Зинаиде нечего было гневить Бога жалобами на не сложившуюся жизнь.
Дом полна чаша. От мужа грубого слова не услышала. Не пьет.
В мужья она сподобилась отхватить первого парня на деревне.
Васька был как былинный богатырь. Высок и статен. Широк в плечах и поджар. Русоволосая голова на бычьей шее и бездонные васильковые глаза, сводившие с ума всех девок в селе, да и молодые бабы заглядывались на эти глаза с затаенной надеждой.
Его богатырская внешность никак не вязалась с его телячьим характером. Был он, донельзя, застенчивым и немногословным. Кто побойчее мог с него веревки вить.
Зинка и заарканила-то его своей бабьей наглостью. Залезла теплой,настоянной на запахе цветущих лип, ночью к нему на чердак, под соломенную крышу и без всякого сожаления и слез рассталась там со своей девственностью. Васька жениться не отказывался, и в осень Зинка стала счастливой женой не менее счастливого мужа.
В первый же год родился Ванечка, а еще через два появились Катя и Верочка, девочки-близняшки.
У Васьки руки были золотые. Все умел. Все умел и все делал обстоятельно, с улыбчивым задором. Вот уж, воистину говорят про таких, что у них в руках все горит. В хозяйстве был полный порядок. К своему основному заработку, на железнодорожной водокачке, сутки через трое, Василий прихватывал приработок, который был раза в три больше основного.
Столяр от Бога, он мастерил двери, рамы, наличники и ставни и другую всякую всячину нужную в деревенском хозяйстве. Делал все на совесть и нужды в заказах не имел, приезжали и из отдаленных деревень просить Ваську об одолжении. Зинаида не бедствовала, жизнь удалась.
Была маленькая заноза. Болтали завистливые сплетницы, что бегают, иногда, некоторые девки и бабы к Ваське в темные ночи его дежурств. Зинка несколько раз пыталась изловить срамниц, прибегая поздним визитом на водокачку с гостинцами для Васи, но всегда безуспешно. Васька на все ее допросы только усмехался в усы, да отмахивался от нее, как от летнего овода. Зинаида взвесив все за и против справедливо рассудила, что брешут все завистницы, не пойман не вор, а коли что и бывает, то всего не разберут.
Брешут то, брешут, да нет дыма без огня.
А как было то.
На пруд перед плотиной водокачки обычно старались никого не пускать. Даже плакат на жестяном листе был написан, что посторонним вход на пруд запрещен. А кто в деревне посторонний? Если искупался кто, что паровоз ангиной заболеет? Но, все равно не положено.
Ну, как скажите, можно запретить погулять на чистом воздухе, на бережку, в кипении сирени товароведам и завскладами соседней базы РайПО. Себе дороже. Сам начальник железнодорожного водоснабжения закрывал глаза на их вторжение в запретную зону, а иной раз и сам присоединялся к их компании пропустить рюмочку другую для поддержания дружеских отношений. Иначе проблемно будет достать дефицитные предметы обихода, подтверждающие начальственный статус.
Ваське этот статус был до фонаря, но и он не противился нечастому нахождению веселой компании на охраняемой территории.
Здесь и случилось Васькино грехопадение.
В один из таких набегов на охраняемый объект, одна из разбитных торговых служительниц, подогретая несколькими рюмочками винца, положила глаз на доброго молодца. Не мудрено, уже тогда наметился дефицит в нормальных мужиках. Молодец, по своей природной покладистости, не смог отбиться от домогательств, а может и не сильно отбивался, кто ж откажется от дармового, да и служительница была при теле стройном и лицом пригожа. В общем, взяла она нашего Васю как телка за налыгач и увела в густые заросли сирени.
Согрешили.
И то б не беда. Подумаешь, невидаль!
Так нет.
Бабенка, получив свое, не смогла удержать в себе столько радости и, не в меру болтливая, она сообщила о своей победе подругам по торговому цеху. Это ли или что другое повлияло, но с тех пор, нет, нет, да и воспользуется занедужившая без мужской ласки молодуха полным Васькиным попустительством.
Может быть долго бы тянулось это форменное безобразие, если бы не случилась беда.
Ну, беда не беда это пусть Бог судит, а дело вот как повернулось.
Перед ноябрьскими, в дни светлого предзимья, решили труженики потребительской кооперации сделать, как сейчас говорят корпоративный пикник. С водочкой и дефицитными деликатесами прибыли они всем гамузом на пруд провести ответственное мероприятие по спаиванию коллектива. Это сейчас спаивание означает только одно - разложить морально и физически с помощью алкоголя, а раньше было понятие о спаянном коллективе, то бишь все держаться друг за друга как накрепко припаянные.
Ну, так вот. Пришла вместе со всеми и Раечка, райповская бухгалтерша. Девушка лет так около тридцати, с большими грустными глазами на красивом лице. Было от чего этим глазам быть грустными. Она была инвалидом. А проще, по-деревенски – горбуньей.
Господи, не мне, сирому, тебя судить, но почему ты допускаешь такие несчастья женщинам!
Плохо, конечно, и жаль, но все - же на подобное уродство мужчины не так больно смотреть.
Вот и Раечка с грустной мукой в глазах несла по жизни свой крест. Жалели ее, а как поможешь.
Как ее уговорили пойти на пикник, ума не приложу.
А пикник набирал обороты. Рюмочка за рюмочкой, тосты и поздравления. Уже затянули песню, живо зарождались новые и успешно развивались старые служебные романы. Особо разгоряченные незаметно скрывались в уже потерявшую листву частокол сирени.
Только Раечка не сильно радовалась пикнику. Бьющая через край радость жизни сослуживцев только подчеркивала ее ненужность на этом празднике.
То ли от пригубленного кагора, то ли от подступившей к сердцу женской тоски и невыносимой муки она незаметно покинула счастливое буйство и, не вытирая льющихся по лицу слез, пошла домой.
И надо же было ей встретить на этой тропке Василия, который вышел из своей дежурки вырубить жердинку на черенок для лопаты. Василию и так было всех жалко, а чужих слез он физически переносить не мог.
На расспросы и утешения, Раечка заревела в голос и в истерике, колотя кулачками в грудь Васи, взмолилась:
- Господи, в чем я грешна!? За что!? Дай смерти мне…
Даже неразумный бы понял, что отчаяние Раечки достигло вершины и может привести к непоправимому.
Василий завел ее в свою дежурку, отпаивал чаем и, молча, гладил своей лапищей по вздрагивающим плечам. На забежавшую в поисках Раечки экспедиторшу махнул рукой, выпроваживая, и сел рядом с ней в понимающем, сочувствующем молчании.
Молва умалчивает, что у них там произошло, и как там было, но ночь Раечка провела в дежурке на старом, продавленном диване.
Утром со словами: «Не было у нас ничего, Вася. Не было, и быть не могло. Забудь как сон» – она растаяла в предрассветных сумерках.
Жизнь покатилась дальше в своей неспешной стремительности.
На майские, когда народ облегченно начал избавляться от объемной и тяжелой зимней одежи, люди неожиданно обнаружили, что у Раечки вырос второй горб, но уже впереди. Всем было ясно, что это за болезнь, но где она могла заразиться, народ особо не пыжился выяснять и принял сей факт понятливо, дружелюбно и приветливо.
Правда, некоторые умные определили, что аккурат к Петрову дню, к подкопке молодой картошки болезнь Раечки должна пройти.
Так и произошло. После благополучного кесарения у Раечки появился красивенький беловолосый и синеглазый малыш Петька.
В его свидетельстве о рождении, в графе "отец" стаял жирный прочерк, а отчество, умышленно или по своему бабьему недоумению, Раечка попросила записать Васильевич. Впрочем, бумагу эту, казенную, кроме самой Раечки да сельсоветской тетки, что эту бумагу заполняла, никто и не видел.
После Петькиного рождения неузнаваемо изменилась жизнь Раечки и, как это ни странно, Василия.
Раечка расцвела. Она просто вся светилась. Она как будто выросла, и не стало заметно недостатков ее фигуры.
Вася же в один час перестал быть теленком.
Во первых он открыто, предупредил Зинаиду, что поможет Раечке. Пошел к ее дому, оглядел все хозяйским взглядом и молча, не зайдя даже в хату и не спрашивая на то разрешения, начал хозяйничать. С той поры и пошла у него жизнь на два дома. Он принял все заботы по содержанию дворов на себя добровольно и с охотой. Чинил заборы и крыльца, копал картошку, колол дрова и многое, многое другое, о чем и не расскажешь, но о чем знает любой деревенский житель. Раечкин дом в одном был обделен – Василий в дом никогда не заходил. Это потом, много позже, Раечка сама выходила с Петькой во двор полюбоваться на красоту Васькиной работы.
Во вторых резко изменились условия Васькиных дежурств на водокачке. Барышень, прибегавших по старой памяти на водокачку во время его дежурств, он бережно поворачивал лицом к деревне, шлепал, не больно, по жарким ягодицам и со словами: «Все. Малина кончилась» отправлял домой. После такой процедуры страждущих не стало.
Ко второй части изменений Зинаида отнеслась благосклонно. Даже с некоторой долей жалости к обделенным. К изменениям же, связанными с дополнительными заботами на чужом подворье, отнеслась более чем надуто.
Надутость эта медленно копилась в ней до тех пор, пока Василий не разделил свой столярный доход на две части и одну часть собрался отнести Раечке. Тут Зинкино сердце не выдержало, и оно взорвалась. С гласом, возвышенным до петушиного фальцета, она налетела на Василя с обвинениями, что он разоряет семейный бюджет и что она с детьми, из-за его телячьих нежностей, обречена на полуголодное существование.
Василий сначала вытаращил удивленно на нее свои васильковые глаза, потом в этих глазах появилась предгрозовая, тяжелая синь и, с риторическим вопросом: « Тебе мало?», взял топор и в яростном молчании изрубил в щепки стопку уже готовых рам.
Зинаида в страхе смотрела на мелькающий топор. Она никогда не видела мужа таким, и не понимала, где такая ярость могла в нем прятаться. И вдруг, вспышкой молнии, она увидела в бушующем муже, в его ярости - его беспомощность, беспомощность мощного и красивого зверя загнанного в ловушку. Что-то лопнуло в ее душе, проливаясь жалостью и слезами. Плача она подошла к нему, прижалась к спине, произнесла: «Успокойся.Пусть будет так. Все будет хорошо».
Это был приговор, решение которого соблюдалось потом долгие годы.
Я уже говорил, что деревня приняла Петькино рождение как нормальный социальный акт, никаких суждений и пересудов небыло и все радовались вместе с Раечкой, глядя на красивого карапуза.
Одного незадачливого шутника, пошутившего по поводу обстоятельств зачатия Петьки, Василий встретил и в немом вопросе так собрал у того на груди полы фуфайки, что у той фуфайки полопались швы на рукавах. Шутников больше не появлялось.
Через год, не сговариваясь и не заглядывая в Петькино свидетельство о рождении, все стали называть Петьку Петром Васильевичем, уж очень явные признаки отцовства, не смотря на прочерк, были на его мордашке.