А.Ф.
Ладанка имела такой тонкий темного золота узор, будто его сплел какой паучок. Рукам человеческим такое, казалось, и не сделать вовсе. Как такую тонкую проволоку, хоть золотую, удержать в пальцах? Какие-то, верно, особые пальцы нужны. И меж золотых паутинок светилась затвердевшей кровью киноварь. А с боков шли лепестки, как ангельского сада цветка. Искусные. И промеж них – ягодки. Чисто ангельский сад. Но самая драгоценная ягода, больше иных и сделана из красного камня – внизу. Вот в ней-то вся хитрость. Как нажмешь на ту ягоду, то вдруг… Нет, тут торопиться нельзя. Надо наперед с заду глянуть на ладанку. Там, с заду-то, уже сплошное золото, круглое, как голубиное яйцо. А блестит, ну как солнце на заре. Еще пуще блестит, ежели потереть о кафтан. И теплое, от груди тепло ей. Написано что-то, такие угловатые буковицы. Одна похожа на божию коровку, но с усами. Другая – просто секира острая. Так на ту божию коровку и целит, сейчас рубанет. Разные буковицы там есть. Чудные. Кто их выдумывает? Разглядывать их – забава. Но злость берет – для чего они выцарапаны-то? Ну, да пусть. Забава и есть. Но главное – в той ягоде, что внизу. Как ее нажмешь легонько-легонько, так вдруг ладанка и откроется. Вот чудно! Как бутон какой, крышечка откинется, но не упадет! Там такие петельки малюсенькие… Кто сделал? И вот чудо-то самое там, внутри ладанки. Там лик человеческий. Размером не больше ногтя мизинца. Фома говорит – привиделось, мол, тебе. Какое «привиделось»! Все там как у человека, раба Божьего. И глазки там, и рот красный, и шапочка такая маленькая, и ушки испод нее виднеются. Волосики, вот те крест, видны. В косицы заплетены за ушками. Вот не пойму только, девка иль дите малое. Личико кругло. Глазки вострые. Да не важно ведь, кто там. Главное – нажмешь на ягоду, крышечка откроется, а там … человек, раб Божий, глазки, волосики. Чудо. Чудо и есть. Вот кому показал бы, все бы и сказали: чудо.
Федул видел эту ладанку, как живую. Он представлял ее себе очень отчетливо. Все два месяца похода, он часто думал о ней и уже она была как живая перед ним. Он видел такую у сотника еще во Владимире. Тот хвастался в кабаке ею, показывал своим сотоварищам, раскрывал и все видели чудо – человечий лик внутри. Сотник сказывал, что привез ее из последнего похода в Пермь. Там замок новомодный они взяли у немцев, так он у какого-то рыцаря, обомлевшего со страху и отобрал с шеи, заколов. Оно ведь чем хорошо, ладанка-то? Мала она, хоть и драгоценна. Везти можно хоть на край света. А то, что толку в остальном-то? Не увезешь ведь с собой всего, что взять доводится в битве. Вот того месяца в конце, Федул такой поднос сребряный взял в доме у хранцуза тощего одного. Ну уж какой хранцуз был богатый, по их скудным понятиям, дом имел в два настила, как наш горожанин просто. Мало у него там все, не повернуться. Грязь кругом, теснота. Но вот на стенах каки картинки прибиты были – это ухохочешься – животики заболят. Там бабы нарисованы, как живые, и коровы, и замок ихний, чтоб его! Сколько людей добрых потеряли, беря сей замок! Научились, вишь, строить, крепости-то сии. Еще давеча не было ничего, как в поход ходили, в Португалию эту – наказывать ихнего наместника за то, что императору в сам Володимир сребро поганое поставлять удумал! Не было еще замков этих. Брали всех голыми руками и к порядку приучали. А тут, вишь, прятаться вздумали! Натаскают каменьев, поставят один на другой и сидят. Поганцы! Думают – орда увидит и убоится. Брать не станет. По первости, как увидели-то, точно, маленько опешили, ну не знали, как их укоротить за стенами этими. А потом уж нашли как. Нешто нам. Так они что удумали? Сами стали в железо прятаться. Закуются с ног до головы. И стоят. Шашкой рубанешь – отскакиват шашка. Ну, да куда им против наших всадников! Все одно – в броне, не в броне – всех стопчут. Так вот у того хранцуза… картинки я, конечно, посмеявшись, проткнул все копьем, и замок этот ихний тож. И хранцуза ткнул – сразу русский язык и вспомнил, а то все визжит «тужур, лямур», будто и на русском не говаривал никогда. Вот поднос тот у хранцуза на очаге стоял. Ну я его копьем подцепил, с лошади и не слезал, где там слезать у него, теснота, не изба ведь. Окошки маленькие, ни лавок, ни печи нету. Да еще и вшей подцепишь, как раз. Не моются, бани не видывали, вши и бегают, как волки в лесу. Мало что шелковыми рубахами спасаются, от нас везут, с нашего Китаю, за большие деньги покупают, вишь. Ну, взял поднос, посмотрел вкруг – ниче больше и нету. Каки посудинки стояли из белой глины – красиво, но лучше и не брать, не довезешь домой-то, все одно побьются, хлопоты одни. Смахнул их копьем-то на пол, брызнули только осколками по углам. А поднос с дуру взял. Как не взять - у них есть, а у нас нету? Вот теперь и у нас, гля, есть! К ночи, как вечерять стали со своими у костра, тут я его, поднос этот, вытаскиваю и как бы между прочим на земь его бряк. А сам и не смотрю, будто это дело для нас привычное. Будто мы всю жизнь на сребряном подносе едим. Нет, на сребре-то, золоте мы едим, это для нас не в диковинку. Кто на Руси на серебре-то не ест, коли вся Европа его кораблями на Русь везет, дань платит? Но чтоб такой поднос, с узорами, с оленем, охотниками, деревьями и птицами – мои еще не видывали. Ну татары мои рты-то и поразевали поначалу. И спрашивают: Федул, ты чо –никак европеем стал? А я и не отвечаю, будто не замечаю. Плюю кости на поднос да и вся недолга. А потом гляжу – да куда он мне-то, до Володимира не довезти все одно. Обтер травой, овса сыпанул и коню своему поставил. Ешь. Мол, видали мы ваши сребрянные подносы, у нас лошади на них едят. А вот ладанку бы такую взял. Но не видать такой нигде.
Лег на щит, спиной к огню. Долгий день минул. Уж который? Не упомнишь. Мойша, вот, караим, писарь наш, счет ведет дням-то. Грамотный. Книгу такую имеет специальную. В особом мешке возит, за седлом. Из телячьей кожи. Не расстается с ею. Что-то в ней, где встанем, пишет, царапает пером гусиным. Ножичком перо завострит, в стклянку с какой-то краской опустит и по книге водит пером этим. Что пишет? Не ведаем. Никто грамоте не обучен. Саблей только махать, да копьем биться – это умеем. А Мойша на коня еле взлезает. Но что-то пишет. Как забудется ко сну, то иногда бормочет что-то «Ассирия на Египет пошла». Это Россия, что ль? На какой такой Египет? Ну, запутал все, писарь, сам поди, не разберет, чего написал. А, все одно, не сохранишь книгу сию. Коли я уж и подноса не сберег, из серебра, а он – книгу из бумаги сберечь хочет …пустое. «Семь колен вывел Моисей из Египта…». Ну, да, семь колон-колен у нас. Михайло и ведет, князь. Видный князь наш, хорош. Ладен, статен. В бою равных нет, со своей ордой преград не ведает. Да и богат. Уделы его от Ярославля - Новгорода до самой окраинной Индии простираются. Вот и на монетах так его и чеканят – князь Михаил. А с обратной стороны – по-татарски – хан Салим. Шлем у него один чего стоит! Мастера делали в Костроме! Сверкает как холм небесный, когда на врага скачет, бармица на ветру по широким плечам хлещет. На лбу самой нарядной арабской вязью написано «Нет Бога кроме Аллаха». С такой ордой Русь не пропадет вовек. Несчетно нас. Боятся европеи. Великой Тартрарией кличут. А что бояться? Разве не наши они, бывшие? Русильон – русские львы. Герцог де ля Росс! Этруски… Тьфу! Ну остались наместниками с первых походов, так и служи верно Императору, плати дань в назначенный срок. Так нет, вишь, бунтовать вздумали! Покажем, погоди, кто есть кто. Впервой что ли? Не таких усмиряли. Вот сколько раз ходил Федул в походы – не меряно. У разных атаманов служивал. Вначале в атаманской Туретчине служил, скверно там, жарко. Оттуда с атаманом Григорием в Индию хаживал. Уж как там боялись наших-то! Так атамана Григория до сих пор Атманом кличут и почитают. А на север как хаживал? В первом походе еще бывал туда! Эва! С одноглазым ханом Гиреем! Тоже до сих пор норвеги Одином величают. Глаз, значит, один. Помнят! А как не помнить? С Гардарикой шутки плохи. Ну, как поссоришься? Не здобровать, принимать перестанут, как жить? Бедность одна – камни да море. Эх! Где бы такую ладанку добыть? Женушке в стольный град Володимир привезть гостинец. Чтобы вышла, лебедушка моя, так и сразу видать, где живем, что сей град владеет миром. Ладно, сказывают, уж Италия та недалече, там и найду ладанку. Скоро доскачем. Найду там поди, как станем порядок-то наводить. Тоже, небось, умные стали… Замков понастроили. Ничего. Усмирим. Турки бы не опоздали к намеченному сроку. Пушки самопальные подвезут. Хан Сулейман клялся Императору, что не подведет. Скоро доскачем уж. Эх, жаль! Тесна Европа. Нет того раздолья, что раньше. Скачешь в Европу, бывало, пустыней, день, два, ни души нет. Леса одни, зверья видимо-невидимо. Копьем подденешь, бросишь. Воля. А селение найдешь – берешь все. Но не задерживаешься долго. Ведь за горизонтом еще богаче – скачешь туда. Всем хватало. Каки девки попадались! Далеко им, конечно, до наших, русских. Но в походе на рожу-то уж и не глядишь. Стараешься какую не простую отхватить. Бывало княжну зацепишь, расфуфыренную всю, в платьях как капуста в листах – не доберешься до тела-то. Потаскаешь ее на седле день-другой, смеху в войске. Да куда ее девать – куда в реку в волну и кинешь с берега. Эка ценность – в другом городишке и не такую возьмешь – еще расфуфыреннее. Тогда в Европе ихней можно было набрать много чудных вещей. Легко все отдавали. Да и куда им. Мелкий был народ. Живут в домишках махоньких. Улочки таки узки, что приличному человеку и не к чести пройти по такой. Грязь кругом, помои льют прям на улицу под окна. Работают в лавках. А то еще чудо чудное раз видал. Какой-то европей куст к палке привязал и трет им пол в лавке, будто спину в бане! Больной совсем, видно. Золотой получат – радуются, будто им пол-царства Царь-отец от щедрот своих дал. Ну, ладно. Спать. Вона, всадники мои спят уж верно все. Гей, татары?!. Тишина. Спят точно. Ну и мне пора.
Ветер, дувший всадникам в спину весь день, стих немного. Черные тучи от горизонта до горизонта гонит ветер с Востока на Запад. Конца не видно тем тучам. Но скоро сменится и тот ветер. Сначала установится затишье. Потом чуть потянет ветерком с Запада. Раз дунет, замрет. Потом еще и еще. Потом задует, закружит туманами да снегами белыми и понесет их обратно на Восток, сдувая и заметая пересохшие следы всадников. Наберет силу западный ветер, запорошит снежной пылью глаза и уши сначала своим, западным, а потом, докатившись, и восточным людям. Надышатся они белесой пыли той и позабудут о днях других ветров. И уж покажется им, ослепшим и оглохшим, что привиделось им все их прошлое, что не бывали они никогда в земле обетованной – Европе, что не скакали они веселыми безудержными тьмами по тем зеленым лугам и садам, жадно хватая все и вся, и принуждая неверных служить Императору. Не сон ли все то было? Уж не нашептывают, а принуждают новые невесть откуда взявшиеся на троне люди говорить, что не в Европу они войском хаживали, а таскались тут, за околицей – меж Новогородом да Костромою. А кто правду сказывал, того уж и били. Что память удержит? Уж трофеи все разбиты и истерты, только сребро да золото из заморских рудников все еще блестит в посуде, да на куполах церквей. Да уже не говорят попы, откуда оно взялось в России. Все заставляют слушать книгу Библию, как Ассирия напала на Египет. Что за Ассирия? На какой такой Египет напала? Нам-то что от всего этого? Понять бы, да не дают читать ту Библию, лишь слушать велят. Может и вправду, не было ничего? Все привиделось? И Пермь та – за вятскими лесами лежит? Совсем запорошил белый туман мозги. Ассирия… Только лежат в земле по всей Европе уже глубоко занесенные песком да глиною мечи да шеломы татарские, воинов русских той Великой Моголии. А косточек их уже и не осталось.
Тверская встала, забилась безнадежно. Мерседесы, Лексусы, Ниссаны плотной черно-серебристой стеной мертво стояли, урча моторами, выдыхая светло-голубой отравленный дымок. Федян сидел в своем Брабусе и ковырял в носу. Зря, что ли, он затонировал стекла так, что ни с какой стороны при всем желании нельзя было разглядеть, кто в машине и что он там делает? Да хоть в носу ковыряет – вам-то какое дело? А уж каких только телок там не бывало и чего только там не делалось? Музыка ритмично била по ушам из всех многочисленных прокачанных колонок, но Федян ее почти не слышал. Привык. Торопиться было особенно некуда. Свое дело он сделал и шеф разрешил ему отдохнуть. Надо бы оттянуться по полной. А тут – застрял. Ну, не беда. Он мог сидеть в пробке еще часа два спокойно. Все есть. Как в подводной лодке. Шевельнулась мысль: зачем шефу это было нужно? А не мое это дело. Еще мозги парить. Федян перестал их парить еще в третьем классе. Лохи пусть парят. У меня и так все будет, решил тогда Федян. И был прав. Чего у него еще нет? Все есть. Тачка, телки. Вот вчера и комп обновил. Все теперь как у людей. Блю-туз, вай-фай… Блин. На кой хрен? Девок и так смотреть можно. А от игр уже в голове шумит. Но надо. Вон у Коляна есть, а у меня нет? Не порядок. Все, как у людей. Правда, говорят, Вован Хаммер купил. Вот тачка! Америкосы ее из военного джипа переделали. Батальон солдат возит. Багдад штурмовали. А тут пулемет с крыши сняли, салон – все чисто конкретно. Как выпрешь на Тверскую – сразу два ряда занимает, асфальт проседает. Лохи только разлетаются. Сидишь один – чувствуешь себя человеком. Ездил Федян недавно с одной телкой в Европу на Брабусе. Все бухтят – надо посмотреть. Ну и посмотрел - конкретно погано. Всю Европу проскочил за день. Тачки мелкие, народ тоже - все чего-то стесняются. Лохи и есть. То ли дело в Москве. Все свое. По понятиям. Он приоткрыл щель в окне, выкинул на улицу банку от пива, закрыл окно, крутнул кондиционер, и откинувшись на сидение, стал мечтать о Хаммере. Сколько там лошадей, блин? Выскочить бы на нем в чисто поле да проскочить одним нажатием на газ до горизонта…
2005