Лана придирчиво осмотрела леденящий мою душу фиолетовый маникюр, потом опомнилась, скорчила скорбную мину на симпатичной конопатой рожице и, вздохнув, водрузила (именно водрузила!) кучерявую голову на руки. Оттуда, шумно сопя в ангорковые руки, пробурчала:
-ну, вот как-то оно так… может, аборт сделать?
Я внутренне похолодела, но, сделав над собой усилие, не двинула по шикарно переливающемуся медью затылку:
- Ты нормальный человек? О себе сейчас не думаешь, подумай, что будет лет через несколько, когда захочешь, но уже не сможешь…
Я заткнулась ее презрительно-сочувствующим взглядом:
- Так это когда будет? К тому времени медицина мало ли куда шагнет, мне о лете думать надо…
Я не нашла ничего лучше, чем выдать избитую сентенцию:
- Думать надо было раньше. Родители знают?
По миловидному лицу беззаботной прелестницы прошла необъяснимая рябь отвращения, лицо снова уткнулось в даже на вид уютные рукава:
- А как же, я ж объявление в газету дала, и на радио… они, по-моему, даже не знают, сколько мне лет…мать, боюсь, и отчества моего не знает…
Ее родители в разводе, но живут вместе - квартирный вопрос. Когда Лане было совсем мало лет, в пылу выяснения отношений, а потом и налаживания новых с новыми людьми ее забывали сначала в детском саду, потом в продленке, потом просто забыли. Я все-таки протянула руку – погладить, она словно почувствовала и дернулась в сторону, вскинула на меня фиалковые глазища и жарко заговорила, словно боясь саму себя прервать:
- Я его не люблю, осуждения не боюсь, ребенка мне не надо, но идти мне некуда, а за ребенка, с другой стороны, денег дадут, а он жениться обещал, фиг с ней, с осенью, может, я и замуж выйду, не буду, как мать, зато раньше всех, и девчонки обзавидуются…
Я все-таки сделала круг почета, выдрала ее из-за стола и прижала к своей тщедушной груди, гладя по упругим кудрям, а она все еще что-то бормотала, и уже сладко рыдала, выпуская из своей детской души первую взрослую боль…
Домой я вернулась как обычно, муж, по старой привычке, слыша проворот ключа в замке, пошел на кухню ставить кофе. Я устало вытянулась на табуретке и вяло следила за его манипуляциями – кофе он готовит отвратительный, но я пью, чтобы не обидеть усилия.
- У меня ученица беременна…
Плечи под старым домашним свитером равнодушно приподнялись.
- Сколько лет?
- 16. Я тебе рассказывала, помнишь, хорошая девчонка, но резвая и сексуально подкованная лет с 15.
- Ну, эт вряд ли…тогда б предохранялась… - он поставил чашку передо мной и , кажется, что-то нужное уловил в моем помятом после тяжелого дня лице. – А с тобой чего?
Я помялась, отхлебнула кофе, потом шагнула, как из натопленной избы в сугроб у порога:
- Я тоже хочу ребенка. Смотри, они меня уже и внуками награждают постепенно…
-Так, опять за старое?
Дальше я уже не слушала, потому что могла проговорить весь текст наизусть, вплоть до эффектно выдержанных пауз, призванных подчеркнуть значимость идей. Я просто считала щербинки в стертом полу съемной квартиры «где категорически нельзя иметь детей, пока не будет своего угла, а лучше четырех» и прикидывала в уме, как бы покорректнее на родительском собрании попросить помощи для Ланы – в родительском комитете есть толковые мамашки, приданого малышу наберем, разведусь, и если родители Ланку все-таки выпрут, заберу ее к себе.
А замуж ей нельзя, с нелюбимым жить – это не ребенка в 16 рожать…