Павлик клялся, что не будет изменять. Стряхивал пепел в вольфрамовую пепельницу и отводил грустные глаза. Был он человеком обеспеченным. Бессонницей, сильной зависимостью от сигарет и геморроем. Высокий от природы, к своим сорока девяти годам Павлик приобрел не дюжий вес, но не в политических или каких других кругах, а просто вес.
Улыбчивый и добрый, образец семьянина до слезы умиления в глазах жены, он не на шутку встревожился, когда его Савва решилась сдать на права.
Павлик думал о своей жене по-хорошему. Он еще и еще раз возвращался в счастливую спокойную пору их бесхитростного знакомства. Представленные далекой родней, севшие рядом за стол на каком-то семейном сборище и одновременно потянувшиеся к одному салату, они остаток вечера улыбались надеждой и тихо чокались рюмками.
Павлику не нужен был фейерверк эмоций, взрывающийся китайской пиротехникой, он знал, к чему тот приводит. Нужна была гавань, пристанище, доброта и понимание.
- Савва, я тебя знаю. Прошу не шути. Там нельзя шутить, - обеспокоено напоминал он в сотый раз.
- Ладно, - говорила женщина, надевая сапоги. – Не маленькая.
Когда Савва нагнулась, Павлик не удержался, пристроился сзади, обняв. Ласковая Савва на этот раз торопилась, а потому, застегнув «молнию» на втором сапоге, озорно вильнула задом и шлепнула по мужниным рукам.
Стены заведения напомнили Савве детский сад. Сверху белое, снизу синее. Агитационные доски удивили настолько, что у одной женщина задержалась. Прочтение заняло не более минуты, и та ушла на словосочетание – «мягкие тапочки», что врезалось в голову каштаном.
Петр Евгеньевич, человек и врач, как положено, встретил приветливо. Он оценил Савву по-своему. На его скромный взгляд явилась красивая женщина с очаровательными манерами и особой статью. Спокойна, на провокации не ведется, - думал Петр Евгеньевич, поглаживая бородку-клинышек, озабочена самоутверждением, какого не достает в жизни.
Мягкий румянец играл на пухленьких щеках, серые глаза контрастировали с темным шелком волос и вся Савва в порыве своем лукаво-ленивом, создавала вокруг себя уверенную купеческую атмосферу. Не бабы на самоваре, а той нежности, в какую хочется уткнуться, зарыться.
- Сперва анкета и пара вопросов, да? – спросил Петр Евгеньевич, протягивая два листа мелкого шрифта.
Савва улыбнулась. Доктор улыбнулся в ответ. Атмосфера доброжелательности и покоя, овладевшая сердцем женщины понесла поток сознания по забавным предложениям и картинкам.
Она смело рисовала погосты и кресты и тихонько смеялась про себя, разглядев во множестве точек поцелуй.
Вопросы были необычные, о чем Петр Евгеньевич предупредил заранее. Тем не менее, Савва заходилась в смущении, отчего грудь краснела, а руки тихонечко начинали дрожать. Хотелось отшутиться, расхохотаться, перевести шаг в аллюр.
- Вы писаетесь?
Савва замерла.
- По ночам. Простите, Савва Михайловна, я предупреждал. Просто отвечайте на вопросы.
- Ну, вообще, нет.
- Вообще или нет? – взгляд поверх очков стал серьезным и озабоченным.
- Если в постель, то нет. Господи, это же очевидно.
- Вас что-нибудь удивляет? Ну, может, что-то необычное видели?
- Да, - улыбнулась Савва. – Как Черчилль подмигивает.
- Кому?
- Мне, - Савва захохотала. – Из книжки. По истории. Да шучу я, шучу.
- Хотите похудеть?
- Нет. И не думала. Я плохо выгляжу? – спросила женщина кокетливо. – Не без бредовых идей, доктор, Вы понимаете?
Петр Евгеньевич не изменился в лице, потому Савва продолжила.
- Ну, например, бывает съем пирог с палтусом и грустно так. Думаю, чего съела? Зачем? И настроение портится. Вижу, как мучается Павлик, и такая тоска находит, вся жизнь – ошибка, и в будущем – черт рогатый, - Савва улыбнулась. – Я больше не ем палтуса.
Павлик волновался. Он стоял у окна и переживал. Ужинать не хотелось, как и идти домой. Когда дверь, наконец, открылась, полегчало.
- Вот тапочки, Петя. Мягкие, - мужчина нерешительно поставил пакет на протертый кожаный диван, сев тут же. – Как она?
Петр Евгеньевич снял очки, затем водрузил их снова, потерев красный мясистый нос и передвинув на автомате бумаги, взглянул на друга.
- Избыточное питание, отеки ног. Заключение терапевта: «хронический тромбофлебит». Многоречива, захлебывается словами. Внимание неустойчивое, легко отвлекается от темы беседы. Рассказывает, что родилась в Рязани, где много видных ученых, рифмует свою фамилию с их именами. Настроение приподнятое, обеспокоенности сложившейся ситуацией не проявляет. В отделении подвижна. Проснувшись в три-четыре утра делает зарядку, стирает белье. Во время врачебных обходов рапортует: «Здоровье, как у космонавта». При расспросах о… о тебе, заявляет «может быть, убила», «он был неправильным человеком». Критическая оценка своего состояния нарушена. Паша, я рекомендовал считать ее невменяемой. Не надо больше забирать домой.
- Она плакала.
- О Ленке подумай.
Павлик вспомнил дочку. Вернее ее глаза, полные ужаса и стыда.
«Бедная девочка, бедная девочка» - причитали любопытные соседи, наблюдающие, как Савва бегает по двору в чем мать родила.
- Да, да, - смутился Павлик. – О Ленке. Конечно.
Мягкие тапочки передали в тот же вечер.