Дочь медведя. Аглая

 
Аглая

Ей снова приснился тот же сон. Сон, что мучил и терзал её уже много ночей подряд. Дверь избы растворяется и в неё протискивается огромная медвежья туша. Зверь подходит к лежанке, на которой она лежит, сжавшись в комок, и шкура медведя падает, открывая его, высокого, мускулистого, с глазами цвета грозового неба. Он ложится рядом и его обнажённое тело прижимается к ней, обдавая жаром. Она чувствует на себе тяжесть этого тела и ощущает, как внутрь неё проникает что-то твердое и раскалённое, заставляя стонать и содрогаться от наслаждения, которое не удалось ей изведать с Фёдором. Наслаждение накатывает на неё волнами, заставляет растворяться. Тело становится лёгким и невесомым. Заканчивался сон всегда одинаково. Он уходил, снова накинув шкуру медведя. После его ухода она мгновенно просыпалась, ощущая в воздухе тяжёлый дух дикого зверя.
После таких снов она ощущала себя разбитой, весь день ходила вялая, с трудом выполняя повседневную работу. Вот и сегодня она поднялась лишь тогда, когда корова в коровнике отчаянно замычала, требуя подоить её. Одевшись и повязав плотный синий платок, Аглая вышла в хлев, подоила корову, превозмогая дурноту. Затем, выпив полную кружку парного молока, поплелась в курятник, выпустила кур во двор и, вернувшись в избу, тяжело опустилась на лавку. Голова гудела, перед глазами мелькали мошки. Стукнула дверь. Послышались шаги, и голос соседки.
- Аглая, где ты? – спросила она. Увидев хозяйку дома, румяная, смешливая Зойка побледнела и воскликнула:
- Что с тобой? На тебе лица нет.
- Худо мне, - она с трудом разлепила запёкшиеся губы. – Видно, захворала.
- Ты, и захворала? – удивилась Зойка.
- Что ж я – не человек? – чуть слышно спросила Аглая. Попыталась подняться, но голова закружилась, ноги подкосились, и она рухнула на пол, к ногам соседки.
Очнувшись, увидела, что лежит на своей постели, укутанная в тёплое одеяло, поверх которого был наброшен ещё и тулуп, что обычно висел на колышке у двери. Платок лежал рядом на табуретке, и густые пшеничного цвета волосы Аглаи разметались по подушке, набитой сеном. У печи хлопотала бабка Фрося. По горнице шёл густой запах щей. Оглянувшись, старуха заметила взгляд Аглаи и, смущенно опустив глаза, спросила:
- Очнулась, милая?
- Что со мной, баб Фрося? – напряженно спросила Аглая. – Я сильно больна?
- Да нет, - ответила старуха, заправляя выбившуюся седую прядь пол платок. Она упорно отводила взгляд. Аглая, приподнявшись на постели, тут же почувствовала, как к горлу её подступила тошнота. Зажав рот рукой, она метнулась во двор, едва успев сбежать с крыльца. Её неудержимо рвало прямо в лопухи, что росли под окнами. Длинные волосы свисали по бокам головы. Она откидывала их за спину, боясь запачкать.
Отерев ладонью рот, она вернулась в горницу, напилась воды из ведра, стоящего на скамье, и снова легла, чувствуя слабость. Старуха меж тем вынула из печи чугунок со щами, прикрыла его крышкой и посадила в печь хлеба, что стояли на столе под полотенцем, дожидаясь своей очереди.
- Вот, наготовлю тебе, хватит, пока не полегчает, - сказала она.
- Так что со мной, бабушка?
Старуха вздохнула, постояла, будто раздумывая, и решилась.
- Тяжёлая ты, Аглая, - выпалила она.
Аглая замерла, будто прислушиваясь к тому, что происходит внутри неё, и каким-то внутренним чутьём поняла: бабка права. Но тут же постаралась отогнать от себя уверенность и, вопреки очевидному, вскричала:
- Не может быть. Откуда? Ведь Фёдор уж полгода в отъезде.
Муж, Фёдор, с которым Аглая прожила шесть лет, и в самом деле уже полгода отсутствовал. Его дядька, богатый купец, взял его с собой в поездку по торговым делам. Фёдор оставил Аглаю в деревне, где жили её родственники, в избе, оставшейся от её покойных родителей. Здесь она и дожидалась мужа, который должен был по возвращении забрать её в город.
- Это уж тебе лучше знать, - услышала она меж тем голос бабки. Сразу же поняла, что старуха мысленно перебирает всех мужиков и парней деревни, прикидывая, кто бы мог быть отцом ребёнка. С ужасом Аглая поняла, что теперь вся деревня будет судачить о её положении, с любопытством ожидая приезда Фёдора, чтобы узнать, как тот отнесётся к ублюдку, которого родит ему его жена. О том, что скажет муж, она старалась даже не думать. За шесть лет, что они прожили вместе, Аглае так и не удалось забеременеть, и Фёдор частенько обвинял её в этом. Теперь же объяснить случившееся никак не удастся. Мысли бились в голове. Что же делать? Откуда этот ребёнок? Ведь она даже не смотрела ни на одного мужчину. Не могла же она, и в самом деле… Она тут же отогнала от себя мысли о своих снах. Сглотнув, Аглая посмотрела синими глазами на бабку, что закончила возиться у печки и засобиралась домой.
- Баб Фрося, - тихонько взмолилась она, - не говори никому.
- Я-то не скажу, да на деревне от людских глаз такое не скроешь. Вскоре все и сами заметят. Впрочем, бог тебе судья, ты должна теперь думать о том, что мужу скажешь, - старуха, поджав губы, поспешила вон из избы.
Аглая откинулась на подушку в ситцевой узорчатой наволочке и подумала о том, что бабка права. Главное – как объяснить Фёдору эту непонятно откуда взявшуюся беременность. Она знала мужа. Скорее всего, он убьёт её и ребёнка. За годы семейной жизни Аглае довелось убедиться, что рука у Фёдора тяжёлая, и он скор на расправу. Он её и слушать не будет. От жалости к себе она заплакала. Слёзы, горячие, солёные, текли по щекам, смачивая подушку.
К полудню пришлось подняться, чтобы накормить кур и накопать в огороде картошки. Дурнота, с утра накатывавшая волнами, отступила, и Аглая затеяла стирку. Выстирав с жёстким мылом в корыте бельё, она направилась на реку, чтобы там, с мостков, прополоскать его. Тропинка к реке круто спускалась вниз, ответвляясь от широкой дорожки, огибавшей крайние дома деревни. По дороге ей попалась Зойка.
- Что с тобой было? – кинулась она с расспросами.
- Прихворнула, - коротко ответила Аглая.
- Ой, знаешь, - затараторила Зойка, - в Заречье новый батюшка. Отец Владимир. Молодой, только после семинарии. Теперь не нужно будет в город за батюшкой ездить.
- Наконец-то, а то, как умер отец Мефодий, так и исповедаться некому, - Аглая старательно полоскала бельё.
- В воскресенье большой молебен. Ты пойдёшь?
- Пойду.
- Ох, Аглая, говорят, батюшка холост, да и собой хорош, - Зойка возвела глаза к небу и прищурилась. Соседка её усмехнулась.
- Уж не хочешь ли ты стать матушкой? – спросила она с лёгкой улыбкой.
- А что? Из меня хорошая матушка бы получилась.
Аглая слушала Зойку, а сама думала о другом. Что же ей делать? Фёдор вернётся через полгода, когда живот будет скрыть уже невозможно, и тут уж её не помогут ни мольбы, ни оправдания. Да и сельчане, как только прознают о её положении, замучают расспросами и подозреньями, а некоторые и насмешками. Уж она-то знала, её в деревне многие не любили. Всё из-за Фёдора. Он, городской, взял её из деревни, и постоянно напоминал сельчанам, что не чета им. За то немногое время, что муж провёл в деревне, он сумел перессориться со всеми мужиками, и, уезжая, оставил Аглаю в окружении враждебно настроенных соседей. С большим трудом удалось ей приобрести расположение соседей, и вот теперь это несчастье.
Она увлеклась и не заметила, что Зойка чём-то спрашивала её. Та, удивлённо взглянув на подругу, потеребила её за рукав и снова повторила свой вопрос:
- Слыхала, мужики в лесу у деревни огромного медведя видели?
- Медведя?
- Да. Чёрный такой, лохматый. Говорят, давно таких не видывали. Мужики собрались поймать его, да и в город отправить. Там, говорят, за него награду дадут. Будто барин один там за разных зверей всем награды раздаёт. Слыхала?
- Не слыхала, - она еле могла шевелить губами. Сердце сжала сильная боль, охватила такая тоска, что захотелось завыть, застонать, броситься куда-то, и бежать, не разбирая дороги.
- Что с тобой? – испуганно спросила Зойка.
- Ничего.
- Как ничего? Ты словно полотно побелела вся, - испуганные глазёнки соседки блеснули.
- Сейчас пройдёт, - прошептала Аглая и до крови закусила губу. Склонившись к белью, она принялась яростно тереть рубахи и простыни, с силой ударяя свёрнутым бельём по мосткам. Зойка, встревоженная её странным поведением, решила, что лучше ей убраться подобру-поздорову.
- Ну, так я пойду? – спросила она, поглядывая на пригорок, где заметила Таньку, свою подружку, с которой ещё не успела поделиться новостями.
- Ступай, - не глядя на неё, ответила Аглая, и Зойка кинулась вверх, на ходу окликая подругу. Аглая же обессилено опустилась на мостки и попыталась справиться с охватившей её дрожью. В груди у неё что-то ворочалось тяжело и натужно. Она замерла, прислушиваясь. Нет, показалось. Не мог ещё ребёнок шевелиться. Не время ещё.
Дурнота отступила, и Аглая, выстирав бельё, вернулась домой. У ворот ей попался Иван, помощник кузнеца. Мощные плечи его обтягивала цветастая рубаха. Он заступил ей дорогу.
- Как живёшь, Аглая? – из-под белёсых бровей смотрели серые выцветшие глаза, русые усы, под цвет волос, загибались кверху над широкими пухлыми губами.
- Хорошо живу, Ваня, - Аглая попыталась проскользнуть мимо, но Иван стоял, перегораживая проход. Женщина поняла, что разговора ей не избежать, и со вздохом опустила на землю корыто.
- Чего тебе? – откинула со лба выбившуюся из-под платка прядь. На лбу её и на носу выступили капельки пота. Рубаха, прилипшая к вспотевшему телу, чётко обрисовывала грудь. Подол длинной ситцевой юбки замок. Иван тяжёлым взглядом осмотрел её с головы до ног, задержавшись на высокой пышной груди, и глубоким низким голосом спросил:
- Как у тебя с Фёдором?
- Как у всех, - Аглая с тоской подумала, что вовсе не желает говорить о своём муже с Иваном. Когда-то, когда она была ещё совсем молоденькой девчонкой, а Иван только стал учеником кузнеца, они часто встречались во время праздников, да и в будни Иван частенько захаживал на их улицу с другого конца деревни, где стояла кузница, чтобы увидеть Аглаю. Отец Аглаи, довольно зажиточный крестьянин, на которого батрачило несколько человек, суровый, неулыбчивый мужик, заметив такое дело, выдрал девку розгой и отправил в город к тётке, а потом и выдал дочь замуж за Фёдора, сына богатого купца. Вернувшись в родную деревню, Аглая узнала, что Иван, занявший место кузнеца, обзавёлся большой семьёй. Жена его, худосочная, болезненная Нюрка, каждый год рожала по ребёнку и, поговаривали, что Иван частенько колотил её, так как Нюрка была бабой бестолковой, болтливой и неряшливой.
- Что-то давненько не видать твоего мужика, - меж тем тянул Иван, по-прежнему преграждая путь Аглае.
- По торговым делам в дальнюю поездку поехал.
- По торговым, говоришь? И не побоялся тебя одну оставить надолго. Ты ведь вон какая бабёнка, в соку.
- На что это ты намекаешь? – рассердилась женщина, и глаза её сверкнули. Губы сжались в упрямую полоску, брови нахмурились.
- А то ты не понимаешь, - Иван снова окинул её взглядом, от которого Аглаю передёрнуло. – Небось, стосковалась по мужику-то. Хочешь, приду вечером, приласкаю.
Аглая огляделась и заметила у забора небольшое полено. Быстро наклонившись, она ухватилась за конец полена и, крепко сжав его в руке, обернулась к кузнецу.
- Шёл бы ты к жене, Иван, - сквозь зубы проговорила она. – А то, неровен час, случится чего.
Иван, оценив размер полена и ту силу, с какой женщина сжимала его в руке, криво усмехнулся и отодвинулся, открывая дорогу. Аглая продолжала стоять, не сводя с него глаз и не двигаясь.
- Вот ты какая! – с досадой сказал кузнец и, повернувшись, в развалку пошёл по улице прочь от женщины. Та же, утерев мгновенно покрывшийся испариной лоб, подхватила корыто и на негнущихся ногах пошла к избе.

В воскресенье с утра Аглая вместе с Зойкой и бабкой Фросей пошла в Заречье. Там, у большой зареченской церкви, собрались все жители деревни. Им не терпелось поглядеть на нового батюшку. Торопливо крестясь, Аглая вошла в церковь, полную света свечей и запаха ладана. Литургия уже началась. Женщина присоединилась к группке молящихся, встав рядом с иконой Николая-чудотворца. Службу вел новый батюшка, высокий, с чёрными волосами, забранными в косицу, с гладким лицом. Под густыми бровями было не разглядеть цвета глаз. Голос его, густой и низкий, слышен был во всех уголках церкви. После отца Мефодия, чей тонкий голосок часто прерывался во время службы, голос нового батюшки поразил всех своей мощью и силой. Когда батюшка принялся обходить вокруг аналоя, Аглая заметила лёгкую хромоту. Батюшка едва заметно припадал на левую ногу. В толпе Аглая заметила Ивана с женой. Они с любопытством поглядывали на нового батюшку. Во время проповеди в церкви все затихли. Отец Владимир толково разъяснял Писание, и по довольным лицам людей было заметно, что новый батюшка им понравился.
Аглая смотрела, крестилась, вместе со всеми повторяла слова молитвы, но мыслями была далеко. И даже священник, поначалу привлекший её внимание, вскоре потерял для неё прелесть новизны, и она погрузилась в думы, что преследовали её беспрерывно с той минуты, как она узнал о своём положении. Слова молитв доносились до неё словно сквозь слой ваты, глухо, невнятно. От запаха ладана и тел набившихся в церковь людей начала кружиться голова. Она ощутила толчок справа, и, обернувшись, увидела Зойку. Глаза девушки горели, щёки покрывал лихорадочный румянец. Руки нервно теребили юбку лучшего платья из набивного ситца, что привёз Зойке на прошлую Пасху из города отец. Обернувшись к Аглае, девушка горячо прошептала:
- Какая хорошая служба, - она снова уставилась на отца Владимира и истово перекрестилась. Потом спросила, - Ты исповедаться будешь?
- Нет, - тихо сказала Аглая и принялась пробираться к выходу, почувствовав, что ещё немного, и она потеряет сознание. Выбравшись на улицу, она присела на скамейку, что стояла у церкви, и подставила лицо лёгкому порыву ветра. Дурнота, волнами поднимающаяся к горлу, потихоньку отступила, но Аглая не решилась вернуться к службе, а предпочла дожидаться своих товарок на улице.
После причастия все повалили из церкви, и Аглая отыскала в толпе Зойку. Бабка Фрося издали махнула ей рукой и указала на Фроловну, её старую приятельницу, много лет назад переехавшую к сыну в город. Видать, та пригласила бабку на обед. Зойка и Аглая решили вернуться домой. Вместе с остальными деревенскими они шли по просёлочной дороге, что вилась вдоль полей. Пели жаворонки, в полях колосилась рожь, тёплый ветерок обвевал людей.
- Понравилась тебе служба? – Зойка, всё ещё возбуждённая, ухватила Аглаю за локоть.
- Хорошая служба, - ответила та.
- Так что ж ты вышла? – услышала она визгливый голос дородной мельничихи Марфы, известной сплетницы и скандалистки.
- Аглае нездоровится, - ответила тут же Зойка, а Аглая закусила губу от огорчения. Сейчас эта мельничиха вцепится в неё и замучает своими вопросами. И верно, тут же раздалось:
- Чем это ты больна, Аглая?
- Ничем. Просто от запаха ладана голова закружилась, - молодая женщина постаралась поскорее закончить этот разговор.
- У меня тоже голова кружилась от ладана, когда я в тяжести была, - встряла в разговор Хавронья, мать годовалого карапуза и жена одного из богатейших крестьян деревни, Петра.
- В тяжести, говоришь? – тут же отозвалась Марфа. – Да ведь Аглашка-то наша безмужница. Мужик её уехал в большой город, да и думать о ней забыл.
- Что ты говоришь-то, Марфа, - Зойка обиделась за подругу. – Ничего он не забыл. Вернётся скоро Фёдор и заберёт Аглаю с собой.
- Как же, заберёт, - ехидно продолжала Марфа, возвышая голос так, чтобы все могла слышать. – Небось, уж и полюбовницу в городе завёл. На что ему деревенская нужна. Городские-то и почище будут, и послаще.
- Злая ты, Марфа, - тихо отозвалась Аглая и, отвернувшись от попутчиц, прибавила шагу. Если эти кумушки узнают о её беде, а они непременно узнают, тут уж Аглае пощады ждать нечего. Она знала, что деревенские кумушки недолюбливали её, и им доставит удовольствие, если Фёдор, вернувшись и обнаружив жену в тяжести неизвестно от кого, забьёт её до смерти. Зойка, расстроенная не меньше Аглаи, хотела, было подойти к ней и утешить, но у Аглаи было такое лицо, что девушка просто испугалась. Бледные губы закушены до крови, брови нахмурены, взгляд слепой, невидящий, на соседку страшно было смотреть. Девушка испуганно оглянулась на деревенских баб и вернулась в их толпу, предоставив Аглае идти вперёд в полном одиночестве.
Та же спешила как можно скорее достичь своей избы запереться в ней, скрывшись и от любопытных глаз и от назойливых вопросов. Ввалившись в сени, она поспешила закрыть дверь и только тут, привалившись спиной к двери, заплакала тихими злыми слезами.
 Вечером она сидела, не зажигая огня, у открытого окна и слушала, как вдали, за околицей, на большом лугу, поют деревенские девчата, слышала смех и крики. Опустив голову на подоконник, она вглядывалась в ночную тьму и по щекам её катились и катились слёзы.