Когда я, наконец, соскребла себя с кровати и выглянула в окно, было уже за полдень. Снаружи, вокруг замка, цвело лето, рабочий шумел газонокосилкой на травяном валу, его напарница поливала кустики роз. Огромный двор был пуст. Присмотревшись, я увидела на нём какие-то узоры, сверху похожие на буквы. Кто-то вытоптал или вырыл на утрамбованном песке внутреннего двора: «Il cuore mio est qui. Ascoltarme”. Наверное, по-испански или по-итальянски, подумала я. В замке постоянно менялись жители, иностранцев среди них было явное большинство, и все без исключения принадлежали к богеме - то есть, были способны на подобные подвиги. Сумасшедшие люди искусства – что с них возьмёшь!
Лёгкий шум вчерашнего шампанского в голове напомнил о более насущных потребностях, чем разгадывание латинских иероглифов, и я пошла вниз на кухню.
После крепкого кофе и пары стаканов воды жизнь снова зацвела разными красками, вчерашние приключения отступили на второй план, и, подхватив поднос с бутербродами, я устроилась на улице наслаждаться солнцем, летом и завтраком.
- Доброго утра! – послышалось сверху.
Голос был знаком и не очень любим. Здоровался мой преподаватель, а также царь и бог нашего института, и собственно владелец замка и примыкающих к нему строений. Вообще, я постоянно пребывала в состоянии холодной войны с этим обладателем непомерных амбиций, интриганом и манипулятором людьми, и по возможности, старалась его избегать. Но в данной ситуации проигнорировать его приветствие было невозможно – всё-таки царь и бог…
- И вам того же! – на секунду задрав голову с предварительно нацепленной улыбкой, ответила я.
Отсутствие звуков сверху свидетельствовало о том, что одним "добрым утром" наша коммуникация не ограничится. Профессор отходить от окна не собирался – а значит, он что-то от меня хотел. Чтобы не дать ему шанса запрячь меня в какую-нибудь свою очередную авантюру, я решила спросить о чём-нибудь нейтральном.
- А что это за художественная инсталляция на песке? Вы ведь спец по романским языкам – не переведёте? – подлизалась я.
Профессор пыхнул трубкой и откинул свою седую шевелюру.
- А Вы не в курсе?
- Нет. А что?
- Насколько я понимаю, эта, как Вы выразились, инсталляция представляет собой завуалированное признание в любви некоего горячего южного юноши к очевидно толстокожей северной девушке.
- Как романтично… А что, кто-то новенький приехал? – поинтересовалась я.
- Да нет, скорее уехал – в соответствии с вашей лексикой – кто-то старенький… - хмыкнул царь и бог.
- Так Вы мне не переведёте?
- С удовольствием переведу – мучающийся любовью юноша написал: «Сердце моё здесь. Дождись меня». Очень проникновенно, Вам не кажется?
- Жди меня и я вернусь… - проговорила я на русском.
- А это ваше известное стихотворение, военное ещё, да? – отреагировал специалист, как оказалось, и по славянским языкам. – Видите, как молодой человек Вам подгадал…
«Вам подгадал» - однозначно означало, что подгадал именно мне, никого другого вокруг не наблюдалось. Старенький уехал… С моих уст слетело ёмкое и нецензурное русское слово. Профессор наверху расхохотался и, вежливо пожелав мне приятного дня, захлопнул окно.
***
Допрыгалась – «Витторио, аморе мио» – дошутилась, дура! Отсутствие нежных слов любви ещё не означает отсутствия жарких чувств – так часто я повторяла своим подругам, жаловавшимся на сдержанность их молодых людей. А сама-то и не заметила…
Схватив кофе и бутерброды, я пошла к себе и села к окну. Надпись на песке выглядела импозантно. Однажды, переезжая через замёрзшую реку в родном городе, я увидела на снегу вытоптанное: «Алла, я люблю тебя. Алик». Буквы были огромными, и тогда мне подумалось, что, наверное, этот Алик и правда что-то чувствует к той самой Алле, раз не побоялся часами топтаться на тонком льду, и что, наверное, Алла тоже ездит через мост и обязательно увидит, и ей будет приятно. Я сидела у окна и улыбалась, представляя себе Витю, ночью, пока все спят, ковыряющего песок под моими окнами… Надо же, «сердце моё» и «дождись»… Сумасшедший, одно слово – в общем-то, этому у меня имелись неопровержимые доказательства.
***
Виктор мне, конечно, нравился. Временами его сумасшедшие выходки приводили меня в ярость, но было в нём что-то такое дикое и одновременно нежное, что раньше или позже заставляло меня улыбаться. В шутку я начала называть его «Витторио, аморе мио» - в честь его сицилианской мамы (этим именем постепенно стали пользоваться все), а про себя величала Витей – в честь славянского папы из Карловых Вар. Гремучая смесь кровей, помноженная на режиссёрское образование, являла результатом копну курчавых русых волос, огромный по-кавказски выгнутый нос, бледное лицо с яркими серыми глазами, взрывной темперамент и склонность к нестандартному поведению.
Витя игнорировал многие законы этого мира – он ездил без прав, пролетая задним ходом на дикой скорости несколько кварталов в центре города; он жил без разрешения на работу, не желая посещать чиновников; он собирал по помойкам декорации для своих инсценировок и устраивал несанкционированные театральные представления на кладбищах. Наш царь и бог увидел его постановку где-то в Чехии и немедленно заключил с ним контракт для (как выразился профессор) «наглядного демонстрирования будущим профессионалам смеси гения и безумия».
Когда я впервые встретила Витю, я уже была о нём наслышана от своих однокурсников. Всю вечеринку мы просидели с ним на подоконнике и проговорили о развитии театра в связи с изменением шкалы ценностей современного мира – при всех своих чудачествах, Витя был очень хорошо образован. Прощаясь, он сказал мне: «Una donna bellissima e incredibile». Я решила, что это был комплимент. С тех пор нас Витей связывало что-то вроде дружбы, изредка разбавляемой громкими ссорами. Витя использовал меня в своих постановках, кормил итальянскими блюдами и ввязывал в разные приключения. Его способность постоянно во что-то вляпываться, но всегда выходить чистым из воды, меня привлекала, а иногда и пугала. Без Вити мне становилось скучно - он разбавлял мою привычную студенческую жизнь.
***
Только вчера Витя устроил очередной выход с цыганочкой. Возвращаясь поздно вечером с какой-то вечеринки в городе, мы решили заправить институтский микроавтобус, которым Витя начал втихую пользоваться для ночных выездов в свет. Мы приехали, вылезли из автобуса, заправились и тут Витя вынул неведомо где добытый пистолет. Как он потом рассказал, пистолет этот был найден им на одной из местных помоек, но выглядел он очень натурально. И вот Витя, заправив машину, направляется к окошку. Продавец уже ждёт позднего клиента за стеклом. Расплатившись, Витя резко разворачивается к нам, выхватывает пистолет и, как бы в шутку, стреляет. Мой однокурсник, тоже человек искусства, готовый к импровизации, как бы в шутку хватается за живот и падает. Витя секунду смотрит на поверженного, разворачивается к продавцу, спокойно засовывает пистолет за пазуху и медленно направляется к автобусу. И тут я вижу, как продавец, отшатнувшись от окна, нажимает кнопку вызова и хватается за телефон. «Витторио, идиот, уезжаем, он вызвал полицию!» - кричу я, однокурсник вскакивает и мы, визжа тормозами, срываемся с места. В машине Витя начинает хохотать до слёз, а мы с однокурсником тихо обмениваемся вариантами возможных последствий. Немецкие заправки оснащены видеокамерами, а немецкие полицейские вполне способны засчитать эту комедийную сценку как злостное хулиганство.
«Tutto bene! Не волнуйтесь!» - смеясь и утирая слёзы, говорит нам Витя. – «Liberta per sempre!» - он открывает окно и кричит во всю мочь уснувшему городу – «Слышите – liberta per sempre!»
Потом мы сидим на кухне, делимся историей с другими студентами и пьём мартини. Витя возбуждённо рассказывает, какой это был великолепный сюжет, и что на него необходимо снять ролик.
- Только, bella mia, в моей роли должна быть ты. Брюнетка в длинном кожаном плаще и рыжеволосый прыщавый хлюпик за стеклом!
- Витторио, думать забудь! Я не хочу в тюрьму, даже в немецкую! – я была на него страшно зла. Эти шуточки могли обернуться большими неприятностями.
- Какая тюрьма, bella?! Я поеду туда и поговорю с этим мальчиком, расскажу, что мы репетировали, а теперь снимаем всё всерьёз! – Витя подскакивает и идёт к двери.
- Не смей! – я встаю перед дверью. – Только через мой труп!
Витя гаденько улыбается и вынимает свой загадочный пистолет.
- Знаешь, твой труп – это неплохо. Если меня всё равно заберёт полиция, то разница в сроке не так уж и важна. Зато ты исчезнешь из моей жизни! – он ныряет под мои расставленные руки, и, как в фильмах про захват террористов, прижимает пистолет к моему виску, держа меня спереди свободной рукой. Холодная сталь на коже на мгновение пугает – я понимаю, что пистолет настоящий. Витя держит меня крепко, почему-то становится трудно дышать. В глазах однокурсников – испуг, на лицах – вымученные улыбки. До конца поверить, что он не шутит, что пистолет может быть и заряженным, я не могу. Но что-то в его лице пугает моих однокурсников, его голос звучит совершенно серьёзно, сталь давит на висок, рука – на мою грудь.
- Или мы снимаем ролик, или я застрелю тебя ко всем чертям! Сколько можно мне с тобой мучаться! – шепчет он мне в ухо и слегка надавливает пистолетом. – Считаю до трёх! – говорит он уже громко.
Я молчу. Я почему-то думаю о том, что смерть от выстрела в висок – не самый неприятный способ умереть в этом мире. Кроме того, хотя и испуганная, я всё ещё не могу до конца поверить в серьёзность ситуации.
- Витторио, ты сошёл с ума! – кричит моя подруга. Её лицо перекошено от страха. – Она снимется в этом ролике, Витторио, хочешь, я в нём снимусь, только оставь её!
- Витторио, не шути так – даже улыбавшиеся до сих пор ребята испуганы. – А вдруг он случайно выстрелит! Перестань – посмеялись и хватит.
- Случайно он не выстрелит! Он выстрелит на счёт три! Ну! – дёргает меня Витя.
- Считай! – говорю я.
- Раз! – по моей спине потекла дорожка пота. Это ведь шутка, думаю я…
- Два! – чёрт бы подрал этого сумасшедшего. А как же мама, если он действительно меня убьёт…
- Три! – и я открываю рот, чтобы сказать, что снимусь хоть в порнофильме… Тут Витя отталкивает меня и стреляет в сторону. Громкий хлопок, след воздуха на песке, и Витя, хватающий меня за руку и, глядя в упор, шепчущий: «Неужели ты поверила? На секунду поверила, что я смог бы? Хотел, иногда хотел, но я никогда бы не смог…»
- Друзья мои! – кричит он, уже повернувшись к шокированной публике. – Каждому, кто поверил нашей великолепной игре – рюмка граппы от моей мамы! Спасибо за внимание! Вы – лучшие зрители в моей жизни! – Витя смеётся так весело, так заразительно, что понемногу за ним и все остальные начинают улыбаться.
- Вella, для тебя – настоящее шампанское! Из лучших домов Парижа! – Витя становится на одно колено и вынимает из шкафчика неизвестно откуда у него взявшуюся бутылку Абрам Дюрсо.
- Пошёл к чёрту! – говорю я, забираю бутылку и ухожу к себе.
***
Я сижу у окна и думаю. То есть, я пью шампанское и ни о чём не думаю. Точнее – я думаю о многом одновременно, и именно поэтому не думаю не о чём. На самом деле, я бесконечно прокручиваю последнюю сцену: Витя, пистолет, выстрел, его рука спереди и испуганные лица, сталь у виска, Витя, пистолет, выстрел, его рука…
Шампанское – страшная, по правде говоря, гадость – выпито, на дворе ночь, а сна не в одном глазу. Внизу никого не слышно, и я решаю спуститься на кухню и сделать себе чаю. Видеть мне после последних приключений никого не хочется. На кухне темно, я открываю дверь и тянусь к выключателю.
- Не включай свет, bella, и не уходи, пожалуйста! – слышится голос Вити.
Я молчу. Сил разговаривать с ним, слушать какие-то объяснения, обижаться, упрекать – нет. Мне хочется просто сделать чаю, подняться к себе и включить какую-нибудь русскую музыку. Я иду к чайнику.
- Вella, пожалуйста! Посиди со мной! – говорит он откуда-то из темноты столовой.
- Я не хочу, понимаешь, не хочу с тобой разговаривать – вообще никогда. Я устала от твоих выходок. Я боюсь тебя. Оставь меня в покое – считай, ты меня сегодня убил, как и хотел. – Я забираю чайник и ухожу.
Сквозь открытое окно я слышу, как Витя тоже выходит из кухни и садится под моим окном на скамейку. Я слышу, как чиркает зажигалка, как он выдыхает дым… Всё как всегда – несколько месяцев подряд мы оба противимся притяжению моего компаса. Мы смотрим вдвоём до ночи старые голливудские фильмы про любовь, а потом как у Антониони расходимся по комнатам, находящимся строго напротив. И ни одному из нас не хочется уходить, и каждый стремится поймать мгновение, чтобы не остаться последним. Мы возвращаемся из города, выпиваем на скамейке, и я поднимаюсь наверх, а он курит под моим окном и говорит: «Вella, ты ведь не спишь? Поговори со мной.» И я высовываюсь из окна, и обычно мы даже не разговариваем, только изредка обмениваемся фразами, и смотрим на небо. Иногда я думаю, что всё это очень смешно, потому что становится похоже на Витей же срежиссированный ролик и что, на самом деле, никому из нас не нужно продолжения. Иногда, когда он, наконец, уходит к себе, и хлопает дверь напротив моей, я стою с другой стороны и про себя до слёз молю его постучать. Иногда я думаю, что если бы он не был таким сумасшедшим, наверное, я бы не выдержала и постучала к нему сама. Иногда – что если бы он не был таким сумасшедшим, то и не нравился бы мне. Смысла случаться тому, что ещё не случалось, я не видела – и Витя его не видел тоже. В наших отношениях, или скорее в их отсутствии, было что-то такое нежно-мазохистское, какая-то сладкая боль от не свершившегося…
- Вella, ты не спишь, я знаю. – Витя под окном говорит тихо и очень медленно. - Не разговаривай со мной, если не хочешь, но послушай... Я уезжаю скоро, на пару недель, на Сицилию. Ты попробуй простить меня, а? Пожалуйста, попробуй. Я не хочу с тобой ссориться. А хочешь – поедем со мной. Там очень красиво, у моих родителей большой дом – ты сможешь жить наверху, там, где уже жили твои однокурсники. Тебе понравится…
- Да, конечно. И там ты меня, наконец, прирежешь. И никто не узнает, где могила моя, - мой голос дрожит от обиды и от испуга. Я говорю быстро и жёстко, боясь расплакаться и сказать ему, какой же он на самом деле дурак. - Я боюсь тебя, понимаешь, ты - сумасшедший. И больше я не хочу с тобой разговаривать. – Я закрываю окно.
***
Оказывается, после тех моих слов он начертал на песке строки, собрался и уехал. Даже не попрощавшись. И чёрт его знает, когда вернётся, да и вернётся ли вообще – от Вити всего можно ожидать. Как всегда это бывает, когда человек, бывший долгое время рядом с тобой, уезжает, ты начинаешь о нём вспоминать немного в другом ключе, чем до этого, когда можно было столкнуться на кухне или просто постучать в дверь. Каждое утро я выглядывала в окно, и Витины последние слова всё ещё были там – и каждое утро я отвечала на них, сначала с обидой, потом со злостью. А потом наступил день, когда всё, что я могла ответить на Витино послание, было вопросом «Почему?» В этом вопросе сложились все нюансы наших отношений – почему ты такой? Почему ты не сказал мне раньше, где оно, это твоё сумасшедшее сердце? Почему ты уехал так скоро? Почему не сказал, когда вернёшься? Почему я по тебе так скучаю? Почему ты устроил эту сцену с пистолетом, вместо того, чтобы сказать мне «жди меня»? Почему ты звал меня с собой? Бесконечные «почему» складывались в некую дорожку домино, и, тронув один из камушков, всё домино начинало разрушительное движение…
Без Вити жизнь стала пресной. Казалось, в ней ничего не происходит – казалось, обычные вечерние посиделки за бокалом вина, обычные разговоры ни о чём, обычный коллективный просмотр фильмов, стали всем в тягость. Скучали по Вите все. Даже у институтского микроавтобуса, привыкшего к Витиным рукам, сиротливо спустило колесо, и знак VW на диске понуро глядел в землю. Однокурсники смотрели на меня странно – как будто я была виновата в отъезде Витторио, и как будто именно от меня зависело, когда он вернётся.
В бесконечном марафоне заданных «почему» и данных мною же самой себе ответов, мне стало ясно, что при всей моей тоске, при всей увлечённости, при Витиной однозначной мужской привлекательности, я не люблю его. Тогда же я нашла ответ и на это «почему» – в любви должно быть доверие, без него любовь невозможна. В любви должна быть предсказуемость – нет, конечно, не предсказуемость секса раз в неделю и пятничного похода в кино, но предсказуемость реакций любимого человека на основные жизненные вопросы и проблемы. Витя же был как согревающий костёр в сухом лесу, способный в любой момент перекинуться на траву и разрастись в страшный пожар. Даже на такой пожар можно смотреть с далёкой реки или с балкона Нероновского дворца, и находить его красивым, но быть в непосредственной близости от него – опасно.
***
Когда Витя вернулся, я уже перестала неистово по нему скучать, я уже объяснила себе всё про свою нелюбовь и его сумасшествие, я уже поняла, что для меня было бы намного лучше никогда его не встречать. Я сидела в автобусе, закрыв глаза и слушая музыку – на постановку танца катастрофически не хватало времени, деньги за постановку были жизненно необходимы, а на носу были экзамены. Поэтому я «хореографировала» прямо в автобусе, прокручивая перед глазами фигуры и поддержки, машинально переключая плеер на начало, когда с оглушительным рёвом мимо пронеслась машина. Я открыла глаза и увидела номера нашего институтского Фольксвагена. Спешит кто-то, наверняка, опять кого-нибудь встречать, и колесо поменяли…
Я вышла на конечной, по пути к общежитию проверив несколько придуманных па на исполняемость, и зашла на кухню. У плиты стоял Витторио и что-то жарил.
- Танцуешь, bella? А я думал, что ты по мне скучаешь, льёшь слёзы у окошка… А у тебя, значит, всё хорошо. - Витино лицо одновременно улыбалось и делало жалобное выражение, чтобы, в конце концов, замкнуться в непроницаемой маске прожжённого мачо.
- Танцую. Но я скучала, хотя недолго, - нацепив одну из ослепительных улыбок, в тон мачо ответила я.
Лицо Вити помрачнело.
- Тебе с этой улыбкой майонез или стиральный порошок рекламировать. – Хмуро сказал он. – Я рад тебя видеть. – Помолчав, выдал он таким же похоронным тоном.
- Ой, ли! Как-то незаметно по тебе.
Витя подошёл ко мне вплотную и сказал:
- Ты сказала, что я могу считать, что я тебя убил. А ты считай, что ты меня приручила. – Витя взял мою руку и положил на копну своих жёстких курчавых волос. - Теперь ты за меня в ответе, bella. – И уже вооружившись улыбкой: – Поедешь со мной сегодня в город, на танцы – только ты и я…
- Только мы и без пистолета?… - съязвила я. – Заманчивое предложение… И ты не будешь в меня стрелять, кидать ножами и душить?
Витя держался из последних сил.
- Не буду. Поедем, bella…
***
Мы ехали обратно к общежитию уже глубокой ночью. Как всегда, когда микроавтобус находился в ведении Вити, горючее было почти на нуле. Мы ехали и молчали, и я думала, что Витя вернулся каким-то не таким. Его порывистые движения стали плавнее, речь – медленнее, взгляд как бы скользил по предметам вместо того, чтобы цепко ощупывать их. Я сказала ему об этом.
- Ты приручила меня, bella. Ты сделала из гепарда домашнюю кошку.
- И какой мне за это полагается бонус? – пошутила я.
Витя задумчиво въехал на автозаправку, плавно затормозил, поднёс к губам мою руку и на полном серьёзе ответил:
- Не знаю, bella, пока не знаю…
Пока Витя заправлялся, я перебирала в памяти день и вечер его приезда. Витя вёл себя очень красиво, как будто двигаясь и говоря перед зеркалом, он был предупредителен и нежен. Моя подруга, понаблюдав за нами на вечеринке, утащила меня в сторону и скорее утвердительным тоном сказала:
- Ну, всё сложилось?! Сошлись наконец!?
- Зачем сошлись, тьфу на тебя! И так ужас какой-то! Он говорит – я его приручила.
- Ну, это почти одно и то же – значит, сошлись, - удовлетворённо сказала подруга.
Заправившись, Витя залез за баранку, завёл автобус, и мы поехали. Секунд через десять автобус зачихал и встал. Завести его Вите больше не удавалось. Задумчиво выкурив несколько сигарет, Витя полез за чеком с заправки и, посмотрев на него, зашёлся в приступе смеха.
- Что с тобой? Господи, что за радость-то? Стоим тут, времени четыре утра! Ты в лотерею выиграл, что ли? - не зло, но язвительно спросила я.
- Я… - Витя утирал слёзы, сидя на корточках. – Я пропал совсем, bella, не только приручился, но и совсем пропал… - Витя поднял руку, как бы останавливая мои вопросы. – Я автобус дизелем заправил… под завязку… - и слёзы смеха потекли по его щекам.
В этом был он весь – он был способен смеяться над собой и своей глупостью, которая – как методично подсчитывала я в уме – будет ему стоить больших по тем временам денег, нервов и препирательств с царём и богом. Ко всему прочему, нам с ним ещё как-то до дома добираться придётся. На любого другого я бы разозлилась, но Витя так искренне смеялся над собой, что я, в конце концов, к нему присоединилась.
Отсмеявшись и оттолкав автобус обратно на заправку, мы двинули домой. Ночи стояли тёплые, и мы отправились на ночную прогулку длиной в пять километров. Когда мы шли мимо старинного кладбища, Витя увидел приоткрытую калитку и предложил срезать путь. Кладбище давно не действовало, редкие, ещё эпохи Барокко скульптуры были ухожены, дорожки освещались мягким светом фонарей, и я согласилась.
Мы медленно прогуливались по этому – скорее – парку, шутили о зомби и вампирах, Витя театрально брал меня под руку и печальным до смеха голосом читал какие-то средневековые стихи, а я заразительно смеялась. Минут через двадцать мы вышли на противоположную сторону. Перед нами была высокая железная ограда с кольями поверху и затейливым узором посередине. Витя поставил ногу на узор, подтянулся на руках и, опёршись ногой о перекладину под кольями, перемахнул на другую сторону, легко спрыгнув на землю. Тот же самый манёвр начала и я. Подтянувшись на руках, я поставила обе ноги по сторонам от кольев и застыла.
- Что, bella? Давай, прыгай – я ловлю! – Витя внизу наигранно поклонился и раскинул руки.
- Я застряла, Витторио! – уже понимая всю глупость ситуации, пробормотала я.
- Почему? Ты боишься высоты?
- Я не боюсь высоты! Ты посмотри на мои ноги!
- А что с ними?
- Туфли, Витторио! С ними туфли! – комизм ситуации начал действовать, и я судорожно хихикнула. – Я не могу прыгать, я поломаю ноги… У меня шпильки по 12 сантиметров…
Витя сначала непонимающе задрал голову на мои ноги, а потом зашёлся в смехе. Я захохотала вместе с ним. Светало. Сидя на корточках на кладбищенском заборе, я одной рукой вытирала выступившие от смеха слёзы.
- Попробуй их снять! – отсмеявшись, сказал Витя.
Я опёрлась на одну руку, и попыталась перенести вес на одну сторону. Точкой опоры был подъём туфель – я балансировала на сгибе обуви перед каблуком. Выполнить манёвр снимания туфли было нереально.
- Не получится. Я рухну ко всем чертям! – констатировала я.
Тут у Вити начался новый приступ смеха.
- Что такое? – слегка рявкнула я.
- Ты похожа… - Витя давился смехом от всей души. – Ты как горгулья на Соборе Парижской Богоматери… - и он уткнулся носом в колени, дрожа от хохота.
Я только решила обидеться, как на дороге вдоль кладбища показалась машина. Добропорядочный бюргер спешил на утреннюю смену. Сначала он увидел согбенную, трясущуюся фигуру Вити около кладбища и немного замедлил ход. Потом он увидел горгулью – одетую в чёрное фигуру, согбенную уже на ограде кладбища. Тут Витя заметил его, выпрямился и заорал:
- Демоны!
Машина вильнула на тротуар, затормозила, потом водитель резко дал по газам и унёсся прочь. Теперь мы смеялись уже беззвучно, до колик. Отсмеявшись, Витя предложил единственный вариант по моей эвакуации с забора. Он подошёл ближе, утрамбовался в земле, и велел мне прыгать ему на плечи по команде.
- Ты же видела, это делают в фильмах – ковбои так сигают на лошадей. А тебе придётся - на меня. Учти – я меньше.
Посомневавшись некоторое время, я приготовилась к прыжку. Прыгнув ему на шею, я сильно, по инерции ударила Витю ногами по груди, он закачался, и в этот момент на дорогу выехала следующая машина. Увидев её, на нас снова накатил приступ смеха, мы закачались вместе, и, в конце концов, вся скульптурная группа обрушилась на землю. Машина тормознула, потом вильнула и, как де-жа-вю, умчалась от греха подальше. Витя амортизировал падение руками и носом, оттуда у него шла кровь, а я вывихнула ногу, которую он придавил. Шатаясь и хромая, мы доковыляли до дома.
- Ну, что, bella, надо выпить за спасение! – отмыв лицо от крови, ухмыльнулся Витя.
Я кивнула. Мы выпили водки, налили ещё, быстро опрокинули и как-то одновременно засобирались наверх. Дойдя до дверей и сунув в них ключи, мы переглянулись и, осмотрев друг друга, снова зашлись смехом. Витя протянул ко мне руку, как бы иллюстрируя что-то из произошедшего, я в смехе положила свою руку наверх. Мы смеялись от души, когда Витя вдруг замолчал и посерьёзнел.
- За приручение тоже надо платить, - сказал он мне тихо и подошёл вплотную. – Я хочу тебя, bella. Я так хотел тебя, всё это время, пока был в Италии…
- Не надо, Витторио. Мы только всё усложним, - прошептала я.
- Ты ведь не любишь меня, bella, я знаю. Но я чувствую, ты тоже меня хочешь. Значит, ты не будешь мучаться, когда завтра укажешь мне на дверь. А хочешь – я уйду сам. – Витя обнимал меня до боли, где-то в моём животе, как говорят немцы, вспорхнули бабочки.
- Хочу, - уже целуя его в горячий висок, прошептала я. – Хочу, чтоб ты ушёл утром сам.
***
Витя оказался честен. Утром, проснувшись, я долго не открывала глаза, боясь объяснений, ссор, разборок. Потом я поняла, что Вити в моей комнате нет. На кровати лежал листок. На нём было написано: «Спасибо, bella. Я надеюсь, что ты всё равно будешь называть меня «аморе мио», как раньше в шутку… всю жизнь...»
Витя оказался нормальным. Он никогда даже намёком не вспоминал ту ночь, он спокойно общался с моими последующими поклонниками и мужем, даже дружил с ними. Мы часто пересекались, искренне радовались встречам, шутили, вспоминая дни былой молодости.
Спустя годы Витя решил навестить меня в моей родной стране. Сначала я испугалась – его сумасшедшие выходки могли привести здесь к непредсказуемым последствиям. Но по переписке Витя казался повзрослевшим, да и шпионы на месте в один голос уверяли меня, что он остепенился. Витя прилетел, я устроила его в отель, сопровождала по местным достопримечательностям и ночным клубам, мы веселились от души. С Витей я снова почувствовала себя молодой и бесшабашной девчонкой. Как-то в одном из клубов мы выдавали очередной зажигательный танец страсти, когда Витя вдруг посерьёзнел и увёл меня к столу.
- Знаешь, bella, я изменился. – Я кивнула. – В лучшую сторону, - как-то неуверенно продолжил он, а я снова кивнула. – И начал думать о семье, детях.
- Витторио, а как же вечная молодость и liberta per sempre? – сделала я донельзя удивлённое лицо.
- А ты разве не устала жить одна? У всех женщин ведь есть биологические часы… Ты не хочешь иметь детей, bella?
- Пока нет. Я, знаешь ли, после всех моих переживаний вошла во вкус этой твоей libert-ы…
Витя взял меня за руку т в его глазах легонько задрожала ржавая стрелка компаса.
- Позвони мне, когда захочешь семью… Позвони мне первому, bella, пожалуйста.