Наблюдая за тем, как непринуждённо она себя держит, я получал глубокое осмысленное удовлетворение.
Так как был кавалером этой сказочной девушки.
Пусть сегодня – впервые, но с планами на будущее.
Её лёгкий сарафан, не доходящий до колен, упруго пульсировал при каждом движении, посылая в пространство долгие волны, созданные из невесомой смеси томления и призыва. Достигнув любых находящихся поблизости особей мужского пола, волны отражались, возвращаясь настолько же долгими взглядами, испускаемыми из-под задумчиво сведённых бровей. Этот молчаливый процесс обмена информацией длился и длился, до тех пор, пока визуальный контакт, по какой-либо причине, не нарушался.
Момент разрыва действовал на вышеозначенных особей, как хлопок в ладоши перед лицом загипнотизированного.
Я же, – особь, второй час подряд находящаяся вблизи от раздражителя – не был уверен, что даже звук выстрела смог бы вернуть меня к реальности.
Да мне и не хотелось.
Сегодняшний вечер был долгожданным подарком за две недели, в течение которых я пытался познакомиться с ней поближе.
Она постоянно была занята.
Приходилось довольствоваться теми краткими мгновениями, когда наши взгляды ненадолго встречались. Казалось, лишь для того, чтобы я обрёл надежду.
И я надеялся.
Я долго пытался понять, есть ли у неё парень. Чем больше присматривался - тем сильнее убеждался, что нет. Кто смог бы вытерпеть девушку, настолько ревностно относящуюся к своей работе? Она так отдавалась ей, что нередко уходила домой далеко уже за полночь.
Хотя, все её сотрудники были такими же ответственными. Коллектив состоял практически полностью из женщин, и лишь два прилизанных парня немного разбавляли этот цветник. Впрочем, какого они, собственно, пола, сообразить было непросто.
Наблюдая порой, как жеманно щебечут эти двое с коллегами на нечастых своих перекурах, я убеждался в двоякости человеческой натуры и частом несоответствии внутренней начинки с имеющимися в наличии первичными половыми признаками.
В данном же, конкретном случае, ввиду вопиющего своего несоответствия, конкуренции они мне составить не могли однозначно.
Ощущение её одинокости, или, вернее, «никем-не-занятости», дразнило меня, подобно чуть слышному запаху упавшей в океан капли крови, достигшему ноздрей акулы.
Но предвкушение призывало меня к терпению.
И я был терпелив.
Вначале я радовался появившемуся в её взоре узнаванию, затем беглой улыбке, приветственному жесту…
Я прилежно ждал момента, когда она не сможет сказать своего вечного «Я сейчас занята».
И дождался.
- Вот здесь хорошо - произнесла она, присаживаясь за уютный столик в самом углу суши-бара. Я присел напротив, закурил, доверительно прикоснулся к её руке:
- Тоже не нравится, когда много людей?
Она взглянула в окно.
- Да нет, почему же… Просто отсюда открывается прекрасный вид на твою машину.
Заведение, в котором мы находились, обладало довольно сложной планировкой, и я, петляя по коридорам, даже не пытался отслеживать наше местоположение по отношению к парковке. Наверное, у меня бы и не вышло.
«Топографический кретинизм» – так, кажется, называется эта болезнь.
А она прекрасно ориентировалась в пространстве.
Я невольно испытал приступ уважения, всегда возникающего у меня при столкновении со счастливыми обладателями недоступных мне качеств. Однако уважение это послужило лишь фундаментом для другого чувства, посетившего меня при её словах: я был тронут. Она позаботилась о том, чтобы я не нервничал по поводу моей красавицы.
Но была ли она искренней? Или всего лишь играла со мной?
Потребовались доли секунды, чтобы возникший во мне замок уважения и благодарности зарос плющом сомнения.
- Как это мило с твоей стороны – произнёс я картонным голосом и поискал глазами официантку. Мне нужно было немного времени, чтобы вновь обрести спокойствие.
- Будешь должен – улыбнулась она. Передышек мне давать явно не собирались.
Ну что ж…
- Да ты корыстный человек! – началась контратака.
- А почему бы и нет? Благородство в наш век не в чести! – отбила она.
- Но как же так случилось, что за лучезарной, обаятельной улыбкой поселился столь коварный монстр?
Главное – не ослаблять напор.
- Ну, трудное детство, деревянные игрушки…
Всё.
Стоило копнуть поглубже, как лопата наткнулась на «захоронение».
А ведь так хорошо начинала.
Я выдержал эффектную паузу, призванную донести до моей vis-a-vis всю банальность сказанного ею.
Эта пауза также показала моё отношение к нашему свиданию в целом, и разговору в частности, как к чему-то особенному, совершенно не заслуживающему подобной обыденности.
Лёгкое смятение, мелькнувшее в её глазах, свидетельствовало о том, что “message” принят.
Я это почувствовал.
И решил не заострять далее на этом внимания.
Культурный человек – не тот, кто не опрокинул стакан, а тот, кто не заметил чужой оплошности. Кажется так.
Вобщем я, фигурально выражаясь, подал ей салфетку:
- Мой бедный друг, тебя нельзя в этом винить! – капнуло немного елея. – Любая девочка выросла бы такой же меркантильной, если бы её заставляли играться берёзовой «Барби». Зачем они это с тобой делали?
- Кто «они»? – как-то глуховато спросила она.
- Ну, как кто? Твои родители, разумеется!
Я по инерции ещё резвился, но на контрольной панели уже замигал сигнал тревоги.
- У меня никогда не было родителей – произнесла ещё глуше. – Я выросла в детдоме.
Ну вот. «Предчувствия его не обманули...»
В таких случаях мне всегда видится кадр из фильма, где главный герой делает сочувствующее лицо, и проникновенно произносит: «I’m sorry».
В жизни это звучит весьма фальшиво, ведь подобные фильмы известны всем.
Но что-нибудь говорить всё же нужно, иначе пауза затянется, перерастёт в неловкую.
А это уже нехорошо.
Лицо моё поневоле начало приобретать скорбные черты, и я почувствовал, что нахожусь в одном миллиметре от бормотания каких-то там: «Мне очень жаль», или «Прости, я не знал».
И это - после более чем ясно обозначенного мною отношения к потрёпанным фразам!
Ситуацию спасла подошедшая к нам, наконец, официантка:
- Что-нибудь выбрали? – спросила она, доставая блокнотик с восточной картинкой на обложке.
На первый взгляд всё гармонировало с интерьером, хотя символика на картинке была скорее китайской, нежели японской.
- Чего твоя душенька желает? – спросил я Снежану.
И посмотрел на неё внимательно и печально, неся во взоре всю невысказанную печаль свою по поводу непростого её детства.
- Да ладно расслабься – рассмеялась она, - в порядке мои родители. Просто шутки у меня иногда глупые…
И тут же лаконично сформулировала заказ: Филадельфия, Сяке и 150 Мартини.
Официантка поводила карандашом в блокнотике и перевела взгляд на меня.
Снежана тоже.
А я по-прежнему сидел с кислой миной, пытаясь собраться и повернуть ситуацию как-нибудь так, чтобы это сострадающее выражение, превращающее меня в полного идиота, стало хоть немного оправданным, в силу произнесённых мною сейчас слов.
Я собрался.
И повернул.
Соболезнующее выражение на моём лице незаметно сменилось просто болезненным. Как при зубной боли.
- Ты себя плохо ведёшь, Снежана. Раз с твоими родителями всё в порядке, завтра придёте перед уроками вместе.
- К Вам?
- Ко мне.
- Может, лучше к завучу? – не унималась она.
- Я и есть твой завуч! – отрезал я.
И переключился на официантку.
Всё время, понадобившееся мне для изложения заказа, я чувствовал на себе оценивающий взгляд Снежаны.
Я лишь раз встретился с ней глазами, придав взору первобытную необузданность прерий, свойственную необъезженным жеребцам из новелл натуралистов – романтиков.
Это были мои новые параметры, посланные с затонувшего корабля, внезапно обернувшегося боевой субмариной.
Она всё ещё наблюдала за мной, когда я, проводив взглядом официантку, встал со стула.
- Никому не расходиться – приказал я, и пошёл в туалет. Снежана смотрела мне вслед…
В отделанной бамбуковыми рейками комнатке, на стену с писсуаром опирался невысокий мужчина лет 60-ти - обладатель сутулой спины и поредевших волос. Тельце его было упаковано в костюм Hugo Boss, брючная часть которого спадала на крокодиловой кожи туфли.
Сутулец.
Во всей красе.
Придав лицу озабоченное выражение, я прошествовал дальше, в помещение тяжёлых припадков и тщательно закрыл за собой дверь.
Затем вытащил из кармана мензурку и быстро настелил на бачке.
Всё произошло настолько оперативно, что когда я вышел, Сутулец только начал застёгиваться.
Я подошёл к умывальнику, пустил воду, и только тогда поздоровался:
- Здравствуйте, Геннадий Маркович!
В этот момент человечек справился, наконец, с ширинкой, повернул голову и, взглянув на меня через зеркало, опознал сына одноклассника.
- А, Андрюша! – промямлил он. - Как папа?
Подобный вопрос можно было объяснить лишь крайней степенью опьянения.
Папа умер полгода назад.
Хотя, Геннадий Маркович мог об этом не знать; они никогда не были близкими друзьями.
Обменивались рукопожатием при встрече, да короткими звонками на Новый Год.
А наши отношения с Сутульцем и вовсе ограничивались лишь мимолётным кивком головы.
Что не удивительно.
Он владел нефтеперегонными заводами, крупным сталелитейным комбинатом, и бог весть чем ещё, включая и этот суши - бар, а я - всего только менеджер среднего звена.
И мои дети – если таковые появятся – уже вряд ли пойдут в один класс с его внуками.
Классовое неравенство, знаете ли.
Подставив руки под фен, я отрешённо перебрал в уме несколько вариантов ответа на озвученную им только что нелепицу, и остановился на самом подходящем:
- Спасибо. Вам привет.
Мне показалось, что таким образом я как бы превратил Геннадия Марковича в покойника, лишь по случайности передвигающегося ещё по земле.
Однако это было понятно мне одному.
Дошедший же до кондиции Геннадий Маркович был неуязвим.
Сунув руки под кран, он невнятно осведомился:
- А что за девочка? Встречаешься?
- Иногда, - усмехнулся я.
Невесело.
Да нет, он точно не знает, – думалось мне. И не скажешь теперь…
А он при каждой встрече может спросить про папу снова.
Наверное, лучше нам больше вообще не пересекаться.
В принципе, ничего сложного – не ходи в пафосные заведения, и всё в порядке.
- Был рад – соврал я.
И вышел.
Геннадий Маркович мотнул головой.
За время моего отсутствия на столике произошли некоторые изменения: появились графинчики с соевым соусом, палочки, коврики и ажурные деревянные лодочки с ошибори.
Её лодочка была пуста – она вытирала руки.
Эта процедура доставляла ей видимое наслаждение, выражающееся довольной, умиротворённой улыбкой.
Заметив меня, она на миг замерла, отложила полотенце обратно в лодочку и поболтала кистями в воздухе.
Я сел за стол, взял своё полотенце и повторил за ней все необходимые действия.
Кистями, правда, не поболтал.
Движения мои приобрели почти балетную плавность, а спина распрямилась настолько, что любой судья по вольтижировке остался бы мною доволен.
- Так, значит, завуч… - подступилась она.
Я помолчал.
Потом задумчиво промолвил, глядя на руки:
- Только что вымыл их и высушил. Зачем сейчас снова полотенцем вытер?
Зачем с кавказским акцентом? Хотя ладно.
- А когда это вас так повысили? – гнула она своё. – Вы же, вроде, физкультуру преподавали?
А она не теряла времени даром. Собрала пару гранат…
Но я в туалет тоже не зря сходил.
- Впрочем, мы ведь обязаны чтить традиции самураев. Или кто там придумал суши?
Я не желал попадать под осколки.
- Суши придумали китайцы – неожиданно уступила она.
Видимо поняла, что предложенная манера ведения разговора делает меня неуязвимым.
- Китайцы? – удивился я. – Чего вдруг?
- Они хранили зимой рыбу в бочках с солёным рисом. Японцы только придумали получившемуся блюду необходимую оправу.
- Откуда ты всё это знаешь?
- Хожу на внеклассное чтение. Вы разве не в курсе?
Её лицо было воплощением невинности.
А уступка оказалось временной.
- Тебя нелегко сбить с курса, да?
Я постарался, чтобы вопрос прозвучал почти упрёком.
- Тебя это тревожит?
- Нет, просто отдаю должное твоей целеустремлённости.
- Хочешь поговорить об этом?
Ещё одна домашняя заготовка, на сей раз не такая древняя и более к месту.
У неё не было ни малейшего шанса на успех – я находился на другом уровне восприятия.
Времени, правда, оставалось немного, но верных полчаса у меня ещё было.
- Если честно, то я действительно хочу поговорить. Но о другом. Я хочу говорить о твоих глазах, твоих губах, и обо всём том невероятном стечении никому неведомых обстоятельств, предопределивших появление на свет такого удивительного существа, как ты. Я хотел бы обсудить с тобой законы падения звёзд и лунных приливов, а потом перенестись в La Scale, на «Кармен», чтобы держать тебя за руку, когда Каррузо, или кто там сейчас за него, возьмёт свой коронный си-бемоль. А затем я с удовольствием пофилософствовал бы с тобой о роли гекзаметра в творчестве поэтов 19-го века. А потом снова вернулся бы к твоим глазам…
Но вряд ли мне удастся достичь желаемого…
Потому что нам несут суши…
Вот теперь я точно произвёл на неё впечатление.
Она даже немного растерялась.
И те несколько секунд, пока перед нами расставляли наш заказ, она только улыбалась, покачивая головой.
Когда же официантка ушла, Снежана подняла на меня взгляд и тихо промолвила:
- Кто знает, может тебе и удастся достичь желаемого…
Кто знает? - подумал я. – Я знаю!
Мы пронеслись по Пушкинской, изящно обогнули Ж/Д вокзал и выехали на скоростную. У Среднефонтанской, на обочине, стояла иномарка со следами ДТП, трое гаишников и толпа народу.
Я сбросил скорость.
- Насмерть – прокомментировала Снежана.
- Чего? – удивился я.
- Смотри – она ткнула пальцем в травмированное BMW – вмятина маленькая, а толпа большая…И ещё этот запах…
- Запах?
- Да, запах. Запах смерти. Не чувствуешь?
Я не чувствовал. Но спорить не стал. Только посмотрел в зеркало заднего вида.
- Смотри на дорогу – попросила она. - Одной аварии уже достаточно.
- Послушай, каждый день происходят сотни аварий. Это неизбежная плата за развитие нашей цивилизации. За то, каким образом человечество решило древний конфликт между селом и городом.
- Мне иногда кажется, этот конфликт стоит перерешить.
- В пользу села?
- Да. А тебе не хотелось бы жить за городом?
- Какая разница? – удивился я. - Весь день мне всё равно пришлось бы торчать на работе. А работа - в городе.
- А зачем работать в городе? Сейчас можно купить землю и работать на ней. На природе, понимаешь? Чистый воздух, здоровые дети… Что, плохо?
- Ну, тебя послушать - так вроде бы не плохо. Но дети-то вырастут. И уедут. В город. Учиться. Или не пускать их – пусть безграмотными растут?
- Не знаю – буркнула она. – Но мне часто кажется, что город – это филиал ада на земле.
- Боже, Снежана, ну что мы знаем об аде? – Вот видишь плакат?
Мы проезжали мимо громадного bill-boarda, изображавшего мускулистого мужика в тоненьких плавках. Его глаза светились отражённым светом неоновой рекламы фитнесс-клуба.
- Вполне возможно, – продолжал я – что этот плакат тоже является филиалом. Ад рекламного плаката! А что? Мужик, покаранный за свои злодеяния при жизни, обречён целую зиму стоять на морозе в одних плавках. И при этом ещё улыбаться!
- Зима длиться не долго – улыбнулась она. – Маловато для ада.
- Согласен. Маловато. Но весной, когда потеплеет, этот мужик перекочует в сауну. И будет висеть там у самой парилки на плакате с рекламой дублёнок.
С этими словами я затормозил перед гаражом и нажал кнопку на пульте. Ролет полез вверх.
- Где мы? – спросила она.
- Это мой дом – признался я.
Двухэтажный дом на Фонтане достался мне от родителей. И я немало потрудился, чтобы в него не стыдно было привести красивую девушку.
- Вот как? Ты привёз меня к себе?
- Да. Я хотел бы показать тебе свою коллекцию бабочек.
- Какая нелепая причина – усмехнулась Снежана.
- Право же, Снежана, ты не представляешь, насколько они прекрасны. Ты обязательно должна взглянуть на них.
Я вылез из-за руля, обошёл машину и открыл дверь со стороны Снежаны.
- Ваша милость, оркестр построен и готов встретить вас приветственным маршем!
Снежана повернула голову и внимательно посмотрела на меня. Потом вздохнула и подала мне руку:
- Не надо помпы, генерал. Я здесь инкогнито.
- Как скажете – понимающе согласился я, закрыл за ней дверцу, потом загнал машину в гараж и опустил ролет.
Мы молча лежали на размётанной кровати и курили. CD минут 15 назад доиграл, и теперь тишину нарушало лишь мерное тиканье каминных часов – семейной реликвии, на много десятилетий пережившей своего создателя. Казалось, само время, в своем прохудившемся камзоле, ходит по комнатам, постукивая по полу алебардой.
Я повернул голову и посмотрел на Снежану. Её профиль чётко вырисовывался на фоне большого, до пола, окна. Лицо немного осунулось после бессонной ночи, и скулы слегка заострились. Мне стало тоскливо от осознания того, что эта молодая, красивая, полная жизни девушка тоже когда-то умрёт. И жутковато от того, что я уже сейчас различал очертания её черепа.
Почувствовав мой взгляд, Снежана затушила сигарету, потом рывком поднялась и подошла к окну. Её тело свинцово блеснуло в сереющем свете настающего утра.
- О чём ты думаешь? – спросила она.
Насколько мне известно, во всех сборниках советов для девушек, среди вопросов, которых не следует задавать мужчине, этот вопрос всегда занимал лидирующую позицию. Я весьма скептически отношусь к подобным подборкам – мы слишком индивидуальны для наставительных обобщений, - но в данном случае я был абсолютно солидарен с неведомыми психологами. Этот вопрос всегда звучит некстати. И, если девушка на самом деле не думает, что лежащий рядом с ней человек постоянно размышляет о произошедшем только что, или о том, как он счастлив жить на одном с Ней отрезке времени, то должна быть готова услышать в ответ какую-то наспех состряпанную чепуху. А парень, которому этот вопрос был задан, должен выбирать между ложью во спасение, и испорченным утром (днём, вечером; нужное подчеркнуть).
Пока я пытался составить в голове верный ответ – разумеется, лживый; скажи я ей про череп – она бы сочла меня ненормальным - время, отпущенное мне на вербальное отображение мысли истекло. Она подошла к телефону и вызвала такси.
Я поморщился, встал с кровати, и пошёл на кухню. Налил себе яблочного соку. Вообще-то я ненавижу яблочный сок в чистом виде, и употребляю его, только если он разведён порцией виски. Но сейчас у меня было желание выпить именно его – чтобы скулы свело. Добившись требуемого результата, я вернулся в спальню.
Снежана одевалась, стоя перед зеркалом. Я мысленно обругал себя за свою медлительность в подборе верных ответов, подумал, что нужно будет написать и выучить парочку подходящих на будущее, и честно попытался загладить свой промах:
- Может, останешься позавтракать?
Вопрос повис в воздухе. Теперь молчала она. Чтобы не стоять деревом в дверях, я достал из лежащей на тумбочке пачки сигарету и снова закурил. Потом посмотрел ей в глаза. Через зеркало. Она не отвела взгляда. Мы стояли и смотрели друг на друга, и если бы это происходило в каком-нибудь фильме, то вокруг нас, по очерченному рельсами кольцу, сейчас бы ездила камера.
Вот в этот самый момент зазвонил её телефон. Она чуть помедлила, а потом достала из кармана трубку и поднесла её к уху.
- Да. Да. Хорошо, спасибо.
Она прошла мимо меня, подхватила лежащую у зеркала в прихожей сумочку, засунула в неё телефон и повернулась ко мне лицом.
- Такси приехало. Я пойду.
- Как скажешь – вздохнул я. Потом подошёл к штанам и достал кошелёк.
- Сколько я тебе должен?
Она снова медлила с ответом. На губах её заиграла уже знакомая мне оценивающая улыбка. Я почувствовал себя настолько неестественно, что начал понемногу закипать. Она поняла, что со мной происходит, и перестала улыбаться.
- Знаешь, - сказала она – я обычно беру за ночь триста. Но ты… Мне было хорошо с тобой… Она помолчала. – Так что тебе – скидка. Дай мне двести.
Теперь уже я усмехнулся:
- Очень приятно, Снежана. Но мне не нужна скидка.
Я протянул ей трёх Франклинов. Она пожала плечами и взяла деньги.
- Как скажешь – произнесла Снежана. - Мне всё равно было хорошо с тобой. Только в следующий раз договаривайся заранее, хорошо? Чтобы я… не была занята. Если, конечно, ты захочешь следующего раза…
Она погладила меня по щеке и вышла. Я придержал дверь и посмотрел ей вслед. Протиравший стекло таксист оторвался от своего занятия и сам не заметил, как изначально недовольное выражение его лица начало меняться. Стоило ему увидеть её, как у него начали проявляться все знакомые мне уже симптомы. Глаза его подёрнулись тонкой плёнкой вожделения, пришедшего вместе с осознанием полной недостижимости для него этой красоты. Снежана уже почти дошла до машины, когда, вдруг, остановилась и вернулась обратно. Подойдя ко мне вплотную, она дотронулась губами до моего уха и тихо произнесла:
- Вера. Меня зовут Вера.
Потом повернулась и снова пошла к машине. Шофёр немигающим взглядом глядел на неё и пришёл в себя только тогда, когда она села на заднее сидение и хлопнула дверью. Он посмотрел на тряпку в своих руках, пару раз встряхнул ею, затем спрятал её в карман, потом вынул обратно, в конце концов, бросил в стоящую рядом урну и прыгнул на своё место. Машина фыркнула и завернула за угол дома.