СЦЕНА 17
ОРНЕЛЛА, причудливо обёрнутая в белую материю, стоит посреди подвала в статичном положении, изображая то ли нимфу, то ли античную богиню. ОТЕЦ стоит за мольбертом, внимательно смотрит на неё и что-то тщательно прорисовывает на холсте.
ОТЕЦ: Великолепно! Однако боюсь, мне не хватит красок и таланта, чтобы правдиво передать и увековечить такое. Я же совсем не умею рисовать.
ОРНЕЛЛА: Уверена, вы недооцениваете свои способности. Уже готово?
ОТЕЦ: Ещё чуть-чуть, чего-то не хватает… потерпи немного (возвращается к холсту, берёт кисть, продолжает кропотливую работу).
Я так рад, что всё благополучно разрешилось. Теперь тебе никто не запретит свободно передвигаться по дому, дышать свежим воздухом в саду, плавать в бассейне. Ты можешь выезжать в город и гулять по площадям и переулкам, когда захочешь, в сопровождении нашего шофёра. Ты же знаешь, как неспокойно на улицах, это для твоей же безопасности.
ОРНЕЛЛА: Я не буду выходить без веских причин, не поставив вас в известность. Мне не хочется волновать вас, синьор Бернардо. Могу ли я попросить об одном одолжении?
ОТЕЦ: Проси о чём пожелаешь. Я сделаю всё ради тебя.
ОРНЕЛЛА: Можно мы поедем в супермаркет и наберём много игрушек, а потом заедем в кондитерскую и накупим тортов и пирожных?
ОТЕЦ: Зачем это?
ОРНЕЛЛА: Это для моих братьев и сестёр.
ОТЕЦ: Конечно, милая. Всё, что хочешь. Мы передадим эти подарки малышне.
ОРНЕЛЛА: Но возможно ли мне самой…
ОТЕЦ: Видишь ли, Орнелла… когда все бумаги будут выправлены и заверены официально… понимаешь, мне бы не хотелось лишних пересудов, наглой клеветы, соседских сплетен. Ты же знаешь, как люди начинают выдумывать Бог знает что! Поэтому, тебе пока не стоит появляться в том районе.
ОРНЕЛЛА: Да, я всё понимаю.
ОТЕЦ: Но совсем скоро мы пригласим их всех сюда!
ОРНЕЛЛА: Правда?!
ОТЕЦ: Конечно! Ведь Рождество не за горами. Нарядим ёлку, позовём клоунов и музыкантов. Вот это будет праздник!
ОРНЕЛЛА: Но до Рождества ещё целых три месяца.
ОТЕЦ: Неужели?.. И точно. Но они пролетят незаметно! Ведь ты продолжишь получать образование. И при этом тебе не надо будет ходить в школу! Все обязательные дисциплины и факультативные предметы будут преподаваться прямо здесь – в этом полуподвальном помещении, ставшем тебе вторым домом! Здесь тебе никто не помешает овладевать научными знаниями. Мы с Сильваной уже составляем расписание.
ОРНЕЛЛА: Здорово!
ОТЕЦ: А на каникулах мы поедем к морю! Куда бы ты хотела?
ОРНЕЛЛА: Не знаю, я ещё ни разу не была на море.
ОТЕЦ: Мы отправимся на Реюньон! Говорят, там превосходные пляжи, и совсем нет репортёров и назойливых соседей. А рядом с ним есть остров, так там вообще никого нет, только одни черепахи.
В подвал спускается ШОФЁР. ОТЕЦ делает жест рукой, чтобы он уходил, однако ШОФЁР продолжает спускаться. ОРНЕЛЛА поворачивает голову.
ОТЕЦ: Нет, нет, не шевелись! Замри! Какая удачная поза!
ШОФЁР: Хозяин, там наверху ваш…
ОТЕЦ: Не сейчас, Рокко! Вставай вон туда!
ШОФЁР: Сюда, синьор?
ОТЕЦ: Нет! Вот, да, вставай. Будешь изображать подглядывающего из-за деревьев сатира, снедаемого похотью.
ШОФЁР: Мне переодеться?
ОТЕЦ: Нет, только прими соответствующую позу, и глаза… сделай их выразительней (ШОФЁР принимает нелепую позу, выпучивает глаза и наливается кровью). Отлично, даже не пришлось вживаться в образ. Орнелла, ты больше не испытываешь отвращения к Рокко за то, что он с тобой проделал?
ОРНЕЛЛА: Что вы, синьор! Ведь сделал он это не по своей воле, а из желания угодить вам и добросовестно выполнить приказ работодателя. Мне так же известно, что вы отдали его не по какой-то низменной прихоти, а из естественного устремления к высоким идеалам постижения прекрасного.
ОТЕЦ опускает кисть. Он очень взволнован и растроган. Отпихивает от себя художественные принадлежности, достаёт фотоаппарат и делает снимки.
ОТЕЦ: У меня опять ничего не получилось! Я бессилен перед инструментами Творца, жалок и ничтожен, если не могу создать даже миража подобия... Хорошо, нами изобретена цифровая техника. Рокко, отнесёшь эти фотографии Альберто, пусть смонтирует полотно в духе античных пасторалей. Как ни странно, у него получаются не только портреты его голубых приятелей и полуголодных отощавших девиц с подиумов. Передай ему, чтобы он не испортил готовый шедевр, от него требуется только удачное обрамление. Орнелла, пройдём в библиотеку, давно хотел тебе показать… Не переодевайся. Пошли прямо так.
ШОФЁР забирает фотоаппарат, ОТЕЦ прибирает кисти и краски. Открывается люк, с шумом и смехом к ним спускается СЫН с девушкой. Она модно одета и накрашена, ведёт себя раскованно.
ШОФЁР: Я как раз пытался вам сказать…
ОТЕЦ: Что это вы такие счастливые? Вы что – ограбили банк?
СЫН: Пап, можно Кристина поживёт у нас пару дней? Помнишь, мы с тобой говорили.
ОТЕЦ: Ты убежала из дома?
СЫН: Ну, в общем…
ОТЕЦ: Отец в курсе?
КРИСТИНА: Конечно!
ОТЕЦ: Тогда ладно. Переночуешь здесь. Но только на пару дней…
СЫН: Но я думал, что…
ОТЕЦ: Никаких «но»! В твоей комнате полный бардак. Посмотри, какой порядок здесь!
СЫН: Может, Орнелла приберётся у меня? Орнелла, отлично выглядишь! Похожа на океаниду или кто ты сегодня есть?
ОТЕЦ: Отстань от девочки, бездельник!
ОРНЕЛЛА улыбается и вместе с ОТЦОМ и ШОФЁРОМ поднимается наверх. СЫН садится на диван, КРИСТИНА оглядывается, включает радио, начинает двигаться под музыку. По мере диалога её танец становится всё более раскрепощённым, под конец она падает на диван.
КРИСТИНА: А здесь мило. Уютно обустроено. Что тут было раньше – темница, казематы, бомбоубежище?
СЫН: Секретный бункер. Катакомбы первых христиан. Винный погреб.
КРИСТИНА: А кто эта смазливая нимфетка, завёрнутая в простыню?
СЫН: Не называй так мою сводную сестру!
КРИСТИНА: Сестру?.. В первый раз слышу. Давно у тебя появилась сестра?
СЫН: Не твоё дело!
КРИСТИНА: Мужчина! Какой вы брутальный. Всё, всё, молчу.
СЫН: Вот и помалкивай! Эти разговоры у меня уже вот где! Особенно, когда к моему отцу приходят его друзья. Жаль, что у меня нет револьвера, чтобы пристрелить их всех, когда они собираются наверху в гостиной.
КРИСТИНА: Я была бы тебе очень признательна. Мой отец часто заходит к вам?
СЫН (язвительно): Она была бы признательна!.. Да это весь мир должен быть мне очень благодарен, что я не выхожу на улицу с топором и не расчленяю бензопилой случайных прохожих.
КРИСТИНА: А что, часто очень хочется?
СЫН (задумчиво): Периодически. Я по-хорошему завидую таким людям, как Нерон или Калигула. Они могли быть самими собой, и до поры до времени это им сходило с рук.
КРИСТИНА: О чём ты задумался?
СЫН: А ведь когда-нибудь, уже совсем скоро, компьютеры будут обладать настоящим интеллектом, который позволит им писать романы, сочинять музыку, снимать фильмы… и всё это – без участия людей. Они будут создавать такие же произведения искусства, только в миллионы раз быстрее и лучше. И тогда я вообще не понимаю, в чём будет наше предназначение – слабых и ущербных организмов с продолжительностью жизни в несколько десятков лет, которые так кичатся своими творческими способностями?!
КРИСТИНА: Тебе не всё равно?
СЫН: Я часто представляю себя семидесятилетним стариком…
КРИСТИНА: Ну и дурак.
СЫН: Смысл истинной свободы обретается только в том случае, если ты можешь отказаться от всего по своей воле, а не потому, что у тебя одышка, ветхий скелет и обвисшие коллагеновые волокна.
КРИСТИНА: Ты о чём, вообще?
СЫН: Да ни о чём, тебе не понять. Это всё полное дерьмо. Слушай, представь ситуацию: тебе лет двенадцать, ты сидишь на скамейке и читаешь книжку. Тут к тебе подсаживается старик…
КРИСТИНА: Вроде тебя?
СЫН: Да. Так вот, садится рядом и спрашивает, интересная ли книжка?
КРИСТИНА: Я бы сразу позвала полицию.
СЫН: Сразу?.. Нет, подожди. Потом он предлагает тебе угоститься мороженым.
КРИСТИНА: Тогда я бы его съела. А потом бы убежала. Если он, конечно, не предложил бы что-нибудь ещё.
Открывается люк, сверху появляются СЛУЖАНКА и ШОФЁР.
ШОФЁР: Ребята, не возражаете, мы тут посидим у вас? А вы пока можете подняться в гостиную, там никого нет. Донна Сильвана давно спит, а ваш отец занимается живописью. В саду.
СЛУЖАНКА: Нет, по-моему, сейчас он в библиотеке.
СЫН: Нам и здесь хорошо.
КРИСТИНА: Вы нам не помешаете.
СЛУЖАНКА: Нисколько.
СЫН: Ну и замечательно. Располагайтесь!
ШОФЁР: Кх… но вы не могли бы уступить нам диван. Всего на несколько минут.
СЫН: А что, вы не можете на полу?
ШОФЁР: Конечно можем! (Вместе со СЛУЖАНКОЙ ложиться на пол, они обнимаются, целуются и смеются).
СЫН: Прямо, аки скоты, как выразился бы дядя Урбан. Ладно, идите сюда. Кристина, пойдём украдём что-нибудь из отцовского кабинета, у него там есть отличный коньяк.
Снова открывается люк, ОРНЕЛЛА собирается спуститься вниз. СЫН прикладывает палец к губам и энергично машет руками ШОФЁРУ, чтобы тот ничем себя не выдавал. ШОФЁР и СЛУЖАНКА проползают за диван и прячутся там.
ОРНЕЛЛА: Антонио! Посмотри, что подарил мне твой папа!
СЫН: Нет, нет, Орнелла, подожди… Мы сами идём к тебе, Орнелла. Мы поднимаемся!
СЫН и КРИСТИНА залезают по лестнице. Люк закрывается, из-за дивана с облегчением выглядывает голова ШОФЁРА.
СЦЕНА 18
Гостиная. За столом сидят ОТЕЦ, МАТЬ, КАРДИНАЛ, ДЖОВАННИ, ГРАФ и КОММУНИСТ. Из подвала появляется СЫН, просит прощение за опоздание, садится с недовольным скучающим видом, ОТЕЦ укоризненно смотрит на него.
ОТЕЦ: Как вам известно, я уже почти удочерил Орнеллу Росси, тринадцатилетнюю девочку, жившую до сей поры в нечеловеческих условиях, как и большинство детей в мире. Всё ещё большинство…
КОММУНИСТ: Признаться, все мы были немного ошеломлены.
ДЖОВАННИ: Особенно, когда познакомились с ней.
КАРДИНАЛ: Ты совершил богоугодное деяние, брат. Девочка достойна лучшей судьбы.
ОТЕЦ: Именно! Я вырвал её из мира нищеты, лицемерия и унижений, чтобы ввести в мир красоты, истины и порядка. И, как вы понимаете, именно поэтому я не могу позволить, чтобы она посещала обычную среднюю школу, где девочек её возраста приучают к наркотикам, промискуитету и циничному невежеству.
ДЖОВАННИ: На алкоголизм и табакокурение можно закрыть глаза…
ОТЕЦ: И я собрал вас, самых близких и проверенных друзей, чтобы вы занялись её образованием.
КОММУНИСТ: Мы польщены оказанным доверием.
ГРАФ: А где же синьор Тарделли?
ОТЕЦ: Видите ли, в учебном плане, составленном мной с Сильваной, не оказалось дисциплин, с которыми синьор Тарделли знаком достаточно хорошо. Возможно, в будущем году мы привлечём и его по какому-нибудь специфическому предмету. Вот, ознакомьтесь, пожалуйста, с предварительным расписанием занятий (раздаёт каждому бумаги).
ДЖОВАННИ: Но у меня всего один час в неделю?! «Риторика и введение в основы софистики»? Это же просто смешно! Я недоволен такой маленькой нагрузкой!
ОТЕЦ: А что тебе ещё надо? Через два года будешь преподавать ей эволюционное учение.
ДЖОВАННИ: Да я хоть сейчас готов.
ОТЕЦ: Я сверялся со школьной программой.
ДЖОВАННИ: Да ладно, – по-моему, за те пять минут, что ты позволил нам пообщаться с Орнеллой Росси, всем сразу стало ясно, что она умная девочка и в состоянии за полгода осилить двухлетнюю программу, сидя в своём подвале.
ОТЕЦ: Ты находишь?
ДЖОВАННИ: Несомненно!
С улицы заходит БЕЗДОМНЫЙ. Все присутствующие радостно приветствуют его.
ОТЕЦ: Профессор Бруно! Какими судьбами? Вы очень кстати!
БЕДОМНЫЙ: Я решил, как-то не совсем вежливо получается… когда такие люди зовут, приглашают… в общем, – где у вас можно принять ванну?
ОТЕЦ: Э-э… там, по-моему сейчас Мариза… Но вы можете воспользоваться нашей, на втором этаже. Прошу вас, проходите. Один момент, профессор. Только я попрошу вас об одном одолжении.
БЕЗДОМНЫЙ: Я сделаю всё, что в моих силах.
ОТЕЦ: Вы не могли бы приходить почаще и учить мою приёмную дочь математике, физике и астрономии? Моя дочь живёт в подвале, прямо под нами. Там её комната.
БЕЗДОМНЫЙ: А что, у неё какая-то редкая болезнь, аллергия на солнечный свет, например?
ОТЕЦ: Да нет, она здорова. Ей там удобно, мы и подумали, пусть живёт в подвале.
БЕЗДОМНЫЙ: Хорошо, я согласен. Когда начинать?
ОТЕЦ: На следующей неделе, мы как раз работали над расписанием.
БЕЗДОМНЫЙ: А что с родителями девочки, они умерли?
ОТЕЦ: Нет, они живы.
БЕЗДОМНЫЙ: Значит, – отказались от неё?
ОТЕЦ: Нет, не отказывались.
БЕЗДОМНЫЙ: Понятно. Ну, я пошёл. Давненько не приходилось смывать нежную мыльную пену горячей водой. Вот только, я забыл полотенце…
ОТЕЦ: Ничего страшного, возьмите любое понравившееся.
Бездомный уходит внутрь, с улицы заходит запыхавшийся ТАРДЕЛЛИ.
ТАРДЕЛЛИ: Добрый день! А я ехал мимо, вдруг вижу, – профессор Бруно заходит к вам. Я подумал, дай зайду себе. Только меня почему-то сразу не впустили… Смотрю, у вас какое-то собрание… Очень странно…
ДЖОВАННИ: А что тут странного?
ТАРДЕЛЛИ: Странно, прошло уже восемь дней, а моя дочь не появляется дома, и даже не позвонила…
МАТЬ: Да вы не волнуйтесь, наверно пошла в гости к подруге.
ТАРДЕЛЛИ: Скорее всего. А к вам она, случайно, не заходила?
ОТЕЦ: Случайно в этом мире ничего не происходит. Не так ли, Урбан?
КАРДИНАЛ: На всё воля Божья!
ТАРДЕЛЛИ: Просто я подумал, Кристина ведь так дружна с Антонио…
ОТЕЦ: Ну и что?
МАТЬ: А действительно! Антонио даже когда-то сочинил любовные стихи и посвятил Кристине. Сынок, прочти синьору Тарделли.
СЫН (встаёт на стул, без выражения читает): Сидим мы у речки с тобою вдвоём. Бьются сердечки, течёт водоём.
ТАРДЕЛЛИ: Юноша, вы уже где-то публиковались?
МАТЬ: Вот и я говорю, ты мог бы стать писателем.
СЫН: Но я хочу быть лесорубом.
ОТЕЦ (раздражённо): Не надо начинать снова!
ТАРДЕЛЛИ: Я мог бы поговорить со знакомым издателем. Кстати, Антонио, возможно ты видел Кристину в школе?
СЫН: Видел. Она ходит туда почти каждый день.
ТАРДЕЛЛИ: Тогда, будь любезен, передай ей, пусть заберёт деньги на карманные расходы, иначе придётся пожертвовать их церкви. Извините, синьор Урбан.
КАРДИНАЛ: Благослови вас Господь!
ТАРДЕЛЛИ: А вообще-то, я зашёл спросить насчёт вашей коллекции…
МАТЬ: Сожженных спичек?
ТАРДЕЛЛИ: Да.
ОТЕЦ (резко): Она не продаётся!
ТАРДЕЛЛИ: Что ж, простите за беспокойство. (Собирается уходить, останавливается, как бы колеблясь). А когда-то я тоже писал стихи. Вот послушайте… конечно, в те времена мы писали не о себе и не о том, что думаем, а о том, что видели. В кинохронике, по телевизору… например, о войне (берёт свободный стул, взгромождается на него): Били пушки, выли трубы. Земля признавалась в любви к напалму…
СЫН (бесцеремонно перебивая): Это обыкновенная графомания.
МАТЬ (после неловкой паузы): Зато вы – успешный промышленник, известный коллекционер…
ТАРДЕЛЛИ (спускаясь со стула с одышкой): Само собой разумеется… Так вы не продадите мне…
ОТЕЦ: Нет.
Открывается люк, показывается голова КРИСТИНЫ.
КРИСТИНА: Чёрт, видимо, я не вовремя.
ТАРДЕЛЛИ: Дочка, что ты там делаешь?
КРИСТИНА: Папа, только не волнуйся. Я позвоню (захлопывает люк).
ТАРДЕЛЛИ: Ладно, тогда мне пора.
Все прощаются с ТАРДЕЛЛИ, и он уходит. Небольшая пауза.
ОТЕЦ: Ну вот, проблема образования Орнеллы почти решена. Мы с супругой, по мере возможностей, тоже приложим все усилия, чтобы девочка выросла эрудированной, воспитанной и цельной Личностью, способной применить весь свой творческий потенциал и вложенный в неё (вложенный, подчеркну, всеми нами) энциклопедический груз знаний в самых различных (пусть даже и в драматических) ситуациях, которые возникнут впереди у этого замечательного юного человека.
Мы должны поработать так, чтобы она всегда могла испытывать к нам неистребимое чувство благодарности; даже в то отдалённое и отвратительное время, когда нас уже не будет рядом.
С понедельника вы обязаны приходить, согласно индивидуальному графику, не только на обеды и ужины. Я твёрдо рассчитываю на вас!
А теперь, мне необходимо остаться одному и поразмышлять над всем вышесказанным.
Все прощаются, СЫН спускается вниз, МАТЬ и КАРДИНАЛ уходят в дом, остальные – на улицу. ОТЕЦ в одиночестве сосредоточенно просматривает бумаги и нажимает кнопки рядом с собой на столе. Через минуту входит СЛУЖАНКА.
ОТЕЦ (не поднимая глаз от бумаг): Как дела, Мариза?
СЛУЖАНКА: Превосходно, синьор. Только вот… в нашей ванне моется какой-то бродяга. Он, как ни в чём ни бывало, заскочил туда сразу после меня!
ОТЕЦ: А! Это же профессор Бруно. Наверно перепутал. Я предложил ему помыться в своей. Он ещё не ориентируется у нас в доме.
СЛУЖАНКА: А я и не узнала, простите. Сыграть вам что-нибудь?
ОТЕЦ: Да, что-нибудь способствующее размышлениям…
СЛУЖАНКА садится за фортепиано, исполняет адажио Альбинони. Появляется ШОФЁР с гаечным ключом в руке. Он одет в рабочую спецодежду, руки и лицо перемазаны.
ШОФЁР: Вызывали?
ОТЕЦ (подняв глаза): Да. Почему ты в подобном виде? (СЛУЖАНКА, продолжая играть, поворачивается и украдкой усмехается)
ШОФЁР: Я снова решил попробовать запустить наш раритетный ретромобиль.
ОТЕЦ: Проще тебя запустить на Луну, чем этот раритет из гаража выползет оттуда хоть на метр без наших мышечных усилий. Мариза, я бы с удовольствием прослушал завтра это произведение целиком (СЛУЖАНКА закрывает крышку инструмента, уходит).
Рокко, я хочу, чтобы… подожди, у меня появились мысли. Что-то вдруг навеяло о неотвратимости далёкого бесчеловечного будущего. Наверно, это всё музыка…
ШОФЁР: Бесчеловечного? Когда совсем не будет людей?
ОТЕЦ: Нет, не такого далёкого. Там не будет только нас с тобой. По мере прослушивания оно стало казаться мне всё более неотвратимым и близким.
ШОФЁР: Да уж, Мариза чудесно играет, со всей душой. Если бы я не боялся за свою репутацию, то и сам бы расплакался. Но, возможно, это будущее наступит не так уж скоро?
ОТЕЦ: Это такое же заблуждение, как и считать, будто все выходцы с юга – мафиози.
ШОФЁР (стоит, туповато подсмеиваясь).
ОТЕЦ: И ещё я подумал об Орнелле.
ШОФЁР: Я тоже о ней часто думаю.
ОТЕЦ: А ведь когда-то неминуемо случится так, что на горизонте появится самодовольный и напыщенный молодой болван, привлекательный подонок, который вотрётся в доверие, покажется благородным, добрым и сильным; а, в конце концов, воспользуется доверчивостью и невинностью юной девушки и внезапно исчезнет, похваляясь потом, между делом, за бутылкой вина перед своими дружками (такими же самодовольными болванами), как он легко охмурил очередную наивную дурочку.
ШОФЁР: Пусть это вас не беспокоит.
ОТЕЦ: Ты не понял. Мы не можем выжигать пространство вокруг неё с помощью огнестрельного оружия. И нельзя держать её в постоянной изоляции от внешнего мира. Это было бы чересчур. К тому же, подобные меры ещё никому не шли на пользу.
Слушай, а ведь в семье Росси ещё восемь фактически полуголодных детей. У Орнеллы целый выводок младших братьев и сестёр, которых воспитывает улица.
ШОФЁР: Да.
ОТЕЦ: Ну а какой процент сестёр?
ШОФЁР: Не знаю, мне так сразу сложно посчитать…
ОТЕЦ: Хватит! Я спросил, – сколько у неё сестёр?!
ШОФЁР: А, ну, три ещё. Да, ещё три…
ОТЕЦ: А что насчёт возраста? Кто там в семье следующий по старшинству?
ШОФЁР: Так, дайте вспомнить. Дальше за Орнеллой идут два пацана…
ОТЕЦ: Тьфу, чёрт…
ШОФЁР: О, а потом Розетта! Ей лет девять вроде. А ещё есть Паола и Бьянка – пять и три года.
ОТЕЦ: На кой дьявол нам младенцы? Говоришь – Розетта?.. Как думаешь, возьмём её к себе через пару лет? И Орнелла обрадуется!
ШОФЁР: И точно! Обрадуется!
ОТЕЦ почти панибратски хлопает ШОФЁРА по плечу, тот уходит к себе в гараж. ОТЕЦ, заметно повеселевший, садится на диван и разбирает бумаги.
СЦЕНА 19
Гостиная. За столом сидят ГРАФ и ТАРДЕЛЛИ, выпивают, едят, играют в карты. Входит ДЖОВАННИ, наливает себе, собирается лезть спуститься в подвал. ГРАФ откладывает карты и поспешно останавливает ДЖОВАННИ.
ГРАФ: Нет, нет, Джованни. Сейчас у неё математика.
ДЖОВАННИ: Ну и что?
ГРАФ: Но позвольте, а потом у неё политэкономия. Где ваше расписание?
ДЖОВАННИ: Расписание?.. Не знаю, куда-то потерялось… Граф, любезный, давайте поменяемся уроками, через полтора часа я должен быть в другом месте. А в следующий раз я вообще вас подменю. Я тоже неплохо разбираюсь в политэкономии.
ГРАФ: Зачем это? Нет уж, увольте, я и сам могу вас подменить.
ДЖОВАННИ: А, ну и превосходно (садится за стол и выпивает)! Синьор Тарделли, извините, но у вас изо рта пахнет… картами.
ТАРДЕЛЛИ: Не знаю, вероятно, я съел одну. По неосторожности.
ГРАФ: Нет. Просто во время игры в мой бокал случайно упал пиковый валет, а синьор Тарделли перепутал и выпил из него.
ТАРДЕЛЛИ: Какая-то нелепая ситуация…
ДЖОВАННИ: Действительно.
ТАРДЕЛЛИ: Я не про то. Я вот про всё это (показывает вниз).
ДЖОВАННИ: Ах, вот оно что… А что вас смущает? У каждого человека есть свой подвал, и кто-то сидит там.
ТАРДЕЛЛИ: Но у меня, например, нет никакого подвала.
ДЖОВАННИ: Значит, вы сидите в нём сами.
ГРАФ: Браво!
ТАРДЕЛЛИ: Не сижу!
ДЖОВАННИ: Сидите!
ГРАФ: Джованни, то, что вы сказали – просто великолепно. Это же практически мои мысли, только я никак не мог их так красиво оформить.
ТАРДЕЛЛИ: Повторяю! Я не сижу ни в каких подвалах. Да кто был бы в состоянии меня туда засадить?
ДЖОВАННИ: Значит, вы поместили туда себя сами, добровольно. Хотите выбраться оттуда?
ТАРДЕЛЛИ: Что? Откуда? Конечно хочу!
ДЖОВАННИ: Что вы ощущаете, сопоставляя в уме наличие своих подлинных желаний и невозможность исполнения большинства из них вне него?
ТАРДЕЛЛИ: Я чувствую себя слабым, ущербным и ограниченным.
ДЖОВАННИ: Но вы же достаточно богаты, так зачем же становиться тихим латентным маньяком? Пусть другие, не имеющие средств и влияния, переживают личные трагедии или становятся жертвой несовершенных законов, попадая в сводки криминальных новостей. В глазах посторонних большая куча денег оправдает любые глубины совершаемых поступков. Пусть даже эти глубины оказываются бездной. Чем больше денег и громче имя, тем сильней вас будут оправдывать.
ТАРДЕЛЛИ: С деньгами у меня проблем нет. Но вот в народе я не очень известен, меня мало кто знает. Мне нужно как-то завоевать популярность.
Входит СЫН, молча садится за стол, наливает себе.
ДЖОВАННИ: Да, надо признать, деньги без имени, или же наоборот, не являются такой уж крепкой гарантией неприкосновенности, как если бы эти две компоненты счастливо соединились в одном человеке. А ещё лучше, чтобы это имя принадлежало к творческой элите, к так называемым богемным кругам, где, как известно, обыкновенных пьяниц, наркоманов и психопатов часто принимают за гениев, которым позволяется многое.
ТАРДЕЛЛИ: Но я не склонен к эпилептическим припадкам и не употребляю наркотики.
ДЖОВАННИ: А вы начните! Устраивайте экзальтированные выходки в местах большого скопления народа.
ТАРДЕЛЛИ: Боюсь, это не по мне.
ДЖОВАННИ: Тогда сидите в своём подвале, и не морочьте мне голову!
Мимо проходит МАТЬ, её взгляд немного отстранён.
ДЖОВАННИ: Сильвана, возлюбленная сестра моя, посиди с нами, выпей вина.
МАТЬ: Простите, я уже приняла снотворное.
ДЖОВАННИ: Ничего! Алкоголь с таблетками даёт потрясающий эффект. Никаких проблем с засыпанием. (Усаживает её за стол, наливает вино, вместе выпивают). Другое дело, да? Так ведь гораздо лучше?
ГРАФ: Донна Сильвана, а когда вернётся ваш муж?
МАТЬ: Поздно. Завтра. Не скажу точно.
ДЖОВАННИ: Я всегда повторял, на женщин нельзя рассчитывать даже в мелочах. Они живут в каком-то эфемерном мире и вообще ничего точно не знают. Они даже не в состоянии об этом правдиво сказать.
ТАРДЕЛЛИ: Кстати, прошло уже три недели, а моя жена до сих пор не знает, где моя дочь.
ДЖОВАННИ: Вот и я о том же! Дорогая, а ты знаешь, где твоя дочь?
МАТЬ: Не знаю.
ДЖОВАННИ: Вот видите, что я говорил?
ГРАФ: Донна Сильвана, но у вас не было дочери. У вас есть сын.
ДЖОВАННИ: Да, ну и где он?
СЫН: Я здесь.
ДЖОВАННИ: Не мешай, я спросил у твоей матери. Хотел посмотреть, как мой вопрос застанет её врасплох. Так где твой сын, Сильвана?
МАТЬ (молчит, в недоумении озирается блуждающим взглядом).
ДЖОВАННИ: Ну что, вы только посмотрите, как у неё вытянулось лицо.
СЫН: Я…
ДЖОВАННИ: Тихо! Так как, дорогая, есть какие-нибудь варианты?
МАТЬ: Может, он в школе. На дискотеке… или в подвале?..
ДЖОВАННИ: Ты перепутала. В подвале сидит дочь синьора Тарделли. И Орнелла Росси, причём уже давно. А твой сын – за столом.
МАТЬ: Слава Богу, сынок, ты нашёлся. Поцелуй меня перед сном. Спокойной ночи! (Неуверенно встаёт и уходит).
СЫН: Хорошо, мама.
СЫН встаёт из-за стола, подходит к ДЖОВАННИ, бьёт его кулаком по скуле, цедит сквозь зубы: «Скотина. Вы мне надоели». Спускается в подвал. Неловкая пауза. ДЖОВАННИ выпивает и закусывает, сохраняя невозмутимую саркастическую маску.
ДЖОВАННИ: Я долго размышлял, как получилось, что среди всех отрядов класса млекопитающих именно приматы сумели выделиться из первичного зоологического бульона и обособиться в Ноосфере? И в какой момент исторического развития люди стали людьми, в современном понимании этого слова? Вряд ли это произошло, когда первые гоминиды научились пользоваться некоторыми нечленораздельными звуками и начали обтачивать камни. В дальнейшем их старательные последователи и ученики могли делать уже более удивительные вещи – строить стены, акведуки и библиотеки, а также создавать хитроумные механизмы и приспособления, чтобы эффективно их ломать и превращать в пыль веков. Потом, уже гораздо позднее, появились паровозы, дирижабли и мы – люди третьего тысячелетия, вместе со своими нанокомпьютерами, космическими средствами мобильной связи и реактивными самолётами гражданской авиации. Если на минуту забыть о нашей тотальной «отчуждённости», «выброшенности в бытие» и об опасности, что всё это комфортное бытие в любой момент по ошибке может взлететь на воздух, то я безмерно счастлив жить в лучшие времена в истории!
Поразмышляв над ключевыми, переломными историческими событиями (прожёвывает, глотает)… я пришёл к выводам, что в нравственной эволюции человека огромную роль сыграли пищевые полуфабрикаты. Когда люди перестали самостоятельно забивать кур, свиней и коров и при виде крови начали падать в обморок, их врожденная агрессивность и естественная жестокость загонялись всё глубже и глубже в бессознательное, пока на смену коннице и бронетанковым дивизиям не пришли ракеты и космические лазеры.
Нынешние цивилизованные солдаты больше не вспарывают друг другу кишки штыками и сапёрными лопатами. Это неоспоримый факт. Более того, в их услугах вообще нет никакой необходимости. Например, чтобы уничтожить горстку реликтовых безумцев, укрывшихся в горных пещерах и грозящих оттуда разобрать все достижения цивилизации на запчасти от автомата Калашникова, теперь достаточно нажатия всего одной кнопки – и все эти высокотехнологичные лазеры и ракеты полетят туда прямо с Луны и орбитальных баз и сотрут неблагонадёжные пещеры вместе с горами в белое пятно на карте.
В мировых войнах тоже не возникает нужды, ведь их можно смоделировать на компьютере и превратить в забавную игрушку.
Я к чему всё это говорил… проявление внутривидовой агрессии – пошлый атавизм.
Входят ШОФЁР и СЛУЖАНКА, не обращая на присутствующих внимания открывают люк, спускаются вниз. Из подвала слышны музыка и веселье.
ГРАФ: Куда это они? Что там происходит? Они сорвут весь план занятий!
ДЖОВАННИ: Вы напоминаете мне корабли в бутылках, которые плавают только по их содержимому. Вы пьяны, граф, какие занятия?! Сядьте и продолжайте пить. Я ещё не закончил. Мне бы хотелось сказать несколько слов в защиту ядерного оружия. Надеюсь, вам не приходит в голову называть его «инструментом апокалипсиса»?
ТАРДЕЛЛИ: Да нет.
ГРАФ: Нет, что вы!
ДЖОВАННИ: После того, как с помощью ядерных зарядов мы уничтожим все подозрительные астероиды в Солнечной системе, только сумасшедший будет утверждать подобную чепуху. Сейчас уже никто не посмеет оспорить факт, что благодаря послевоенным испытаниям атомных и водородных бомб радиационный фон планеты во второй половине двадцатого столетия увеличился ровно настолько, насколько было необходимо для улучшения человеческого фенотипа и запуска феномена акселерации. Учащение и закрепление полезных мутаций на генном уровне привело не только к увеличению среднего роста всего вида в целом (и многих его эстетических свойств), но и к повышению коэффициента умственного развития всех без исключения народов – от кочующих оленеводов арктической тундры до жителей влажных экваториальных лесов Африки и Индонезии.
Конечно, нельзя сбрасывать со счетов совокупные действия и других факторов – выбросы промышленных предприятий, высококалорийное питание, электромагнитное излучение от бытовых приборов, более широкий охват образования, в конце концов. Однако результат ядерных испытаний в атмосфере очевиден – нынешние люди гораздо красивей и умней наших предков. Даже тех, кого мы называем своими бабушками и дедушками. Не говоря уже о синантропах и гейдельбергском человеке.
Из подвала вылезает БЕЗДОМНЫЙ. Опять слышны музыка и смех.
ГРАФ: Вы уже закончили, профессор?
БЕЗДОМНЫЙ: Да, уже достаточно давно. Я задержался, проверяя письменное домашнее задание. Подождите, перемена 15 минут.
ГРАФ: Полагаю, сегодня политэкономию проводить уже нецелесообразно. У меня резко упал умственный тонус. А что там внизу, почему так шумно?
БЕЗДОМНЫЙ: Ничего. Ребята отдыхают.
ГРАФ: Пожалуй, я тоже нуждаюсь в отдыхе. Извините (спускается вниз).
ТАРДЕЛЛИ (бьёт по столу): А это что за тварь ползёт, сколопендра что ли? Или гусеница? Откуда она взялась?!
ДЖОВАННИ: Она выползла из вашей тарелки с фруктами. Да оставьте её, пусть ползёт.
БЕЗДОМНЫЙ: Вот именно. Что за пренебрежение к этому созданию? Оно, по крайней мере, точно знает смысл своей жизни. В отличие от нас.
ТАРДЕЛЛИ: Почему вы обобщаете? Вот я, например, совершенно точно знаю, зачем живу, и мне незачем об этом лишний раз задумываться.
ДЖОВАННИ: Даже не спрашиваю, зачем вы это делаете, синьор Тарделли. Ведь мы совсем недавно уже выяснили, что вы несвободны, и живёте в метафизическом подвале.
ТАРДЕЛЛИ: Повторяю, я не живу в каком-то там подвале и я абсолютно свободен! Хотите, я прямо сегодня распоряжусь пригнать землеройные машины и экскаваторы и прикажу выкопать у себя под домом целый подземный город?! Тогда я посмотрю, что вы скажете на это, и ещё посмеюсь над всеми вами!
БЕЗДОМНЫЙ: Да что вам известно о настоящей свободе? Я стал истинно свободным, лишь отказавшись от неё.
ТАРДЕЛЛИ: Не понял, как это? Отказаться от свободы, чтобы стать свободным… Но ради чего? Какой-то дерьмовый древнегреческий парадокс.
ДЖОВАННИ: Профессор, бесспорно, я восхищён, как вам блестяще удалось освободиться от социальных условностей, когда вы порвали с постылой обыденностью буржуазного быта и переехали жить на свалку пищевых отходов. Но каким образом вы смогли избавиться от своих привычек, страстей и привязанностей, подчас весьма пагубных и бесполезных? Что делать с похотью, алкоголизмом, стремлением к неограниченному доминированию?
БЕЗДОМНЫЙ: Вы хотите знать, как я стал по-настоящему свободным человеком? Хорошо, я расскажу вам. Может моя история послужит для кого-то поучительным примером.
Ещё до того, как я вполне осознанно превратился в изгоя и занялся радиоастрономией под открытым небом, у меня была своя квартира, мотороллер и даже счёт в банке. Я работал служащим на фирме, а по вечерам ходил в кино и бары. Мне не приходилось жаловаться на судьбу. Но однажды я увидел на улице нищенку – оборванную старуху с гноящимися оспинами и струпьями на лице, держащую на руках плачущего младенца, завёрнутого в грязное тряпьё – и тут во мне будто что-то надломилось… А, возможно, всё это накапливалось постепенно, просто я не отдавал себе отчёта. Я понял, что живу бесцельно, бессмысленно и неправильно, машинально вращая какую-то гигантскую электротурбину или Колесо Сансары, которые меня впоследствии равнодушно раздавят и переработают. Меня охватил ужас, и я чуть было не записался в госпиталь на процедуру эвтаназии. Однако я не сумел перебороть инстинкт самосохранения, который оказался слишком крепко в меня врождён, и был вынужден погрузиться в размышления, дабы искать выходы, принимать решения.
Для начала, тут вы правы, мне нужно было избавиться от всех возможных зависимостей и твёрдо уверовать, что все самые лучшие вещи в мире – бесплатные. Или, по крайней мере, – недорогие. Я ходил по улицам, пил воду из фонтанов и в хорошую погоду чувствовал себя достаточно счастливым.
ТАРДЕЛЛИ: Так что вы сделали со своим организмом, с его потребностями? Вы себя кастрировали?
ДЖОВАННИ: Без лоботомии это вряд ли бы возымело действие. Впрочем, по отдельности эти операции никому не помогают.
БЕЗДОМНЫЙ: Как ни странно, но с половым влечением покончить было легче всего. Однажды я познакомился с уже немолодой женщиной, которая была рада сделать всё, что пожелаю – в любое время и в любом месте. Взамен она попросила всего лишь две бутылки вина и хлеб с ветчиной. Не зря я в течение долгого времени бродил по трущобам и выбирал самую страшную, омерзительную и бестолковую бабу. Уверен, она обладала примитивной нервной системой (скорее всего – только вегетативной) с несколькими аксонами и дендритами, спорадически расходящимися от брюшных ганглиев. Мне ещё удалось выдержать пару минут, когда она осуществляла мне фелляцию своим беззубым ртом в ближайшей подворотне, но когда это аморфное животное, амёбовидная свиноподобная амфибия предложила мне продолжить – меня чуть не вырвало прямо на неё. Я получил стойкое отвращение ко всяким интимным сношениям.
То же самое я решил проделать с алкоголем. Одним чудесным утром, прогуливаясь в парке, мне посчастливилось повстречать троих раблезианского вида бродяг и напиться с ними денатурата до разум очищающей тошноты. На следующий день я пребывал в полной уверенности, что больше никогда мне не захочется выпить. Однако, к моему глубочайшему изумлению, через неделю иммунитет к спиртному пропал. Покончить с алкоголем оказалось несколько сложней, чем с женщинами. Ведь за всю жизнь у меня скопилось много друзей, с которыми было приятно посидеть за бутылкой вина; и я встречал на улицах множество незнакомых людей, которые были не прочь запросто со мной выпить. А с другой стороны, мне ни разу не попадались женщины, идущие по обычному тротуару домой из магазина и предлагающие переспать с ними просто так, не за деньги.
Так как всё равно почти весь мой заработок тратился на выпивку и женщин, то самое очевидное, что я мог предпринять – это перестать ходить на службу. Правда, количество людей, стремившихся проводить время в моём обществе, резко сократилось, зато это самое время появилось у меня, причём в геологических масштабах. Теперь я не тратил жизнь впустую, а смело шёл по избранной магистрали!
Из всех источников, провоцирующих выработку гормонов радости, я оставил бананы, шоколад и солнечное излучение (в пользу последнего больше всего говорила его общедоступность и нулевая стоимость). От других привнесённых извне веществ я отказался по причинам сугубо экономического характера. Кроме того, они вызывали болезненную зависимость.
Мне никак не удавалось сознательным усилием контролировать выработку эндорфинов железами внутренней секреции, поэтому я решил заняться спортом и вырабатывать их естественным путём, ведущим к неминуемому укреплению мягких тканей и скелетных сочленений, а также к интенсификации электрической деятельности мозга. Хотя, конечно, эти самые эндорфины не нальёшь в стакан и не поднимешь тост вместе с друзьями. Зато их не нужно было покупать в магазине.
Мои бывшие знакомые и коллеги по работе тратили кучу денег на тренажёрные залы, бассейны и фитнесс-клубы, но это им совершенно не помогало. Фаст-фуд, восьмичасовое пребывание перед монитором в сидячем положении, пьянство и травка сводили их еженедельные потуги на нет. А я нашёл в помойном контейнере 24-х килограммовую гирю и поднимал её каждый день в своей комнате. Ещё я бегал по лестнице с первого на двадцать второй этаж и тоже бесплатно. Я стал здоровым и атлетичным, у меня скопилось много лишних денег (больше, чем когда я каждый день ходил на работу), которых я никуда не тратил, в полном соответствии со своей новой жизненной философией. Правда, я не сумел донести её концепцию хотя бы в основных тезисах разъярённому домохозяину, потребовавшему от меня заплатить за три месяца или убираться к дьяволу.
Но меня уже ничем нельзя было смутить. Наступило лето, которое я провёл на велосипеде, переезжая из одного приморского города в другой. Это было благословенное время. Я был молод, ночевал на пляжах, а целыми днями плавал в море и играл на песке в футбол и волейбол. Молодые и привлекательные женщины предлагали встречаться с ними и «проводить время». Я говорил, что ничего не могу дать взамен, а им, к моему удивлению, похоже, было наплевать.
Мне нравилась такая жизнь. Я жил в соответствии со своими принципами. Я был честен перед собой, меня это устраивало.
Но потом я вспомнил о неосуществлённой мечте детства, – ведь я ещё ребёнком частенько тайком забирался ночью на крышу и, вооружившись отцовской подзорной трубой, наблюдал за межгалактическим газом и звёздными скоплениями, пока утром меня, сонного и изнеможённого, на руках не приносила в кровать мама.
В конце концов, на оставшиеся деньги я купил по бросовым ценам участок земли, вплотную прилегающий к свалке, и переехал туда насовсем, оборудовав там любительскую обсерваторию, сооружённую собственными руками из мусора. Отходов становилось всё больше, свалка разрасталась, поглотив мой участок, который находится теперь почти в её середине. Однако я живу на своей земле, занимаюсь любимым делом и ни от кого не завишу. Вот что такое настоящая свобода.
ТАРДЕЛЛИ: И вы называете это «настоящей свободой»? Хотите меня убедить, будто отказавшись пусть даже от того немногого, что у вас имелось, вы почувствовали себя гораздо лучше по соседству с бродячими собаками и зачумлёнными?
БЕЗДОМНЫЙ: Если откровенно, – то я не вижу особой разницы.
ДЖОВАННИ: Браво! Вы достигли высочайшего уровня атараксии и автаркии!
ТАРДЕЛЛИ: Так почему же я, обладающий огромными финансовыми рычагами и возможностями – несвободен?! Тем более что по вашим словам между нами нет никакой разницы! Или мне надо всё завещать ЮНЕСКО, одеться в рубище и уйти в пустыню?
ДЖОВАННИ: Понятия не имею. Вас уже не переделаешь. Вот профессор, полагаю, прекрасно бы чувствовал себя в вашем особняке и не изменял бы своим взглядам. Не правда ли?
БЕЗДОМНЫЙ: Несомненно. Просто у меня нет особняка, и это не проверишь на опыте. Но можете поверить мне на слово.
ДЖОВАННИ: Я вам верю.
ТАРДЕЛЛИ: Ну знаете ли, это похоже на шутливый розыгрыш.
ДЖОВАННИ: Мы абсолютно серьёзны.
БЕЗДОМНЫЙ: Мне нужно принять ванну. Вы не в курсе, какая из них свободна?
ДЖОВАННИ: Они обе не заняты.
БЕЗДОМНЫЙ откланивается и уходит. ДЖОВАННИ и ТАРДЕЛЛИ пьют.
ТАРДЕЛЛИ: Вон как позанимался алгеброй, – аж вспотел. Или так опаздывал, что не успел помыться, придя со своей свалки. Тоже мне – свободный человек. Да и преподавать я мог бы не хуже его. Когда-то я тоже всерьёз занимался математикой и даже составил таблицу сложения.
ДЖОВАННИ: Зачем вы это сделали?
ТАРДЕЛЛИ: Её даже не надо запоминать, как в случае с умножением. Если уметь ею правильно пользоваться, то можно складывать любые числа. Хотите, продемонстрирую, как она работает?
ДЖОВАННИ: Валяйте.
ТАРДЕЛЛИ (достаёт из кармана блокнот): Я всегда имею её при себе, она никогда ещё меня не подводила… Вот, например, знаете, сколько будет три плюс два?
ДЖОВАННИ: Ну?
ТАРДЕЛЛИ (водит пальцем по блокноту): Ага, вот, нашёл! Пять.
ДЖОВАННИ: Но это же элементарно.
ТАРДЕЛЛИ: Естественно, после того, как я изобрёл мою таблицу!
Пьяные ДЖОВАННИ и ТАРДЕЛЛИ жуют и молча смотрят друг на друга. Снизу доносится взрыв хохота, музыка становится громче.
ТАРДЕЛЛИ: Похоже, там весело.
ДЖОВАННИ: Я так не думаю.
ТАРДЕЛЛИ: Пойду, взгляну, что-то хочется спеть под гитару… голова совсем отяжелела от этих формул…
ТАРДЕЛЛИ встаёт и, немного покачиваясь, спускается в подвал, забывая закрыть люк. Смех, музыка и песни становятся ещё громче. ДЖОВАННИ допивает вино, идёт к граммофону, перебирает пластинки, ставит одну из них. Звучит мадригал Карло Джезуальдо. Проходя мимо люка, он с раздражением закрывает его ногой. Садится в кресло. Потом вдруг вскакивает и встречает в дверях ОТЦА, который несёт завёрнутый в бумагу предмет прямоугольной формы.
ОТЕЦ: Куда это ты торопишься?
ДЖОВАННИ: В нормальный бордель.
ОТЕЦ: По крайней мере, – честно.
ДЖОВАННИ: Честность – самый дорогой товар. Я продам его в последнюю очередь.
ДЖОВАННИ уходит, ОТЕЦ разворачивает бумагу и довольно смотрит на картину. На ней очень красиво изображена ОРНЕЛЛА, выходящая из морской раковины в стилистике «Рождения Венеры». Он присматривает место на стене, потом снимает старую картину и вешает новую, любуясь ей. Затем, счастливо улыбаясь, он берёт картину и спускается с ней в подвал.
Через некоторое время внизу стихает музыка, и замолкают голоса. По очереди наверху появляются сконфуженные ГРАФ, СЛУЖАНКА, ТАРДЕЛЛИ, СЫН, КРИСТИНА, ШОФЁР. ГРАФ, ТАРДЕЛЛИ и КРИСТИНА поспешно одеваются, СЛУЖАНКА подаёт им одежду.
ГРАФ: Как-то неловко получилось.
ТАРДЕЛЛИ: Дочка, пойдём домой.
СЫН: Всего доброго. Пока, Кристина (уходит в другую комнату).
ГРАФ, ТАРДЕЛЛИ и КРИСТИНА молча уходят на улицу. Наконец, из подвала медленно поднимается ОТЕЦ, небрежно несёт картину. СЛУЖАНКА быстро оставляет его наедине с ШОФЁРОМ.
ШОФЁР: Патрон, перед тем, как на скорую руку вы начнёте отдавать распоряжения и делать собственные выводы, позвольте всё-таки высказаться, что это не совсем то, о чём можно было бы подумать и всё совершенно не так.
ОТЕЦ: Не так?..
ШОФЁР: По правде сказать, Орнелла, угождая вашим друзьям и родственникам, думала, что, прежде всего, делает приятное вам.
ОТЕЦ: Что?! Приятное – мне?!!! Пошёл к чёрту!
ШОФЁР: Но я её и пальцем не тронул, как она стала жить там, внизу. С тех пор, как вы вытащили её из мешка…
ОТЕЦ: Вон! Убирайся!
ШОФЁР ретируется через входную дверь. ОТЕЦ со злостью смотрит на изображение ОРНЕЛЛЫ и швыряет его в граммофон. Музыка со скрежетом прекращается, ОТЕЦ равнодушно идёт в другую комнату.
СЦЕНА 20
Подвал. От шикарной обстановки ничего не осталось – только лампочка без абажура, свисающая с потолка на проводе. В углу ШОФЁР закапывает лопатой яму. Подле него стоят ОТЕЦ, СЫН и КАРДИНАЛ, читающий молитву. На всех надеты тёмные очки и строгие чёрные костюмы. Сверху спускается ДЖОВАННИ.
ДЖОВАННИ: Я только что узнал. Как это случилось?
ОТЕЦ: Я не знаю. Когда я спустился к ней, она лежала прямо тут, на полу.
ШОФЁР: Она была уже холодная, мы ничего не могли поделать.
СЫН: Если бы у тебя был хоть один близкий друг с медицинским дипломом…
ОТЕЦ: Хочешь сказать, что этого бы не произошло? Ты же знаешь, что я не подбираю себе друзей, исходя из их потенциальной полезности.
ДЖОВАННИ: Но каковы возможные причины? Может, это был просто сквозняк? Или депрессия?..
СЫН: Но она выглядела такой счастливой.
ОТЕЦ: И у неё было абсолютно всё, чтобы по-настоящему чувствовать себя таковой!
ШОФЁР (заканчивает закапывать, откладывает в сторону лопату): Верно. Те, кто жили здесь раньше, не имели даже матраса с обогревателем.
ОТЕЦ: Мы все так любили её.
ДЖОВАННИ: Не стоит так переживать. Всё равно бы она рано или поздно состарилась и умерла. А перед этим ещё и повзрослела. Однако мне тоже очень жаль.
СЫН: Нам будет не хватать тебя, Орнелла.
ОТЕЦ (сквозь слёзы): А я ещё два дня назад зачем-то вдребезги разбил её картину о граммофон! Если бы я только знал!..
ДЖОВАННИ: Ну, ну… не вини себя. Ты не мог предвидеть такое…
КАРДИНАЛ (заканчивая читать молитву): Аминь!
ОТЕЦ и ШОФЁР повторяют за ним и крестятся. СЫН и ДЖОВАННИ молча стоят, опустив глаза. Через некоторое время в гробовой тишине все поднимаются наверх. Лампочка гаснет.
СЦЕНА 21
Гостиная. Звучит музыкальная тема из «Волшебной лавки» Респиги. СЛУЖАНКА протирает пыль. С улицы появляются ОТЕЦ и ШОФЁР в строгих черных костюмах и тёмных очках. Не обращая внимания на СЛУЖАНКУ, они втаскивают серый пыльный мешок, в котором кто-то шевелится и вскрикивает.
ОТЕЦ: Ты опять не завязал ей рот?
ШОФЁР: Она чуть не откусила мне руку. Я хотел залепить ей скотчем (из мешка снова доносится вопль). Вот дрянь. Стукнуть ей по зубам?
ОТЕЦ: Может, не стоит (снова вопль из мешка). Ну, если только совсем тихонько.
ШОФЁР: Конечно, тихонько. Профилактические меры.
Мешок вдруг перестаёт шевелиться и издавать звуки. ШОФЁР кладёт его на пол, вытирает пот со лба. Открывает люк.
ШОФЁР: Ну вот, сама успокоилась. Видать и правда умная девчонка, как написано в школьной характеристике. Так, хозяин, давайте… на счёт три. Раз, два, поехали!
Мешок съезжает в подвал вниз по лестнице. ШОФЁР закрывает люк и уходит вместе с ОТЦОМ. СЛУЖАНКА берёт совок и веник и подметает за ними.
КОНЕЦ