Уже второй месяц вокруг не было слышно выстрелов, разрывов бомб и снарядов. Хотя и до нормальной мирной жизни в побежденной стране было еще далеко. Но люди радовались солнцу, летнему теплу, тишине.
Вместе с капитуляцией гитлеровской Германии закончились и долгие полтора года плена для Анны Каминской и ее подруг по несчастью. Они остались живы и, в общем-то, здоровы. Всех троих никто не кормил деликатесами, но и голодом не морили тоже. Конечно, «стройность» Аниной фигуры была уже несколько чрезмерной, зато Оксана избавилась от излишних округлостей и выглядела на сто долларов.
Так, в крайнем случае, считали некоторые американцы, в чьей зоне оккупации оказался теперь почти не пострадавший от бомбежек завод и все, кто на нем работал.
Собственно, из работников на территории остались только военнопленные. Немцы предпочитали дожидаться решения своей участи дома. А поскольку те, кто чувствовал за собой хоть какую-то вину, постарались исчезнуть еще до прихода союзников, с остальными разобрались достаточно быстро. Вызвали на «беседу», покопались в бумагах, а в заключение провели просто гениальный по своей простоте и эффективности эксперимент. Собрали на плацу всех – теперь уже фактически бывших – военнопленных, а напротив построили их недавних немецких «коллег». И дали минут десять на раздумье.
Один симпатичный американский сержант позже рассказывал Оксане, что работает подобный метод превосходно. Окажись среди оставшихся немцев кто-нибудь, хотя бы раз участвовавший в издевательствах над узниками, моментально нашлись желающие вернуть ему все сторицей. По документам это можно было выяснять годами. И – ничего не найти…
Разобравшись с угнетателями, союзники занялись угнетенными. Оказавшиеся в плену немногочисленные подданные европейских стран были отправлены на родину в считанные дни, а вот с гражданами СССР спешить не стали.
Довольно быстро стало очевидно, что, как только гитлеровская Германия капитулировала, вчерашние союзники опять вспомнили «кто есть кто». На самом деле об этом никто и не забывал, но перед угрозой нацистского мирового господства идеологические и политические разногласия были спрятаны в самый дальний ящик письменного стола. До «лучших» времен.
И теперь бывших советских военнопленных всячески агитировали не возвращаться на Родину, «красочно» описывая, что их там ждет. Собственно, в данном случае агитаторы от империализма ничего не приукрашивали. Почти все и так знали, что по возвращению из плена их ждет ГУЛАГ. Вот только большинство отказывались в это верить, надеясь… не известно на что. И требовали скорейшей отправки на Родину.
Уроженке Сибири Ирине Турищевой в этом смысле было «проще» других: намного дальше ее родных мест ссылать было практически некуда. Так что при самом плохом раскладе она попадала домой. Несколько сотен километров в ту или иную сторону большим расстоянием там не считались.
А вот Оксана серьезно задумалась. После почти двух лет плена отправляться еще, как минимум, на пять куда-нибудь далеко за Урал ей совсем не улыбалось. Да и идеалы социализма, положа руку на сердце, совсем не вдохновляли. К тому же белозубо улыбающийся американский сержант с каждым днем все больше завладевал ее душой. Тело же после очередной проведенной вместе ночи и так беззастенчиво ликовало.
- А шо? – говорила Оксана подругам. – Джон – хлопец гарны. Ягоны дед калисьци нарадзился у Карпатах. Джон, на жаль, роднай мовы ня ведае, але па-руску трохи размауляе. Да мы и так добра разумеем адин аднаго.*
- Ну да, какие уж там разговоры вдвоем под одним одеялом, - не удержалась от ехидного замечания Ирина. – И как тебе только не стыдно? До свадьбы-то?
- А чаго саромицца? – нисколько не обиделась Оксана. – Ён таки, таки… Я у гэтыя хвилины аб усим забываю.**
Каминская слушала их в пол-уха. И ловила себя на мысли, что гораздо больше согласна с Оксаной.
Внутренне.
Чисто по-женски…
Уже который день каждая клеточка ее истосковавшегося по мужской ласке тела изнемогала и, в то же время, пела от восторга.
Все получилось, на первый взгляд, совершенно спонтанно. Хотя, если задуматься…
Тогда, больше года назад, делая первую перевязку капитану фон Бломбергу, Анна чувствовала себя как-то неправильно. Не в своей тарелке. Казалось бы: немец, враг, однако ж…
Рука у него зажила быстро, и больше явных поводов для посещения санчасти не образовывалось. Если брать состояние здоровья. Но оставались еще служебные обязанности по охране вверенного объекта, которые герр капитан с некоторых пор стал выполнять несколько «предвзято». Нет, он появлялся в санчасти даже не каждую неделю и не больше, чем на несколько минут. Не пел серенад под окнами и не дарил цветов, но Каминскую не оставляло ощущение, что он постоянно где-то рядом.
Сначала Анна списывала все на счет мании преследования: кто-то за ней следит, чтобы при малейшей оплошности отправить в концлагерь. Потом решила, что непонятные ощущения возникают на почве недоедания и эмоционального надрыва от долгого пребывания в плену.
В общем, хорошо, что Каминская была по специальности хирургом, а не психиатром. Иначе бы за это время тронулась умом от самокопания.
Все встало на свои места в конце мая, когда фон Бломберг впервые появился на заводе в чуть мешковато сидящем на нем костюме и сорочке с галстуком. Анна впервые открыто посмотрела ему в глаза… и поняла, какая она была все-таки дура.
Долгие недели и месяцы откровенно притягивать за уши манию преследования, недоедание или эмоциональный надрыв, вместо того, чтобы честно признать: она с первой встречи понравилась этому немного странному немецкому офицеру с аристократической приставкой «фон» перед фамилией.
В отношении себя Каминская такого сказать не могла. Или – боялась! Хотя подсознательно делила все-таки окружающих ее на заводе немцев на две далеко не равные категории: доктор Бергман, капитан фон Бломберг и … все остальные. Причем, если к доктору Анна относилась, как к непосредственному начальнику, от которого в известной степени зависела ее жизнь и смерть, и как к хорошему специалисту, то капитан…
В общем, когда это все, до поры, до времени спокойно дремавшее где-то в глубинах подсознания, в одночасье всплыло на поверхность, Анна нисколько не удивилась, что без внутренних колебаний приняла приглашение теперь уже бывшего начальника заводской охраны отпраздновать вместе окончание войны.
Вдвоем.
проси потом кто-нибудь из близких, она бы, скорее всего, краснея и запинаясь, попыталась списать случившееся на «коварное» действие вина, которого она не пила уже очень давно. Или на затмившую рассудок эйфорию по случаю благополучного завершения войны, освобождения из плена…
Но, близких у Каминской, увы, не осталось, а у подруг по несчастью хватало и собственных проблем.
Правда, увидев утром ее лучащиеся от счастья глаза, Турищева, вполне естественно, презрительно поджала губы. Оксана же лишь понимающе подмигнула.
Большую часть времени Анна теперь проводила с Бломбергом, и их разговор почти всегда неизменно скатывался к одной и той же теме.
- Я кон-нечно понимаю, что н-наши близкие отношения – это еще не причина для дальнейшей совместной ж-жизни.
Анна уже знала, что Вилли (как она теперь его называла наедине) стал слегка заикаться после гибели своей семьи. И то – только, когда волновался. Правда, будучи с ней, он почему-то волновался практически всегда. Даже – ночью.
- М-мы пережили ужасную в-войну, истосковались по н-нормальной ж-жизни. С другой с-стороны, мы р-росли в разных странах, д-думаем на разных языках. И, если скоро р-растанемся, то б-будем потом вспоминать эти дни, я н-надеюсь, с удовольствием.
- Да, - грустно улыбнулась Каминская, - мы, к несчастью, люди одинокие и, соответственно, вполне свободные в своих поступках. И у нас это, как говорится, не военно-полевой роман, когда мужчина и женщина, будучи близки на фронте, потом возвращаются к оставшимся в тылу семьям и изо всех сил стараются забыть случившееся.
- Вот-вот. Я р-рад, что ты со мной согласна… Но, ты сама знаешь, что тебя ж-ждет по возвращении. Из одного ада в другой. В-возможно, еще худший. Поэтому я п-предлагаю тебе остаться. Ты великолепный врач, п-прекрасно знаешь немецкий. Я – ч-человек не бедный, так что на ж-жизнь нам хватит…
- А как же любовь? – пристально посмотрела на мужчину Каминская. – Мы с тобой вроде бы не о семье говорим, а об открытии совместной фирмы. Или частной клиники.
- Н-ну, зачем ты так? – обиделся Бломберг. – Л-любовь – вещь сложная и многогранная. Да н-нам и не по в-восемнадцать уже. К т-тому же, как мне к-кажется, в некотором смысле м-мы вполне устраиваем друг друга…
- Это, в каком же? – «удивленно» округлила смеющиеся глаза Анна. – Давай-ка с этого места подробнее. Лучше всего – на живом примере…
И вот наступил день принятия окончательного решения. Закончились раздумья, уговоры, откровенная антисоветская агитация. Наутро несколько машин должны были отвезти всех желающих в советскую зону оккупации.
Ирина Турищева прямо светилась от счастья:
- Наконец-то дождались! Скоро все будем на родной земле. Увидим родных и близких.
- Ридных, це, канешна, добра! – отозвалась Оксана. – Тильки я не паеду. У мени дядька живе у Канаде, да и Джон дуже зове да сэбе.***
- Ах ты, подстилка американская! – буквально задохнулась от негодования Ирина. – За глоток виски и кусок колбасы родину готова продать. Да оно и понятно: какая это для тебя родина. И говорить-то по-русски толком не умеешь. С такими, как ты, коммунизм не построишь. Только мешать будете. Так что не велика потеря! Пользы даже больше.
- Ну и няхай сабе падстилка, - нисколько не обиделась Оксана. – Няхай! Тильки я жить хочу, кахать, детак гадавать, а не твой камунизм будавать. Хопить мяне и бомб, и гармат. Да и палону. Не хочу болей!****
- Не ссорьтесь, девочки, напоследок, - вмешалась в перепалку Каминская. – Больше ведь друг друга можете никогда в жизни, в общем-то, и не увидеть. А ведь пробыли вместе полтора года в плену. Помогали, поддерживали один одного.
- Ну, с тобой-то мы, надеюсь, еще не раз встретимся, - повернулась к ней Ирина. – Какая страна ни большая…
- Знаешь, Ира, - после короткой паузы ответила Анна, - боюсь, сложно нам будет встретиться. Разве что вместе в ГУЛАГе окажемся. В одном бараке… А вот этого я, как раз и не хочу. И тебе не желаю… В общем, я остаюсь.
_________
* - А что? Джон – парень видный. Его дед когда-то родился в Карпатах. Джон, к сожалению, родного языка не знает, но по-русски немного говорит. Да мы и так хорошо понимаем друг друга.
** - А чего стыдиться? Он такой, такой… Я в эти мгновения обо всем забываю.
*** - Родных, это, конечно, хорошо! Только я не поеду. У меня дядя живет в Канаде, да и Джон очень зовет к себе.
**** - Ну и пусть подстилка. Пусть! Только я жить хочу, любить, детей растить, а не твой коммунизм строить. Хватит мне и бомб, и орудий. Да и плена. Не хочу больше!