С наступлением зимы начался новый период в моей жизни, один из самых вдохновенных, и кончился в начале весны.
Часто я виделся с Алёной в школе. Мы бегали, смеялись, но даже не пытались серьёзно друг друга спросить хотя бы о том, что думаем о нас. Конечно, я должен был первым спросить, ведь я же всё-таки мальчик. Таким вот я был нерешительным.
Лично для меня все слова, сказанные ею, или же просто, её всегда разный вид, в памяти являются бесценными драгоценностями. В этот период их было максимальное количество, поэтому у меня в голове они слишком смешаны. Может быть такое, что я скажу что-то из следующего не своевременно. Это возможно вследствие схожести картин и образов в эти три-четыре месяца. Хотя для всех, исключая меня, это неважно.
Полгода – с сентября, до января, наш филиал художественной школы находился в центре города, на одной из главных улиц. Правда, найти его было совсем непросто. На улице по обеим сторонам выглядывало множество поворотов и дверей, с самым разным видом и возрастом, а вечером совсем сложно было найти – как много похожих силуэтов ворот с зубьями. До сих пор изредка я там прохожу, и вспоминаю волшебную осень и зиму того года. Да, время было волшебное.
Ворота были серые с чёрной оправой и чёрной изогнутой рукояткой, они и сейчас такие. Также рядом с ними было несколько похожих железных дверей, калиток и ворот, но эти отличаются тем, что под них можно было подлезть снизу, например, маленькой собаке или кошке, но вот для человека места от земли маловато.
А за воротами был дворик очень серо-жёлтый в ту пору.
Немного вперёд и влево пройти – уютная беседка. Из-за падающей тени её навеса она казалась самым угрюмым местом (возможно), но не для меня. Мне в ней было очень уютно. Я сидел на ней и просто любовался; такие же беседки были и сто лет назад, и двести. Пушкин тоже в своё время сидел так же, в такой же беседке, в такую же осень и, опёршись на скамью одной рукой, другой рукой писал стихи.
Я имею очень сильные счастливые воспоминания, связанные с этой беседкой, потому что они также сильно связаны с Алёной.
Помню, ждал я один раз, когда откроют помещение во дворе том. Долго ждал. Нескоро вышел сторож и объяснил, что «раз нет никого, значит никто и не придёт». Видно, так и было. Выходя к воротам, навстречу мне шла Алёна с какой-то одноклассницей. Я с удовольствием попытался поймать её взгляд. А когда я совсем уже вышел, она, безразличным, но тонким и выразительным голосом спросила: «Дверь в дом открыта?» (что-то вроде этого). Сказал, что закрыта.
А ещё помню, в другой раз я пришёл, и тоже было закрыто. Алёна также ждала в беседке с кем-то. Странно, но мне всегда было не по себе (и сейчас тоже), кидало в дрожь, и увеличивался пульс, когда я к ней приближался.
В следующий раз я пришёл раньше всех. Я сел в беседку и спокойно представил Алёну сидящей рядом, смеющейся и грустящей.
Опять же, прошу не удивляться здесь и дальше, потому что каждое, выраженное словами, я чувствовал всем телом, всей душой, я это перенёс. Вероятно, вам это вполне будет непонятно, но как бы мне больно тогда не было, я бы с радостью перенёс это ещё и ещё.
Особенно хорошо я помню один вечер, когда действительно почти заканчивались сумерки, переходя в ночь. Как обычно было среднее количество людей, немного-немало. Когда я пришёл, Алёна сказала преподавателю: «До свидания!» , и обычно пошла. В это время я был примерно в центре кабинета и, продолжая заниматься своими делами, ясно, но не очень громко, выразительно сказал в её адрес: «До свидания!» . До чего же было много энергии во мне, от которой каждый микронерв во всём теле, каждая точка хочет вырваться на волю. Единственная неурядица в том, что это состояние удивительно прекрасно. Алёна повернулась, и уже лично для меня вновь сказала то де самое, потом ушла.
Тот её вид я никогда не забуду: те любимые чёрные волосы, улыбка, глубокие глаза на смугловатой, точней, темнее, чем у остальных коже, и рыжий полушубок.
Также, было, что я просто шёл за ней попятам от школы, до другой школы.
На сколько я помню Алёну, в холодное время она всегда ходила в рыжем полушубке с не очень выдающимся цветом, но и с отличиями в фасоне, в дизайне. А также в ярко-розовой шапке. По этим признакам я всегда мог узнать её (даже сейчас). Слишком уж хорошо я её знаю внешне. Но это я просто.
Не знаю, осень это была или зима, но попеременно по три дня погода меняла свой костюм: она была или серой, порывистой, свежеветренной, или же сразу после короткого снегопада одновременно таял снег и лил дождь, и на земле образовывались холодные мокрые дыры, в которые не хотелось попадать в тонкой обуви, не предназначенной для такой погоды.
Как-то раз, во время таяния снега я играл в снежки с другом, ждал учителя у ворот. Позже подошли ученики более младшей группы, в том числе и Алёна. Мы все ждали: я – на скамье, они – во дворе. Потом, когда стало известно о том, что учителя не будет, все отправились по домам. Я уже было обрадовался, что мне удастся снова проследить за Алёной, но отец одной из учениц предложил ей подвести и её домой, или просто поближе к дому, потому что по пути. Алёна села в машину (белая ГАЗ 24) и через двадцать секунд её уже не стало видно за поворотом. И я остался один с другом. В это время начинался сильный ливень.
Как я уже говорил раньше, я очень любил ходить за Алёной, не то чтобы следить, попросту наблюдать.
Не знаю чем, но Алёна очень похожа на дождь. Сначала, вперемешку с людьми она кажется такой жизненной, сияющей. Однако когда она идёт по улице в пасмурную погоду одна, так легко поверить в то, что именно она отражает себя в дожде. В её глазах моментально виднеется серое небо, в котором исчезает солнце; всё вокруг стало тусклым, неясным. Всё грустило вместе с ней, потому что всем стихиям стало её жалко. Грянул сильный гром, разрубил небо и полились слёзы. В это время промокшие деревья, крыши домов, бордюры и асфальт – всё стало одним целым. Это всё конечно закончилось, когда на востоке, далеко-далеко едва выглянуло солнце. Но тучи не могли рассеяться. Они жили как люди.
На мне это тоже отразилось. Особенно тогда, в обычный день, через три часа после полудня, всё кругом было также угрюмо и душевно покалечено. Я шёл к мосту вдоль бордюра канавы, шириной десять метров, чтобы перейти через неё.
Эта канава для множества почему-то называется речкой, не глядя на то, что в ней плавало только 5% (максимум) рыбы, а остальное там – вещи совершенно ненужные и, к тому же, загрязняющие море, так как этот весь хлам по течению туда попадал. Но это совершенно не важно.
Я шёл, а по другую сторону плывущей помойки увидел Алёну, идущую с одноклассницей в противоположенную сторону, параллельно мне. Я увидел её ещё издалека, по её очень знакомой мне одежде. Она разговаривала. Но что-то ужасное творилось в моих мыслях: она шла не в ту сторону, что я, она была по другую сторону реки; мне это намекнуло на то, что мне её никогда не достать. Я не знаю почему так думал. Просто очень волновался.
После двух недель безделья, на которые выпадал Новый Год, наше художественное отделение переправилось на другую улицу, поближе в сторону моего дома, западнее. Когда я узнал об этом, мне стало очень грустно, так как я очень полюбил то место, тот двор, даже те ворота за пол года, ведь столько было воспоминаний! Но это разочарование – ничто, по сравнению с тем, что ждало меня впереди.
Я возвращался одним вечером домой по улице, где наша школа, как обычно. Кажется, это был январь. Снега не было, была лишь пасмурная погода. Темнело, но людей не убавлялось. У меня было слегка приподнятое настроение, шёл едва не вприпрыжку. Подходя к одной из автобусных остановок, я увидел Дашу, ждущую автобус. Я к ней подошёл и начал расспрашивать про Алёну, её ближайшую подругу. Мы стояли около двух минут, потом она уехала, а я побрёл домой.
Даша отвечала на все мои вопросы, касающиеся некоторых фактов об Алёне. В числе прочего я спросил о том, почему я не видел Алёну в школе уже неделю. Ответом было нечто поразившее меня до глубины души. Алёна в другом городе, и будет здесь только через месяц, а также, на сколько я понял, ей делают операцию в больнице того города, причём, на глаза. Правда это или нет – я и сейчас точно не знаю. Казалось бы – обычные слова, обычные факты. С кем не бывает.
Бетонные плитки, по которым я шёл стали тёмными от влаги. Я не знал, почему переживал так сильно, мои мысли говорили друг другу, что ей невыносимо тяжело. В тот час я почему-то хотел отдать за неё жизнь. Наверно я просто сам себя обманывал своими мыслями, внушая себе, что Алёна тоже ко мне не равнодушна. У меня было ощущение вины перед ней, я не знаю почему. Через меня проходила огромная сила. Мне просто специально хотелось погибнуть, я был очень уверен, что своей смертью верну Алёне здоровье, но это было лишь мимолётным бредом. (Мне сейчас это очень неприятно вспоминать)
Я шёл по тёмной улице вдоль вялого жёлтого дома. С каждым моим шагом было всё более ясно, что идёт дождь, и стало понятным, почему бетонный тротуар мерещился сырым.
Мне думалось только об одной Алёне, и больше ни о ком и ни о чём. Её облик был предо мною всё время. Идя вперёд, не глядя ни по сторонам, ни на дороги, а то в небо и верхушки дерев, то в тротуар, я не замечая, разбрасывался словами возмущения, почему она уехала. Может быть, что в этом было что-то эгоистичное с моей стороны, не знаю. Я разве что не кричал.
Придя домой, я просто лёг и заболел. Внешне эта болезнь сказывалась как грипп. Однако внутренне во мне жила страшнейшая тоска. Наверняка психическое воздействие повлияло на развитие моей болезни.
Следующие недели я был наедине со своими мыслями. Но даже во сне полного спокойствия не было.
То сидел, то лежал, наблюдая, как знакомый ветер гонял по небу серо-фиолетовые тучонки. Ветер знал, что я за ним наблюдаю, поэтому пытался хоть чуть меня занять. Несомненно, он даже знал, о чём я думаю. А я восхищался как Алёна и дождь похожи.
Пока я отлёживался дома, со мной были ещё те двое неизвестных, которые были в прошлую зиму в моём сознании, и в начале этой зимы. Уже тогда я предполагал, что я сам их выдумал. Но как быть с фактами, указывающими на появление их самостоятельно, с неизвестной целью, хоть и в пределах моего сознания?