Влажный шлепок половой тряпки, оставивший грязные разводы на его лице,
Андрей помнил очень хорошо. Пожалуй, настолько хорошо, что смог бы воспроизвести каждое движение руки матери до мельчайших подробностей. Ее пьяное лицо с размазавшейся по щекам губной помадой и горящими ненавистью глазами, казалось, навеки запечатлелось на сетчатке, будто выжженный яростным светом неровный круг. И каждый раз, когда он вынужден был в очередной раз взглянуть ей в глаза, проклятая картинка, закрепившаяся в его памяти, стремительно всплывала на поверхность и заменяла собой действительность.
С тех пор, как он ни старался справиться с собой, он всегда видел ее пьяной. Безумной. И злой.
Вот и теперь губы матери улыбались. Протягивая мужу…
половую тряпку!
…кофе, она свободной рукой легонько хлопнула сына по плечу…
больно, мне очень больно!
…и терпеливо дождалась, пока тот сядет за стол. Андрею не хотелось смотреть на нее. Но все же он с затаенной надеждой поднял глаза — и вновь встретился лицом к лицу с непобедимой иллюзией.
— Ты что будешь, плов или… — спросила мама, но конец фразы словно погрузился в вакуум и перестал существовать. Андрей вздрогнул.
Разве не ЭТОГО ты ожидал? Неужели ты ожидал ИЗВИНЕНИЙ? Ты знал, что она не изменилась. Она и НЕ МОЖЕТ измениться, как разбитое никогда не обретет целостности. Так к чему все эти детские выходки? К чему потные ладони и мечущиеся мысли?
Он не мог ответить на свой собственный вопрос. Единственное, что он мог сделать, не выдав себя, — это отвести взгляд. Ее красивые карие глаза, такие добрые и словно излучающие свет…
вновь смотрели в разных направлениях, один казался чуть приподнятым, другой словно утратил плотность и блестел влажным и каким-то липким блеском. Ярко очерченные темным карандашом, обвисшие веки дрожали, а распухшие и обожженные спиртом губы кривились в жутком оскале.
— Ну? Что лыбишься, ублюдок? Пришел посмотреть, как я нассу ему в ботинок? — вот-вот выкрикнет она…
О, отчего же она молчит?! Ведь я знаю, я точно знаю, что она скажет, пусть даже она сама не помнит этого!
... эти глаза взглянули на сына с тревогой.
— Что-то не так? — спросила она, наклоняясь к самому его лицу.
Андрей невольно отшатнулся, но тут же взял себя в руки и остался сидеть за столом.
— Все так… — выдавил он через силу и в отчаянии сжал вилку обеими руками. — Плов… Да. Буду.
— Осторожно, ты ее сломаешь! — пошутил отец и улыбнулся.
Смейся, смейся! ТЫ же не видел ее ТАКОЙ! — едва не выкрикнул Андрей, но снова сдержался.
Мать отошла к плите и остановилась за спиной сына. Оттуда она отчаянно засемафорила мужу руками. «Давай же! Не сиди, как истукан! Спроси, в чем дело?» — беззвучно прошептали ее губы, а правая рука поднялась к уху, тихонько постучав по нему пальцем.
Тени от ее рук, летающие вдоль ковра, такого же красного, как…
и ее лицо в тот вечер! И как моя собственная кровь, которая вот-вот прольется на него из одной-единственной колотой раны на спине!
…зимний рассвет, не укрылись от его внимания.
Андрей обернулся. Так быстро, что тарелки и салфетница, расставленные на краю стола, с громоподобным звоном отлетели в сторону, погребая под осколками нетронутый плов.
Мама тихонько вскрикнула и отпрыгнула дальше к плите. Отец отложил хлеб в сторону и уставился на сына, недоуменно подняв густые брови.
— Чтоб тебя… — выругался он и встал из-за стола. — Пойду за веником.
— Что с тобой? Ты какой-то… взвинченный сегодня, — проговорила мать, опускаясь на табурет рядом с Андреем. — Нелады в институте? Или… это девушка?
— Нет, — хрипло выдохнул он и не узнал свой голос. Отчего-то ему вдруг стало страшно.
Не оттого ли, что ты остался с НЕЙ один? Ты боишься ее? Или… СЕБЯ? Ведь кухонный нож — вон он, совсем близко, стоит лишь протянуть руку и схватиться за его гладкую пластиковую рукоять, как все кончится. Всего одно прикосновение — и боль уйдет. Уйдет обида. Уйдет страх.
Его пальцы разжались и сжались снова, на этот раз еще крепче прежнего.
В окно заглянуло солнце, посылая в уютную кухоньку тысячи солнечных зайчиков. Лучи коснулись обеспокоенного лица матери, запутались в ее каштановых волосах, осыпали яркими пятнами бронзовые плечи — прекрасные, будто у Афродиты.
Андрей отвернулся от матери, теряясь и путаясь в расслоившейся реальности.
Она не та, какой хочет казаться. Эта хрупкая красота, доброта и забота — иллюзорны, и это — ее оружие. Не поддавайся ее убийственной прелести, ведь ты видел ее истинное лицо, не так ли? Так? Или не так? И ты слышал ее истинные мысли в тот вечер, помнишь?
Андрей помнил.
Веник в руке отца движется неспешно и методично. Его тихое шуршание и позвякивание осколков убаюкивает. Но не мешает вспоминать. О, нет, не мешает! Напротив, еще как помогает!
— Я ненавижу тебя! — кричала она, брызгая слюной. — Я родила тебя только потому, что мне нужен был повод с..ться от родителей! А твой отец предлагал мне квартиру, собственную квартиру в обмен на обещание не делать аборт!
Ты испортил мне жизнь, проклятое чудовище. Ты испортил все, что только мог: отнял у меня свободу, друзей, работу, фигуру и здоровье, а взамен я получила лишь уродливый шрам да обгаженные пеленки!
Поэтому не стой тут как вкопанный, изображая безбрежное страдание! Я не намерена смотреть на твою вытянувшуюся харю! Убирайся!
Шлепок по лицу. Грязь на щеке. Грязь в сердце. Грязь — повсюду.
Андрей поднялся медленно, через силу. Так же медленно ступил в сторону, не обращая внимания ни на предупреждающе громкий окрик отца, ни на осколки стекла, вонзившиеся в босые ноги. А через мгновение он уже мчался по залитой радостным светом улице, не разбирая дороги и с трудом удерживаясь, чтобы не закричать.
* * *
И что ты теперь будешь делать? — вопрошала тишина, воцарившаяся в его душе, и он не знал, что ей ответить. — Куда ты пойдешь? Как будешь жить? Кому доверишь сокровенное?
Крутой склон обрывался в темноте. Впереди чернела Ока.
Топиться пойдешь, идиот? Из-за НЕЕ? — не поверила тишина и рассмеялась. Андрей внезапно остановился, твердо убежденный в том, что для того, чтобы рассмеяться, ей понадобился весь запас воздуха из его легких. Он едва сумел отдышаться — и мешком свалился в густую поросль травы.
С реки доносился слабый, но отчетливый гнилостный запах.
Ты будешь гнить и пахнуть так же отвратительно, мой дорогой, — пообещала тишина. — Скажи, неужели тебе действительно этого хочется?
Он не ответил. У него не осталось сил отвечать.
У меня есть предложение. Как альтернатива тому, что ты задумал, но не успел воплотить в реальность.
— Какое? — шепнул он в темноту, и резко пахнущая трава зашуршала над его заплаканным лицом, обращенным к звездам.
Ему показалось, или в этом шорохе он действительно различил слова?
* * *
Закат нового дня догорал, щедро расплескивая алые брызги лучей, смешанных с обрывками облаков и новых воспоминаний.
Он навеки запомнит ее такой, как увидел в последний раз, перед тем как вытереть испачканное кровью лезвие кухонного ножа о половую тряпку.
А ее прекрасные карие глаза — такие добрые и заботливые, словно тишина над детской колыбелью, — останутся с ним навсегда… Или, по крайней мере, до тех пор, пока спешащая по следу собака-ищейка не найдет их в прибрежных зарослях осота.
* * *
Он не оправдывал себя, укрывшись в пещере и надрывно воя от неизбывного горя.
Он не надеялся, что его оправдают другие, когда увидят, что вместо слез из его опустошенных глазниц струятся алые, соленые капли.
Он не мог и предположить, что пойдет на поводу у безымянного голоса, которого боялся и ненавидел. Но так случилось, и единственное, о чем он теперь знал наверняка, так это о том, что ни раскаяние, ни бесконечное сожаление, ни безмерное страдание не смогут вернуть ему человека, которого он боготворил.
Он вышел бы навстречу правосудию, подоспевшему к его тайному убежищу и окружившему его со всех сторон, вышел бы добровольно… если бы только смог. Но он был уже мертв, и лишь запоздалое, гулкое эхо его голоса по-прежнему металось в глубине пещеры, бросаясь от стены к стене, взлетая и падая на влажную от пролившейся крови землю.
— Скажите мне, что я не сумел! — кричало эхо.
— Скажите мне, что она жива… — прошелестела тишина и разбилась на миллионы кровавых осколков.
18 января 2007.