Мой отец был из воронежских казаков. В четырнадцать лет, когда дед ушел на фронт, он бросил школу и сел на трактор. Он остался за старшего в семье, и семью надо было кормить. Отец его, мой дед, был ранен в первом же бою и убит в первом же бою после лечения в тылу. Он погиб недалеко от родной деревни. Гул сражения слышали сельчане во время спешной эвакуации. Далеко они не ушли – обоз завернули назад на следующий же день. Наши удержали линию фронта, немцы не дошли до села. Что дед, рядовой армии Митрофан Воронов, погиб именно в этом сражении, семья узнала позже. Он был похоронен в братской могиле. Было лето сорок второго года. Отец попытался бежать на фронт, присоединившись к какой-нибудь воинской части, но его попросту не взяли, отправили домой.
После войны ему так и не пришлось учиться. Он отслужил в армии, работал на строительстве воронежской атомной электростанции, уехал на целину, вступил в партию и был исключен из нее. Почему вступил? Верил. Почему исключили? Не знаю. Не могу сказать, что он скрывал этот факт, но он отказывался рассказывать об этом. После исключения он уехал в Северный Казахстан, на строительство местной электростанции. Он был хорошим крановщиком, и в местах ссылок лишних вопросов никогда не задавали.
Лишних вопросов не стал задавать и редактор местной газеты, куда отец послал несколько «писем читателя» со своей стройки. Редактор пригласил его в штат.
- Прямо в газету? – удивился отец. – У меня только семилетка.
- По тому, как вы пишете, этого незаметно, - ответил редактор. – Слог хороший. Нам люди нужны. Зарплата, конечно, ниже будет, чем на стройке. Но вы подумайте.
- Да, но... – отец замялся. – Я, наверное, должен вам сказать... Я не состою в партии...
Редактор дал ему понять, что пословица «много будешь знать, скоро состаришься» ему хорошо известна, и обременять себя лишними знаниями он не согласен. Сам он стал редактором в силу случая – его предшественника арестовали как троцкиста. Сев в редакторское кресло, он первым делом вызвал двух репортеров и объявил им, что они немедленно уезжают в командировку, а именно на самое дальнее известное ему стойбище чабанов. Репортеры ничего не поняли. Ему пришлось объяснить.
- Редактора арестовали, и я знаю, как они работают – они будут делать троцкистскую группу. Судя по личным делам сотрудников, редактор принял на работу только вас двоих. Вот из вас и сделают эту группу. На носу зима. Уезжайте, я вам дам машину.
Они уехали и канули в казахских снегах. Их замело до весны. Когда они вернулись по подсохшей степи, дело прежнего редактора было закрыто. Следователь, действительно, искал их зимой, но в силу их недосягаемости переключился на других подозреваемых. После закрытия дела он и не поинтересовался появившимися в городе «сообщниками» врага народа. То, что в сообщники тогда попадали волей случая, знали лучше всех как раз сами следователи.
В этой газете отец проработал до пенсии. От политики он уклонялся и предпочитал писать о людях, очерки и зарисовки.
Отец мой был виртуозным матершинником, страстным любителем мата, но знаю я об этом только понаслышке, только по свидетельствам его друзей. Никогда и ни при каких обстоятельствах я не слышала от него ни одного матерного слова.
Дважды я видела, как он плачет. Один раз мне было лет пять, и отец читал вслух сцену из Тараса Бульбы, где старик убивает сына. Мне было так интересно, что я и не заметила бы, что отец плачет. Мама указала мне молча на глаза отца. Другой раз мне было двенадцать, отец привез меня на родину, в село Данково, и повел на могилу своей матери. Мать его после смерти мужа начала принимать какие-то таблетки «от кашля», сначала понемногу, потом горстями, и рано умерла. Кладбище разрослось за время отсутствия отца, и он заблудился, не мог найти могилу матери. Тогда я и увидела во второй (и последний раз) в своей жизни, что он плачет.
Дважды я видела его обнаженным. Один раз забежала бездумно в ванную, когда он забыл закрыть дверь и как раз залезал в ванну. Второй раз вломилась без стука в палату, где ему меняли повязки после операции.
Но никогда: ни случайно, ни издали, ни в ссоре, ни в какой беде, ни тогда, когда он выпил лишнего, я не слышала от него мата. Он ни разу не забылся в моем присутствии.