Дверцы поезда с шипением закрылись. Мальчишка оглянулся, но отступать было некуда. Он неловко вытащил из-за спины только что найденную у входа в метро железную миску, набрал полные легкие воздуха и заставил себя посмотреть в глаза пассажирам – немногим из тех, кто не успел еще уткнуться носом в газету.
— Извините, что обращаюсь к вам… — едва слышно начал он и слегка запнулся, отчаянно вспоминая только что заученную речь. Наконец, ему удалось воскресить в памяти остаток фразы и то, ради чего он ее произносил. Рука с зажатой в ней пустой миской перестала трястись, и он закричал, перекрывая шум поезда: — Я знаю, что попрошайничать нехорошо, но мне очень нужно немного денег, чтобы купить еду… Помогите, пожалуйста… Добрые люди… Хоть чем-нибудь!
Мальчик медленно двинулся по проходу. Взгляды, полные ненависти и презрения, прожигали спину насквозь, но больнее всего было, как ни странно, отсутствие этих самых взглядов. Оно называлось равнодушием.
Паренек изо всех сил торопился миновать и равнодушных, и злых: это был его первый вагон, и он все еще надеялся найти добрых, но надежда стремительно иссякала. Сгорая от стыда, он дошел почти до конца вагона, как вдруг услышал негромкий звон металла о металл.
Монетка.
Мальчик оторвал взгляд от собственных грязных ботинок и залился краской. На него во все глаза смотрела белокурая девочка, и в ее небесно-голубом взгляде отчетливо читалось сострадание.
— Спасибо… — пробубнил мальчишка, отчего-то чувствуя себя все более несчастным и одиноким, и поторопился убраться куда подальше, но у него ничего не получилось.
Мама хорошенькой девочки положила руку ему на плечо и спросила:
— Почему ты один? Где твои родители?
Мальчик молчал, хотя слова так и вертелись на языке.
Добрая половина пассажиров как по команде оторвалась от созерцания собственных ногтей, коленей, сумочек, а так же тьмы за окнами поезда и рекламок, словно специально расклеенных для тех случаев, когда требуется во что бы то ни было спрятать глаза.
Мальчик с железной миской молчал, глядя на пять рублей, одиноко поблескивающих на дне, и отчаянно сдерживал слезы. А женщина не унималась:
— Ты мне расскажи, твоя мама знает, что ты один в метро? И чем здесь занимаешься?
Паренек не выдержал. Он извернулся, и, почувствовав, что чужая, холодная рука исчезла с его плеча, попытался поскорее пробраться к двери…
…какая длинная станция!..
…но толпа не торопилась его пропускать.
— Да о чем вы говорите! — послышался за спиной возмущенный женский голос. Голос обращался к маме голубоглазой красавицы, но мальчику почему-то было от этого не легче. — Его сюда мамашка и послала! Алкоголички! Нарожают шоблу-воблу, а потом по поездам посылают, на бутылку себе собирать!
Паренек вдруг услышал, как о миску, зажатую в потных ладошках, снова что-то звякнуло. Но на сей раз это была его собственная тяжелая слезинка, которую он так и не сумел удержать. Вслед за ней на дне очутилось еще несколько монеток и купюра достоинством покрупнее, но мальчик не мог разглядеть, какая именно: перед глазами стояла пелена.
— А может, ему и вправду есть нечего, — робко предположил новый голос. — Зачем вы так на ребенка!
— Дура ты, Кать! Помолчи! — взвизгнули рядом сразу двое. — Смотри, как он одет!
Весь вагон, как по команде, смерил паренька пристальными взглядами, приправленными отвращением.
— У него — смотри! — и обувь новая, и джинсы — заметь! — наглаженные!
— Да, и чистые! — поддержал мужской голос. Он зазвучал где-то совсем рядом, и мальчик испуганно вздрогнул, прижимая миску к груди. — Эй, сорванец! А ты знаешь, что нехорошо попрошайничать и обманывать маму?! Небось, сказал ей, что с друзьями гулять пошел, да?! Вот я сейчас возьму тебя за белы рученьки, да препровожу в милицию! Ой, как стыдно будет и тебе, и маме!
Мальчик вжал голову в плечи. Поезд заметно сбавил ход, притормаживая перед станцией, но вожделенная дверь оказалась так недостижимо далеко, что паренек тихонько заплакал. В миску тем временем летели все новые и новые бумажки, то и дело что-то приглушенно звякало, но мальчик уже не знал, были ли то слезы, или все-таки деньги.
Поезд остановился, с шипением гадюки распахивая двери для новых насмешек.
— Эй, да что вы денег-то ему кидаете?! Он тут на сигареты, небось, набирает или на наркотики! — крикнула с дальнего сидения дама с костылем, зажатым между ног. Ее сердитые, чуть раскосые глаза светились яростью под роговой оправой старинных очков. — Подтолкните его к двери! Убирайся-ка отсюдова, мальчик! Иди домой, ты слышал! Не то сама тебя отделаю, раз у матери руки коротки! Наркоман проклятый! — с этими словами она подняла костыль в воздух и угрожающе им помахала.
Паренек почувствовал, как чьи-то сильные руки хватают его за плечи и слегка поднимают, подталкивая к двери:
— Все, насобирал уже. Иди домой, — услышал он, давясь плачем, и дверь со зловещим шипением закрылась у него за спиной.
Поезд с визгом бросился прочь в черноту тоннеля. Мальчишка отстраненно смотрел ему в след. Бабуля с засаленными волосами кряхтя подняла десятки, разлетевшиеся по перрону, и сунула в повисшую ладонь паренька.
— Сквозняк, — буркнула она с сожалением — и пошла своей дорогой.
* * *
Когда он вышел из метрополитена, уже смеркалось. Зажигались одинокие фонари возле угрюмых магазинчиков, а запоздалые прохожие, тоже угрюмые и одинокие, на автопилоте разбредались по домам, ведомые вечными проблемами и неистребимым желанием упасть, наконец, в свое любимое старенькое кресло и погрузить отрешенный взгляд в коробку телевизора.
Ты переключаешь каналы, а они переключают тебя, - говорила мама.
Это правда.
Мальчик влился в серую реку безликой толпы. Он ощущал себя безмерно уставшим, измученным и опустошенным. Таким ему еще не приходилось бывать за все свои одиннадцать с половиной лет.
Мысли уходили неспешными, полупрозрачными привидениями. Он позабыл обо всем на свете: о времени и месте, маме и папе, о школе и о самом себе… И даже о железной миске, которую по-прежнему крепко прижимал к груди. Каждый метр шелестящего осеннего тротуара, оставшийся позади, отдавался тупой, ноющей болью где-то у солнечного сплетения.
Вечер, словно безучастный прохожий, проходил своей дорогой. Где-то за небоскребами, тускло поблескивающими в вышине своими красными крысиными глазками, во весь рост поднималась ночь. Но мальчик не видел ее. Он был слишком несчастен, чтобы видеть.
Эту ночь ему придется провести на тротуаре.
Ну что же ты не торопишься домой? Что бы ни случилось, что бы ты ни натворил, тебя всегда будут здесь ждать, — говорила мама, а папа кивал седеющей головой.
А вот и неправда, — возражала совесть. — И сегодня ты в этом убедишься.
Тротуар был мокрым и холодным, но мальчику он показался гораздо теплее его собственной замерзшей до предела души.
Как ты попал сюда? — спрашивал облетевший клен, заметивший незнакомца с железной миской у своих ног. — Тебе стыдно? Поэтому ты не идешь домой?
— Да, — отвечал он сквозь накатившую дрему. Он честен с деревом. Он не умеет лгать… Ну, или почти не умеет.
Тогда почему ты сделал то, от чего тебе стало так стыдно? — удивленно вопрошало дерево, отряхивая мокрые листья на спящего мальчика.
Потому что попросить денег у мамы было бы еще более стыдно, и я хотел заработать их сам, — отвечал спящий. Он не умеет притворяться даже во сне... Ну, или почти не умеет.
Завтра муки совести оставят тебя, — посулило дерево. — Сделай то, что задумал, и будешь награжден той, ради кого старался.
И мальчик улыбнулся во сне. Он посмел надеяться… Ну, или почти посмел.
* * *
Ему снился террариум. Тот самый, чудесный террариум, куда привела его мама и где среди змей и прочих ползучих гадов он увидел удивительную рыбу.
Рыба очаровала мальчика. Ее плавные, изящные движения — причудливый танец золота и шелка — вселяли трепет и будили безудержный восторг.
Не отводя взгляда от своей дивной подруги, мальчик простоял у аквариума до самого закрытия выставки… Но так и не увидел, чтобы ее покормили.
— Мама, а почему ей совсем не дают есть? — спросил он, едва за ними закрылась дверь выставочного помещения.
— Наверное, денег нет, — пошутила она. — Ты же видел картонную коробку у выхода!
Разумеется, он видел. Там еще была надпись:
У тебя монетка есть —
Лишняя монетка.
А зверюшка хочет есть,
Будь же щедрым, детка!
Он хорошо запомнил эту надпись. Очень хорошо.
* * *
— Ах ты, говно из-под желтой курицы! Хрена разлегся тут? А ну, вали, наркота! — услышал паренек. Яростный рев дворника, казалось, залезал в самые уши и вытряхивал остатки сна — значит, наступило утро.
Не успев как следует вскочить на ноги и обрести равновесие, мальчик стрелой помчался куда глаза глядят. В след ему полетели оскорбления, приправленные красочным русским матом, мелкие камешки, выскакивающие из-под метлы, и презрительные взгляды вечно угрюмых и катастрофически одиноких прохожих. Наконец, отбежав уже довольно далеко, паренек с ужасом вспомнил о том, что миска со всем ее содержимым осталась под развесистым кленом.
Возвращаться. Это почти так же тяжело, как ждать и догонять.
Но мальчик все же пустился в обратный путь.
Ноги несли его против воли. Железная миска ждала на прежнем месте, словно верный пес, и денег в ней, похоже, не убавилось. Мальчик выдохнул с облегчением.
Дороги, казалось, вели в одном-единственном направлении, сходясь концами в центре видимой вселенной.
Террариум.
Мальчик прибавил шагу. Теперь он мчался сквозь осень так быстро, что ветер свистел в ушах, выдувая из памяти былые обиды и оскорбления. Минуя кассы и открытые, но отчего-то пустые двери…
...никто и ничто не способно задержать меня!..
он влетел в помещение террариума и остановился лишь тогда, когда оказался перед картонной коробкой со знакомым четверостишием, аккуратно выведенным фиолетовым маркером. Не считая денег, мальчишка принялся выгребать пригоршнями мелочь и заталкивать ее в прорезь. Потом пришла очередь «десяток». Их оказалось немного, но, к своему немалому удивлению, паренек вдруг обнаружил среди них целых две пятидесятирублевых купюры.
Откуда они?.. Вот здорово-то! — обрадовался он в душе и поблагодарил про себя неизвестных дарителей.
Наконец, железная миска опустела. Паренек взглянул на ржавое донышко и почему-то вздохнул.
Надо отнести ее обратно и положить на прежнее место, туда, откуда взял.
Так учила его мама.
А мама учит только хорошему.
* * *
— Смотри-ка, сколько денег сыпет.
— Набрал откуда-то.
— Украл.
— Под мостом насобирал небось. Да тебе-то какая хрен разница? Хоть с рябинки снял — что с того? На пузырь хватит, даже не на один!
— А я его помню. Вчера приходил, торчал у аквариума с парапетецией до самого закрытия. Хех! Молодец малый!..
Мужчины у дальней стены рассмеялись и мальчишка, закончивший к тому времени высыпать деньги в коробку, испуганно оглянулся. Казалось, он только что обнаружил, что не один в террариуме, и узнал его владельцев. Испуг сменился смущением, и мальчик медленно пошел в их сторону, пряча пустую миску за спиной.
Мужчины обменялись недвусмысленными взглядами. Мальчик приблизился.
— Здрастье… — промямлил он и замялся.
— Здрастье люди местные, сами мы недобрые! — громогласно расхохотался мужчина в ответ.
Мальчик вжал голову в плечи.
— Ты что спросить-то хотел? — поинтересовался второй. Его насмешливый взгляд скользнул по испуганному лицу мальчишки.
Собрав в кулак все свое мужество, тот едва слышно произнес:
— Дяди, скажите… Теперь-то вы накормите голодную рыбку?..
Мужчины так и зашлись от хохота.
— А с чего ты взял, что она голодная? Она тебе, что ли, сказала?
— Вчера я стоял у аквариума до самого вечера, а ее ни разу не покормили… И я прочитал… Ну, надпись на коробочке и подумал… — мальчик не договорил.
Дядьки казались ему такими огромными и страшными, что он окончательно растерялся и впился взглядом в собственные ботинки. Ботинки оказались очень грязными — и к растерянности добавился стыд. Паренек покраснел. Мужчины продолжали хохотать.
— Ну, даешь! — сумел наконец выговорить тот, что смеялся громче другого. — Ладно, слушай-ка сюда, дружок. Хочешь, накорми парапетецию сам? Можешь ей даже мотыля купить на рынке, хочешь?!
Мальчик с готовностью кивнул. Впервые за последние несколько часов его глазенки осветились радостью.
Мужчина заметил это и запустил руку в нагрудный карман, извлекая оттуда надорванный на сгибе червонец…
— Вот, на. Сдачи не надо!
20 августа 2007