Они сказали: пришло время принести жертву великому богу первой любви, так как ушло безвозвратно, а значит навсегда, и нет шанса вновь увидеть свое детство, иначе, чем в витражном блеске воспоминаний и снов.
Пришла юность, упали первые лепестки с яблони, а ты еще не реши¬лась. Ушел в подземные царства ручей, он обо всем поведает смерти – дракону, что живет в твердых пластах земли, аккурат, над кузницей Гефеста.
Я подумала и сказала:
– Я не знала, что время прошло, и не мерила секунды мошкарой проносящиеся мимо. Я готова принести жертву, если это так важно, и пусть она будет жертвой Джульетты, потому что я не равнодушна к Италии, а клинок острый найдет достойное ложе между гру¬дей моих.
– Нет, – сказали они, – это жертва Джульетты Капулетти и не тебе ей вторить, тем более что уже давно магические ветра унесли розовое облако Ромео, и скоро сто лет как он не проливался ласковым дождем над Италией. Торопись, вот уже горы снимают свои снеговые шапки, а птицы ищут друг друга. Они ждут жертвы и жаждут любви, а ее нету.
И тогда я осмотрелась вокруг в поисках на кого бы обратить глаза моего сердца, и эхо ответило тишиной.
– Как грустно и одиноко, – заклю¬чила я. Жалко, что нет, нет в Италии ни одного Ромео. Это печальная история. Но если любить мне не кого, не избрать ли судьбу Нарцисса влюбившись в собственное отражение и умереть, расправив у озера аро¬матные лепестки с желтой коронкой?
– Нет, нет и нет. Это жертва Нарцисса. И она не принесла ничего кроме цветов. Спеши, солнце уже высоко.
Любовь. Какая она? Я искала любовь, но нашла слова, может ли любовь состоять из слов?
Жили-были у великого, а, в сущности, не большого стоячего озера, которое люди еще называют зеркалом, две стеклянные балеринки Дзиньлянда и Дзиньверна. С прозрачными телами и нежными душами, иногда девочка, живущая в комнате с застывшим озером, брала статуэтки, люди называют так всё статное и красивое, и играла с ними как с куклами на подоконнике, за которым жила весна. Очень не нравились эти игры Дзиньверне.
– Ах, моя ножка, ах нелепая, неаккуратная девочка, – причитала, бывало балеринка, вся вздрагивая от страха, отчего по комнате разливал¬ся хрустальный звон. – Когда-нибудь она точно уронит меня.
– Все просто чудесно, – утешала сестренку Дзиньлянда, – если бы не девочка, мы с тобой вечно стояли на полке, и ничего не увидели.
– Не хочу я ничего такого видеть, – причитала Дзиньверна, – у меня того и гляди, лопнет сердечко.
Но все произошло по-другому, не так как предсказывала балеринка. Вскоре девочку позвали в другую комнату обедать, и балеринки остались на поподоконнике одни.
Дзиньлянда оглянулась по сторонам и увидела его. Он, ее принц был самым великолепным цветком в саду.
– Ах, как вы прекрасны, – промолвила балеринка, приложив руку к звеня¬щему от любви сердцу,
– Я люблю вас! – Воскликнул цветок. – Он цвел первый и последний день, как все цветы ради любви, но ни кого еще до этого не любил. Весь день влюбленные провели вместе, а когда солнце начало клонить¬ся к земле, нежные лепестки принца мучительно съежились чтобы зак¬рыться навсегда.
– Я умираю, – прошептал он, томно посмотрев при этом на возлюбленную.
– Нет!!! Ты не можешь! Не должен умирать! – Закричала стеклянная балеринка, и от этого крика со звоном лопнуло ее прозрачное сердечко.
Цветок уронил слезу, и она засияла в прощальных лучах солнца, и тут все увидели, что в надтреснутом сердечке Дзиньлянды поселилась радуга.
– О, великий бог любви! – Взмолилась тогда балеринка, – великий и прекрасный как золотое облако, яркая радуга, тонкий как дождевые струи и нежный, как легкий ветерок. Помоги мне, научи, как продлить жизнь моему любимому или... – Она не договорила захлебываясь в стеклянных слезах, которые катились с веселым перезвоном по подоконнику и, сверкая, летели в сад.
– Есть только один способ сохранить жизнь цветку, – раздалось у нее над головой, это сказала кариатида, поддерживающая правой рукой бал¬кон, так будто это был обыкновенный зонтик, а левой копаясь в своей прическе. – Для того чтобы ожил цветок, на него должен опуститься ма¬ленький эльф. Это единственный шанс и другого, не будет, Если эльф полюбит цветок, тот будет жить!
– А где живут эльфы, – спросила, протирая глаза Дзиньлянда, чуть-чуть возмущаясь в душе тем, что какой-то там эльф будет любить ее цветок.
– Нигде и повсюду, как знать, может быть, кто-нибудь из их породы слу¬шает нас сейчас. – Мечтательно вздохнула кариатида. В заходящих лу¬чах солнца ее волосы казались ярко рыжими.
– А как выглядят эти самые эльфы? – спросила балеринка, на всякий случай, оглядываясь по сторонам.
– Да приблизительно как ты. – Удивленно подняла брови каменная краса¬вица. – У них тонкие ручки и ножки, нежные голоса, мне всегда каза¬лось, что рядом с ними должна быть радуга. Я вижу, она есть и в тебе. Вот только... – Она задумалась, улыбаясь последним солнечным лучам.
– Что вот только?
– Вот только они должны уметь летать. Ты, например, никогда не пробова¬ла?
– Нет...
– Жаль. – Кариатида потянулась, и переложила балкон в другую руку. – Потому что если бы ты летала... вот тогда я с определенностью мог¬ла бы сказать что ты эльф.
– Но как мне это узнать, если я никогда не пробовала?!
– Так попробуй!
– И думать не смей! Какие еще полеты! Не забывай что для тех, кто сделан из стекла, полеты строго воспрещены! – Вмешалась в разговор до этого отмалчивавшаяся Дзиньверна.
– Много ты понимаешь, – ухмыльнулась кариатида. – Может она эльф. И вдруг, не летать! Вздор!
Меж тем цветок вздохнул последний раз и качнулся так, словно хо¬тел упасть.
– Нет! Не надо! Я лечу! – Закричала влюбленная балеринка и, зажмурив глаза, прыгнула с подоконника.
Дзиньлянда промелькнула в воздухе как Крошечная звездочка, блес¬нула на солнышке и упала в высокую траву. В этот же момент балеринка испытала неведомую доселе боль, так что сначала ей показалось, будто раскололось небо, а потом она поняла, что на самом деле раз¬билась она. Теперь её ручки, ножки и прозрачное тельце все покрылось тонкими трещинками, в которых жила и переливалась великолепная радуга.
– Поцелуя меня, – прошептал цветок и склонился к горящим солнцем гу¬бам балеринки. – Ты конечно, не эльф, но я люблю тебя и только тебя самая удивительная, чудесная и необыкновенная, – он зашептал, покры¬вая ее лицо прощальными поцелуями, и вскоре затих.
– Нет, ты именно эльф, потому что светишься любовью и радугой, и пото¬му что... – кариатида недоговорила, потому что в это время в саду начали происходить странные вещи. Сначала веселая радуга пронизываю¬щая все тело стеклянной балеринки разгорелась до такой степени, что не нее стало больно смотреть. По небу разлетелся мелодичный звон и сотни маленьких, как сама Дзиньлянда созданий, с тонкими крылышка¬ми, повисли над травою. В тот же момент вздрогнул и вновь раскрылся цветок, и легкое облако эльфов подняло его и балеринку над землей и, покружив немного, унесло их в волшебную страну. – Я же говорила, что наша Дзиньлянда эльф! – Торжествующи промолви¬ла кариатида. – Чудесный народ признал в ней свою и...
– Ничего подобного! – Разрыдалась Дзиньверна, слезы мешали балеринки говорить. – Все вы врете! Моя сестра, моя любимая сестра всего лишь разбилась! А вы придумали бог весть чего. Я лично ничего не заметила, всего лишь радуга, подумаешь, и облако с крылышками. Что я облаков не видела?! – Она надула губки и отвернулась, потому что девочка вот-вот должна была вернуться и отнести ее к великому и привычному озе¬ру, которое люди по незнанию называют зеркалом. И никогда, никогда даже в страшном сне не вспоминать о любви, цветах, эльфах и радугах.
Я рассказала сказку и посмотрела на тревожных посланцев бога любви, но они растаяли в воздухе. А я теперь и не знаю, что делать с этим жертвоприношением. Колеблюсь, дрожу, предчувствую, все зами¬раю и прислушиваюсь, вдруг раздадутся голоса, и потребуют принести жертву любви.
Слушаю со вниманием и надеждой, а вот слышу лишь сти¬хи, да звенящие в воздухе сказки.