начало незнамо чего
1. Ксения
Пижона вместе с козлёнком набежавшие менты повязали, затолкали в пирожок и увезли. Правда, не сразу. Сначала ментовозик долго буксовал на сегодняшнем, уже истоптанном снегу, под которым обнаружилась рыжая мёрзлая лужа, а козлёнок изнутри смотрел на Ксению большими тёмно-жёлтыми глазами, жевал свою соломинку, молчал. Один из ментов ухватил его за ухо, оттащил от окошка вглубь пирожка, задёрнул шторку.
Когда они наконец уехали, Ксения подошла к обочине и снова попыталась прочесть написанное. Чтобы увидеть самое начало надписи, пришлось вернуться шагов на тридцать назад, откуда шли козлёнок и пижон. Жёлтые брызчатые буквы были отчётливы на свежеприпорошенном склоне, и слова из них складывались вполне произносимые, почти русские, но не всегда понятные. «Глокая куздра...» — читала Ксения (старательно шевеля замёрзшими губами, почти вслух, через прикушенную рукавичку). «Фотошопинг...». «Мягкая линия режется твердой рукой...». «Сидячая за****овка...». Ксения почему-то покраснела, прикрыла губы второй рукавичкой и оглянулась по сторонам. На дороге — в оба конца от поворота до поворота — никого не было, шиферный навесик остановки перед мостиком тоже пустовал, и лишь в берёзовом колке, звонком и прозрачном, стоявшем через болотце от дороги, переаукивались грибники.
Ксения поплясала, старательно топая неподшитыми валенками и решая куда идти — к Усть-Ушайску, в сторону остановки, или обратно, в Мезониновку. Автобусы тут ходят только летом, и попуток, похоже, не будет, пока не приедут машины за грибниками, а откуда взялся ментовозик — и вовсе непонятно...
В конце концов она пошла туда, куда уехал «пирожок» с ментами, пижоном и козликом — в сторону Усть-Ушайска.
Мезониновка была гораздо ближе, но что ей делать в Мезониновке? В середине декабря там даже буфет на автостанции не работает, а до электрички — пилить и пилить через всё село под перекрёстными взглядами. Не тот сейчас на Ксении прикид, чтобы её всё село рассматривало. Ни ядовито-синяя болоньевая куртка из бабкиного шкафа, ни флисовые шаровары, только на вид тёплые, ни вязаная шапочка с дурацким помпоном не красят современную девушку. В лесу, в компании таких же дур и дураков, может быть, и нормально, но в лесу Ксения уже со всеми перессорилась и объявила, что пойдёт домой пешком. Если они такие дауны, что не способны отличить даже чагу от свиленя. Если до сих пор не увидели ни одного сухого мухомора, а затоптать успели не меньше десятка... Ах, какая креативная идея была у Вадика — «Зимняя грибалка»! Пропал выходной...
Ксения почти дошла до остановки перед мостиком, когда её окликнули из леса. Но окликнули не слева от дороги, где аукались грибники, а справа, где от самой остановки начинался просёлок, ведущий мимо огорода знаменитого художника к водокачке и к замёрзшему пруду. В начале августа Ксения в этом пруду купалась, а художник за ней с чердака своей дачи подглядывал...
Ксения потом чуть со стыда не умерла, когда они всей толпой (она, Алиска и пацаны) завалились к художнику в гости и после третьей бутылки он расставил вдоль стен и разложил на плохо струганом полу свои этюды. Алиске-то что — у неё и фигурка стандартная, и пирсинг в пупке, и пара татушек на попке, и везде, где надо, выбрито. Рядом с Алиской даже корявая осинка на берегу пруда смотрелась как блестящий шест в стрип-клабе. А тут... «Сибирская красавица», блин! Коленки вместе, пятки врозь, гузно отклячено — а волосня всё равно наружу, как будто серую мочалку между ног зажала, и живот рыхлый, а уж про то, что выше висит... Хорошо хоть лицо не нарисовал (в бинокль не разглядел, наверное), а нарисовал, как будто отвернулась и причёску поправляет. Но косы-то — всё равно её, Ксенины! Даром что в узел на макушке собраны... К счастью для Ксении, пацаны её, кажется, не узнали: никогда она таких узлов на голове не вертит, а в тот раз и вовсе купалась в резиновой шапочке, то и дело косясь на отблески от бинокля на чердаке художниковой дачи...
Пацаны на «Сибирскую красавицу» только мельком глянули. Они, все трое, дружно пялились на Алискин портрет, который художник в самый дальний угол дачи задвинул, и восхищенно сравнивали с оригиналом. Алиска потом две недели нос задирала, на больший срок у неё памяти не хватило. Блондинка — это навсегда, хоть и перекрасилась в полушатенку... в сине-оранжевую зебру с пирсингом... А художник, видя этот их интерес, погрустнел, сморщился, вздохнул несколько раз, хватил в одиночку ещё полстакана водки и как-то вдруг окосел. Так они и оставили его спящего среди этюдов...
2. Семён
Где-то я уже видал эту девку,— лениво думал Семён, жуя вишневую смолу и глядя в окно ментовского «пазика» между Борискиными рогами.— Только я её не в этой задрипанной болонье видел, а совсем без ничего. Линия знакомая. Мягкая линия, своеобразная... Может, летом? Или в сауне у спонсора?.. Красивая девка. Вот бы её к Сашке Лунному на помост!
Нет, к Сашке нельзя, Сашка её испортит. У Сашки получится или как в «Плейбое», брито-фотошоплено, или срамота неприкрытая. Сашка очень любит прорисовывать детали: волоски там... и там, и сям... родинки, реснички (каждую в отдельности!), светотени под сиськами... А линию Сашка держать не умеет, и никогда не умел, и никогда не научится... А без линии любая обнажёнка — не более чем порнуха, потому что линия...
Тут один из ментов ухватил Бориску за ухо, тот испуганно мемекнул, чуть не выронив свою соломинку, отскочил к Семёну и дробно сыпанул катышками на железный пол «пазика».
— Командир! — укоризненно сказал Семён.
— Поговори...— отозвался «командир» — устало, равнодушно и одновременно угрожающе — и задёрнул шторку.
«Пазик» буксовал, уныло и безнадёжно елозя ведущими колёсами по рыжему льду возле остановки, от которой было всего-то метров сорок до Сашкиной дачи... Сашка — мужик правильный, и Семёна знает, как облупленного, и уже, наверное, названивает по мобиле в Мезониновский участок. Но вот чего Сашка не знает и знать не может, так это что менты — не Мезониновские, а Усть-Ушайские... Пропал выходной...