Жаркий августовский день был наполнен каникулярным бездельем, усугублявшимся тем, что все происходило на берегу не важно какого моря. Главное, что море было в наличии. Постоянно. Всегда. И всюду. А потому тот и еще энное количество других августовских дней, помимо безделья, был наполнен каленым полуденным солнцем, робкой тенью зонтика с его мнимой прохладой, ленивым покачиванием на волнах и ощущением неторопливого и безмятежного счастья.
Постепенно, как и позавчера, и послезавтра, день устал и, позевывая, начал собирать свою полосатую пляжную сумку. На раскаленные добела камни мостовой внезапно обрушился южный вечер. Все проснулось, заторопилось, заискрилось брызгами приближающегося ночного веселья и начало прихорашиваться.
Я привычно меняла лицо. Средства были хороши и с трудом умещались в косметичку. Сложная, но давно привычная процедура не требовала дополнительных измышлений и стараний. Штрих…еще штрих…главное – глаза. В неверном клубном свете глаза важны. А потому – особое внимание именно им. Ну, вот и все – я готова. Впереди – очередная порция бесшабашности, коктейльного сумбура и сигаретной дымки.
Море милостиво позволило ночному клубу примоститься на берегу и даже, думается мне, пообещало не овладевать его территорией. До поры, до времени. Звуки, как обычно, настигли меня раньше помещения, хотя тонкие прожекторные сабли издали указывали путь к добровольной бессоннице, суля временное забытье и приятные знакомства, лишенные общения.
Около трех я внезапно устала. Лица вокруг сползлись в одно сплошное пятно, и отделить их друг от друга стало невозможно. Воздух исчез, и легкие мои наполнились дымом. Я вышла. Я ушла.
А море только этого и ждало. Оно ведь постоянно зовет и манит, как сирена, сидящая на рифе. И я пошла на зов, пошла на голос моря.
Я уселась на берегу, сбросившись на песок с высоких каблуков и скрестив ноги. Я смотрела в море и видела в нем миллиарды жизней, которые сливались в одну, сильную, могучую и чувственную. Трогательную, глубокую и беспощадную.
А потом я подняла глаза выше, потому что услышала еще чей-то зов. И впервые увидела небо. Оно не имело дна. Оно не имела цвета. Оно не имело границ. Оно мерцало надменными в своей беспомощности звездами, рисовало ими картины на полотне самого себя, пело им бессловесную песню.
Мне казалось, никогда я не буду в силах подняться и уйти, оставив небо наедине с собой и морем. Мне казалось, это будет предательством. Непростительным, невосполнимым и необратимым.
Но небо ушло само. Оно покинуло меня, убегая от наступающего рассвета. Но пообещало снова принять следующей ночью. И тогда, согретая ожиданием, я поднялась, отряхнула песок и ушла.
В ту ночь я впервые увидела небо.