тридцать рублей, Надя достала деньги, но мы с женихом дуэтом запротестовали, мол, гусары всегда платят за дам, и затраты мы с ним разделим пополам. Что в то время было пятнадцать рублей? Давали стипендию – сорок рублей, да плюс еще три стипендии в месяц – приработок разгрузкой каучука из вагонов каждые субботу и воскресенье. А все студенческие расходы на жизнь составляли не более семидесяти рублей. На выходе из ресторана продавали цветы, и я купил Наде букет. Валечка вопросительно поглядела на жениха и тот, кисло улыбнувшись, последовал моему примеру. Валечка была в два раза моложе жениха и в два раза шире его в плечах. Я рассказал анекдот про толстых женщин, и жених попенял мне на нетактичность, а я не уразумел, в чем она проявилась? И тогда жених сказал:
       - Вы, молодой человек некорректны, потому, что рассказали анекдот про толстых женщин. А моя дама полная.
       - Я не считаю, что Валечка полная,- парировал я,- я считаю, что она нормальная - лучше быть не может! Хотя,- пожал я плечами,- может, она не в вашем вкусе?
 Жених сразу поймал такси, посадил Валю, и они укатили. Мы с Надей пошли пешком.
 Надя разоткровенничалась, прониклась доверием. Она сообщила, что в ресторан зашла экспромтом, потому, как еще с утра обнаружила за собой слежку и не на улице же объясняться? Муж у нее действительно, очень ответственный работник и уже два месяца в командировке в Чехии, но скоро должен появиться, а ей и, правда, скучно. Ему сорок лет, ей двадцать пять, и живут вместе они уже три года. Меня мало интересовали ее семейные частности, и я перевел разговор на шутки. Она стала смеяться и мне подыгрывать в такт, и было очень мило. Понятно, я скрыл, где живу на самом деле, мы расстались возле ее подъезда, условившись встретиться завтра. Надя дала мне свой телефон и подчеркнула, что могу звонить в любое время.
       Во весь дух бросился я в каморку, дабы не пропустить самое вкусное. Я стоял в темноте подле окна и ждал, когда Надя придет задергивать шторы. Она явилась, и все прошло, как обычно, как всегда.
       Наши с Надей вечера стали общими. Мы делили с ней столик в кафе, мостовую, скамейку в сквере. Окружающее нас пространство стало торжественным, расширилось и заполнилось смыслом. Я успел посетить с ней театр, фортепианный концерт, музей и даже съездил с Надей на электричке за город, в горы. Было вольно, волшебно. И вот, наступил момент, когда она пригласила меня в свой рай, за которым каждый вечер наблюдал. Рай оказался таким, как в воображении - квартира, в которой присутствовало пространство. Убранство комнат впечатляло: мебель под старину, коллекционный хрусталь, большая библиотека в кабинете мужа – запах уверенности и вкуса. Я зашел в одну из комнат и остановился, ошеломленный, у окна, напротив моей общаги. Я нагнулся и потрогал пол, погладил его ладонью. Вот оно – это колдовское место! Впорхнула Надя и уперлась в меня озадаченным взглядом. Я принялся что-то невнятно бормотать о качестве настланного паркета, что позволило – хотя бы внешне, увести Надю от обнаруженной во мне странности. Мы выпили чуточку портвейна PORTO, из пузатой бутылки и Надя плавно опустила ладонь на гриф гитары. Затянула лирический романс – меланхолический и приторно-чувственный. Я тоже взял гитару и спел серенаду, в Латиноамериканском стиле – импульсивную и хлесткую. Потом снова она пела, а потом я; в ее романсах присутствовали дождь, печаль и шепот; в моих серенадах пекло, экспрессия и крик. Ее флегматичность и мягкость разрезались моим пылом и напором так же, как разрезает сыр острие ножа. И тут Надя отложила гитару и выдала:
       - Я очень хочу, чтобы ты меня поцеловал.
Она подошла ко мне и уселась на колени. Не скрою, мне тоже хотелось поцеловать ее жадно, беспощадно. И я выложился. Надя распалилась, встала посреди комнаты и принялась, шелестя предметами одежды, скидывать их. И тут меня постигло безжалостное разочарование – она осталась без белых трусиков. Страсть немедленно улетучилась, интрига исчезла, интерес пропал. Я подошел и стал одевать ее. Щелкали застежки, резинки и потрясенная, Надя очень смутно понимала происходящее. Я одел ее и потянул к столу, разлил чай по чашкам и сел напротив. Ее трясущаяся рука выплеснула часть жидкости на стол, а я провел ладонью по ее волосам.
       - Смотри,- сказал я,- если пересплю с тобой, то унижу твоего мужа – почему считаешь, что должен его унизить?
       Она промолчала. Потом прошипела:
       - Я тебя ненавижу!
       - Тривиально,- ответил я,- любовь, ненависть.
       Взгляд Нади был неподвижен и устремлен куда-то в угол комнаты, у меня за спиной. Я обернулся и увидел мусорное ведро.
       - Если хочешь,- сказал я,- разведись с мужем и тогда спи с кем угодно, хотя бы и со мной – это будет логично. – Я отхлебнул чаю. – Представляешь,- продолжил я,- если всякий станет за спиной творить подлости?
       - Все так поступают! – Взвизгнула она.
       - Ну да,- согласился я,- и ты хочешь, чтобы я тоже стал участником всеобщей низости? Мне представляется, что муж твой человек достойный.
       - Уходи,- ударила она меня кулачком в плечо,- противный!
       Восклицание это прозвучало не злобно, как знак примирения.
       Следующие пару дней мы встречались в прежнем стиле, но я под разными предлогами избегал ее квартиры. Надя вновь известила, что желает интимной близости со мной, но я напомнил, что мы уже эту тему проходили. И, кроме того,- аргументировал я,- в будущем желаю помнить Надю, как благородную и чистую даму. В противном случае в памяти запечатлеется только утро, чье-то тело рядом – кажется ее, мерное дыхание, нечищеные зубы – банально. Ты этого добиваешься?
       - Вот разведусь с мужем – будешь тогда знать! – Пригрозила она.
       В пятницу после работы Надя уехала к родителям в Курган. Вечер я маялся от одиночества, а, проснувшись утром, подумал, что до воскресенья, когда она приедет, могу и не дотянуть – сдохну от уныния. Идти на улицу, знакомиться с кем-либо, не хотелось. Умылся и решил пойти пожрать, чтобы хоть как-то заполнить день. Слово покушать было неуместно для тех столовок, в которых я жрал. В коридоре столкнулся со Слоном и Миклованом, который тоже проживал с нами в каморке. Миклован – такое прозвище, позаимствованное у персонажа одного популярного тогда Румынского кинобоевика. Ребята были из одного рабочего поселка, который им несколько наскучил, и они приехали проветриться. Приятели прибыли с девочками, которые закончили девять классов.
       - Через год получу институтский диплом, и поженимся. – Сказал мне Слон, глядя на одну из девочек, и похлопал ее по мелкому заду. Девочка хитро хихикнула и подхватила:
       - Я как раз школу закончу – очень удобно будет.
       - А ну тихо,- скалой навис над ней Слон,- это я решаю! И только попробуй мне потом не нарожать орлят!
       - Ой, Слоник,- прилипла она к нему,- тебе то да не нарожать?!
       - А ну, молчать,- приказал Слон,- это я решаю, нарожать, или нет! – Он отстранился от пассии и, размахивая над ней указательным пальцем, громогласно задал вопрос. – Ты знаешь, кто я?!
       - Ты командир экипажа, Слоник.
       - Правильно!- Подтвердил он.- А кто ты?!
Девушка прижалась к Слону и проурчала:
       - А я стюардесса-а…..
       - А ежели командир экипажа говорит, то, что делает стюардесса? – Спросил он, уже тихо.
       -Она молчит и слушает, что скажет командир.
       - Вот! – Удовлетворился Слон и поощрительно чмокнул девушку в губы.
       Все вместе мы отправились обедать в ресторанчик. Пары платили за себя, а у Миклована не хватило денег, и я заплатил за его даму, внимательно поглядывая на нее, при этом. Она смущенно улыбнулась в ответ и отвела взгляд. После, мы посетили зоопарк, сходили в кино, а вечером, постановили, будем кутить в каморке – утром они намеревались отъехать домой. Купили по дороге две бутылки портвейна – «72» и селедки с хлебом. Миклован бросил некую реплику, лишь для того, чтобы все обратили на него внимание. После чего демонстративно, с вызовом поглядел на меня.
       - Спать то с нами будешь, что ли? – Ехидно хмыкнул он.
Я не ожидал столь мерзкого выпада и ответил, что, мол, найду себе, где переночевать, чтобы не мешать им.
Все уловили бестактность Миклована, но промолчали. Я проглотил хамство, а сам замыслил коварство: « Ладно, гад, еще поглядим, где я спать буду»? – Мстительно подумал я.
Пассия Миклована – хрупкое создание в легком простеньком платьице, с чистеньким ясным личиком и, очевидно, такой же душой. По дороге я стал усиленно шутить, смешить всех, оказывать ей знаки внимания и через пол часа она стала забывать, что Миклован находится рядом - угрюмый и молчаливый. В каморке поставили виниловую пластинку Дайаны Росс и стали танцевать. Девочка Миклована танцевала с ним, а в перерыве бежала ко мне. В один из моментов, когда Миклован вышел по нужде, я пригласил ее. Во время танца я протискивал губы сквозь ее волосы, нашептывая на ухо заманчивые глупости, ощущая, как она возбуждается. Я поцеловал ей за ухом, и она охнула. Когда пришел Миклован, она даже не обратила на него внимания, не отпуская меня. Портвейн не шел – никто не желал его пить, и мы попросили Миклована унести непочатую бутылку коменданту, чтобы тот выдал нам две постели. Миклован удалился, с понурой головой. Когда вернулся, я заявил:
       - Миклован, есть свободная комната – склад кроватей. Пошли, я по дружбе помогу тебе устроиться на ночлег!
Комната представляла собой нагромождение беспорядочно сваленных разобранных панцирных кроватей, на время отсутствия студентов.
       - И что, я здесь должен спать? Взорвался Миклован.
       - Могу еще пристроить в коридоре.- Предложил я, осаждая его.- А если требуешь удовлетворения, то изволь - дуэль на кулаках, но это не поменяет сути дела.
Мы стали пробираться в дальний угол, скрипя панцирными сетками. Кровати обрушивались под нашей тяжестью, клацали металлом. Очистили угол, отбросив лишние кровати и оставив одну.
       - Я буду лежать здесь, среди металлолома, а ты пойдешь к моей невесте?! – Вновь вспыхнул Миклован.
       - Ну,- развел я руками,- ты же знаешь, что каждому свое?
Пассия Миклована висла на мне, я чувствовал приближение постели. Я вообразил себе завтрашний рассвет, и меня передернуло от отвращения. Утро, замаранная тобой чистая девочка под боком и невыносимое желание вскочить, схватиться за голову и с криком убежать куда подальше…. Нет, я не верю в бога, убежденно и искренне, ни на йоту не верю, но я верю, что праведность не пустой звук. Подошел Слон. Я видел его озабоченность и предложил ему:
       - Давай, выйдем?- Вышли в коридор.- Надо позвать Миклована,- хлопнул я Слона по плечу,- а мне уйти, как считаешь?
Слон не поднимал глаз, проговорил.
       - Знаешь, ты поиграешь с девочкой, удовлетворишь гордыню и все, а у Миклована серьезно, у него нешуточные намерения. Ты понимаешь, у нас промышленный городишко – все друг друга знают. Ну, ты переспишь с ней, ну, тут же забудешь, не по-божески все это.
Я зашел в хранилище металлолома. Свет был включен - Миклован читал журнал на сербском языке. Да, в нем присутствовала такая странность – читать литературу на сербском и польском. Устало посмотрел на меня, как сквозь туман и проговорил:
       - Ну и как, доволен?
       - Нет,- возразил я,- она со мной ложиться не соглашается - тебя спрашивает.- Миклован сморщил физиономию, деланно недоумевая.- Давай Миклован,- подтолкнул я его,- иди, тебя сегодня ждут великие дела.
Миклован без лишних уговоров, гремя железяками, двинулся к выходу. Замер, обдумывая, проговорил:
       - Извини, брат, я был не прав.
       - Да, ладно. – Сделал я широкий жест.
А утром скрутило желудок, хотя я никогда не болел. Друзья мне посочувствовали и предложили проводить в больницу, но я заверил, что сам разберусь, и попросил их не менять планы – ехать домой. В больнице скорой помощи спросили - что беспокоит? Я ответил: « Тошнит, тянет желудок, колит в правом боку». Взяли анализы и вынесли вердикт - надо меня прооперировать, ибо аппендицит. Я ответил, что приду через пол часа, только схожу, позвоню домой – сообщу отцу. Они обеспокоились, не сбегу ли я? Уже на операционном столе, когда сделали уколы – местный наркоз, я спросил хирурга, скоро ли он начнет резать? Он мельком взглянул мне в лицо и постановил:
       - Сейчас и начнем, боишься, что ли?
Я рассказал анекдот на эту тему, но хирург лишь хмыкнул, не меняя серьезного выражения. Мне стало неловко, и я попросил прощения, за неуместность.
       -Уже режу.- Сказал хирург и я ответил:
       - Режьте смелее, доставьте удовольствие.
Утром приехал отец, привез какой-то сок, который был не кстати – пить не рекомендовалось. Попросил отца заехать в общагу и забрать вещи, чтобы не таскаться, когда выпишут и поеду домой. Два дня я проспал, а на третий вспомнил, что уславливался в прошедшее воскресенье встретиться с Надей. Попросил соседа по палате, чтобы тот позвонил ей домой. Сосед ушел, вернулся и сказал со смехом, что по телефону ему ответил мужчина, который выспросил у него все подробности, и только после передал трубку Наде. На следующий день пришла Надя, принесла сок, который все еще нельзя было пить.
       - Да,- сообщила она напоследок,- приехал муж, я ему все выложила!
       - Что выложила? – Не понял я.- Что можно было выложить, и было ли вообще что – то?
       - Если не было,- загадочно ответила Надя,- то стоило бы все выдумать.
Возможно, в данном случае моя личность была не важна, а важно было Наде взбодрить мужа. Зачем? Можно было лишь догадываться.
Через два дня я пил сок. Пришла Надя и принесла бананы. Мы спустились вниз, на скамейку в парк, сразу за решетчатым ограждением больницы. Ели бананы, смотрели на прыжки белки по веткам сосен, и я почувствовал, что Надя уходить не хочет.
Вечером я лежал в кровати и слушал байки соседей. Тот, который звонил Наде, важно сообщил мне, что у него жена - управляющая банком. Я поощрительно загудел и он довольный спросил меня:
       - А ты шоркал управляющую банком?
       - Нет,- пожал я плечами,- даже близко не приходилось.
       - А я шоркал, шоркаю и буду шоркать. – Махнул он победно кулаком.
В это время зашла медсестра и сообщила, что ко мне пришли. В коридоре стоял импозантный господин в безупречном костюме. Он поглядел на меня хмурым взглядом, из- под бровей. Мой вид был, очевидно, жалок и господин лишь осуждающе еле заметно качнул головой.
       - У меня к вам дело. – Сообщил он холодно.
Я предложил спуститься на улицу, обсудить дело на скамейке. На улице из внушительного авто выскочил суетливый шофер и поспешил к нам, но господин остановил его жестом.
       - Медленно подбирая слова, господин произнес:
       - Меня зовут Иван Григорьевич.- Он показал мне удостоверение чиновника очень высокого ранга.
Я выдвинул соображение, что он, верно, ошибся, потому как я его, ну ни с какой стороны не могу интересовать.
Иван Григорьевич пропустил мою реплику и очень внимательно поглядел на меня.
       - Надя моя жена,- начал он вдруг волноваться,- я знаю, что у вас с ней было…- он хотел подобрать слово, но не смог.
       - А что было-то? – Недоуменно спросил я.
       - Ну, что бывает между мужчиной и женщиной?- Ломая пальцы, нервничал он. Было видно, что Иван Григорьевич не в своей тарелке, обсуждая подобную тему.
       - Да ничего не было, не знаю, что вам рассказала Надя?
       - А Надя утверждает, что у вас роман.
       - Послушайте, любезнейший,- усмехнулся я, - скажу вам, Надя фантазирует и она в ярости, потому как вы ее покинули на длительный срок. – Я замолчал, молчал и собеседник. – А хотите совет?
       - Не откажусь! – С готовностью согласился он.
       - Сделайте Наде двоих детей и не покидайте ее - она будет вам благодарна.
       - Ты понимаешь,- заерзал он,- я первый раз женат, все карьера, работа и я люблю Надю.
       - Сделайте, как я вам говорю. – Перебил я.
Надя продолжала проявлять участие, приходя каждый день. Ивана Григорьевича мы в беседах не упоминали, по молчаливому сговору. В день моей выписки снова явился он. Я вышел из больницы и увидал его, стоящим на крыльце. Иван Григорьевич поприветствовал меня и сообщил, что желает со мной перекусить. Заехали в рыбный ресторан, он сделал заказ, без спиртного.
       - Я объяснился с Надей,- начал он,- она подтвердила твои слова, созналась, что имела место блажь, с целью меня позлить. Да, ты прав, дорогой, надо детей заводить и не надо расставаться.
       - Ну? – Пожал я плечами.
       - Понимаешь, какая штука,- глядел он, не мигая,- я собрал о тебе сведения. Честь, великодушие не пустые слова – они существуют, но очень редко. Людей почти не осталось. В тебе я вижу человека. Я в команде Ельцина и верь, мы возьмем власть в этой стране.
       - Да ради бога,- хмыкнул я,- чтоб вам хорошо было.
       - Послушай меня внимательно,- крутанул он кистью руки,- я ищу себе помощника, с твоими качествами. Я хочу тебя забрать к себе - предоставляю тебе отличный шанс обеспечить себе будущее, во всех смыслах. Станешь работать со мной - в институте можешь не появляться, я договорюсь, тебе последний год остался – формальность. Через год мы будем уже в Москве.
Иван Григорьевич меня озадачил.
       - Ну,- протянул я робко,- помощниками высоких должностных лиц должны быть лучшие умы, а я не из их когорты.
       - Это не важно! – махнул он рукой.- Ты честен и ты не подведешь, и ты свой – этот фактор решающий. Если станем отбирать умнейших - это уже будет естественный отбор. Забудь, у нас неестественный отбор.
Обед закончился.
       - Знаете,- сказал я в конце,- я и не готов и не хочу. Я понимаю, что фортуна дальше вряд ли улыбнется, но….
       - Ты не в курсе,- перебил он,- ты уедешь к себе туда, где нет возможностей, где ты обречен на прозябание. Существование вне группировки – прозябание.
       - Я понимаю,- сказал я,- но я предпочитаю прозябание. Так глупее, но так достойней.
       - Как хочешь.- Мотнул он головой, осуждая.
Иван Григорьевич хотел посадить меня на поезд, но я отказался, попросил добросить до общаги.
Вещей в общаге не было – отец все забрал. Я ждал двадцати двух вечера. Надя появилась в срок и оказалась в безобразных серых трусах. Я понял, что больше не захочу ее видеть. Поставил на подоконник ведро, включил свет и спустился вниз позвонить ей. Трубку взяла Надя.
       - Привет!- Воскликнул я.
       - Ты где? – Спросила она.
       - Знаешь, откуда знаю подробности твоего тела?
       - Ну?
       - Зайди в спальню, взгляни на второй этаж дома, напротив, в окне увидишь оцинкованное ведро. Подожди немного, я появлюсь. – Помолчал. – И в одних трусиках, пожалуйста, не ходи задергивать шторы.
       В коморке я прильнул к окну, узрел ее, и Надя прощально махнула мне рукой. Я отвернулся, выключил свет и вышел на улицу. Стоял август, начинало тянуть холодом, будущее не сулило ничего теплого. Подошел троллейбус и повез меня на вокзал к ночному поезду. В салоне сидели парни со спортивными сумками, нервничали, что не успеют на электричку. Манерами и внешностью они напоминали моих приятелей – Слона и Миклована – стойкие, деятельные уральские парни, из рабочих городков, почти без шанса на удачу. Скоро их энергию высосет чья-то сворованная плантация: какой-нибудь обогатительный комбинат, или коричневая доменная печь. И будет замечательно, если они, вопреки системе, продолжат свой род. Троллейбус проезжал мимо ресторана, где мы с Надей смотрели варьете. Я подумал, что если попаду в рай, то там точно меня встретит Надя, в белых кружевных трусиках, споет мне свои дождливые песни и большего мне будет не нужно.