Это была мужская компания. Я был в гостях у моего однокурсника Александра. У него гостил его двоюродный брат Антон. Они не виделись несколько лет, Антон давно переехал в Португалию. Это был его первый приезд в Грузию, после переезда. Александр накрыл на стол по этому случаю и позвал нас, нескольких однокурсников в гости. Всего за столом сидело человек пять-шесть. Такие встречи просто необходимы человеку в столь напряженное, насыщенное стрессами время. Ты полностью разряжаешься, вспоминаешь годы, проведенные вместе с друзьями, веселишься, словом это настоящая разрядка, снимающая напряжение, нервозность, накопленную за неделю, другую. И ты особенно ценишь такие минуты, потому, что знаешь, что завтра снова надо включаться в гонку за куском хлеба, именуемую работой, если конечно, она у тебя есть. Надо сказать, что все мы, выпускники тбилисского «политеха» не особенно преуспевали в настоящее время-время остановки предприятий.
Мы находились в начальной стадии застолья, т.е. выпили не более трех-четырех стаканов превосходного домашнего вина, когда начинаешь оживленно говорить, перебивать собеседника, вспоминать смешные истории, тем более, что ты находишься в кругу друзей, которые сами были свидетелями или участниками этих историй. И тут произошло чудо-мы разом умолкли. Не помню точно, кто коснулся этой темы: «Надо ли ругать правительство?» Разгорелся спор. Большинство высказывалось за мысль, что это необходимо. Если, де, не критиковать правительство, то оно может полностью закусить удила-игнорировать интересы народа, будет думать только о своем благополучии, что и делает опозиция, т.е. не дает зарваться правящей партии, властям. В этот момент, Антон подал голос. Наверно, у немногословных людей, таких как он, есть дар привлекать к своим словам внимание, даже тогда, когда выпита начальная, стимулирующая болтовню, доза вина. Или же, говоря по другому, ты еще далеко не бревно, но заставить тебя замолчать сможет, разве что гипнотизер. Этим гипнотизером оказался Антон.
-Я никогда не ругал и наверно никогда не выругаю Горбачева с его правительством,-невозмутимо сказал он, пуская дым в потолок.
Мы разом умолкли. Не знаю, что так повлияло на нас-его немногословие, или явная охота, с которой он прикладывался к стакану, что явно не соответствовало его словам о известном своими запретами на спиртное Горбачеве, приведшими к самым печальным последствиям-всплеску наркомании, токсикомании и другим «маниям». Повторяю, мы разом умолкли, вопросительно глядя на Антона.Более того, мы слушали его с большим вниманием чем сенаторы Ливия после возвращения последнего из изгнания.
-Постой, постой, Антон, что-то тут не так. Будь сейчас Горбачев у власти, мы бы не сидели так, вернее сидели бы, но это грозило бы нам большими неприятностям. Ведь он запрещал застолья.А выгоняя вино, я нарушал закон. На нас могли настучать, пришел бы участковый, составил бы акт, стал бы допытываться, откуда у нас вино. В лучшем случае, нам отравили бы пирушку,-сказал Александр.
-Это длинная история,-стал отнекиваться Антон.
-Нет, уж, рассказывай, раз заинтриговал нас,-настаивал Александр.
Мы присоединились к нему с просьбами рассказать, чем вызван такой пиетет к Горбачеву.
-Хорошо. Но, повторяю, это длинная история и если она наскучит вам, пеняйте на себя.
Мы заверили его, что не наскучит и приготовились слушать. Александр выключил телевизор.
-Я учился как и вы, на вечернем факультете Политехнического в Тбилиси. В середине 80-ых я окончил его. Военной кафедры у нас не было, и меня в двадцать пять лет забрали в армию. Армия есть армия, но в двадцать пять лет это нечто худшее. Сколько я жалел, что делал отсрочки и не пошел в армию в восемнадцать, как другие. Хотя кое-какое преимущество в этом было: я прослужил полтора года, а не два.
Попал я в Западную Украину. Надо сказать, что служба у нас была –не бей лежачего. Я служил на директриссе, мы обеспечивали учения на полигоне. Устанавливали мишени, «заставляли» их двигаться, словом проводили стрельбы. Во время стрельб, мы пахали как волы, но на наше счастье, это случалось не очень часто, и в промежутках между учениями плевали в потолок. Когда отец приехал навестить меня, он попал именно на такой промежуток. Он протянул мне свой обратный билет до Тбилиси и пошутил: «Поезжай домой, я здесь дослужу вместо тебя».
На директриссе нас было семеро. Четверо стариков-годков и трое новобранцев. Старики вначале выпендривались, но особенно большой грызни не было, наверно потому, что нас было так мало на «точке»,-это не было ни полком ни батальоном, где царило зверство. Один раз пришлось подраться в начале службы.
Шло время. Я уже отслужил больше года. Более того, был конец июля, это значит, прошло более трети «стодневки», до дембеля оставались считанные дни. Вряд ли надо объяснять, что такое дембель для солдата-срочника. Теперь представьте, что такое дембель для двадцатипятилетнего армейского переростка. Тогда то все и случилось. Мы готовились к учениям. Рядом с нами стали лагерем несколько частей, которые должны были принимать участие в стрельбах. В этих частях я познакомился с двумя земляками. Кто такой земляк в армии, об этом вряд ли надо говорить. Вы все как и я вечерники, в прошлом студенты без военной кафедры, знаете по собственному опыту, что такое армия.
Для меня встреча с земляками была праздником вдвойне. Я если и видел их, то только во время стрельб, да и то не всегда. Возможность поговорить на родном языке, об этом может судить только тот, кто служил бирюком как я, когда рядом нет никого из Грузии. Должен сказать, что жили мы припеваючи. Наш погреб был забит тушенкой, консервами-тем, что в армии считается первейшими деликатесами. Это изобилие происходило от того, что в помощь нам на время стрельб, придавали до роты солдат. Их ставили к нам на довольствие, тем самым мы получали продукты не на семь человек, а скажем на сто семь, в зависимости от того, сколько чужих солдат помогало нам. Полный погреб был результатом деятельности повара, его «экономий». Как бы то ни было, сотня солдат была довольна питанием, все хотели попасть к нам на время стрельб-наш повар кормил их намного лучше, чем они питались у себя в частях, несмотря на его «экономии».
Все это я говорю для того, чтобы вы не удивлялись, что мы закатили пир (по армейским меркам, конечно), в честь нашей встречи. Земляки пришли с купленным в селе (оно было в двух шагах от директриссы) самогоном. Я же выставил все, чем были богаты наши закрома.
Мы основательно нагрузились. Наш майор и прапорщик не оставались ночевать на директриссе, если только этого не требовали экстренные обстоятельства, такие как ночные стрельбы, или же новая зазноба появлялась у майора. Для этого майор использовал стоявший особняком, большой дом, который мы называли генеральским. Действительно, его занимали большие чины, когда инспектировали крупные дивизионные учения. По счастью, такие учения случались крайне редко (за все время моей службы на директриссе, это произошло всего лишь один раз, да и то, генералы пробыли у нас всего одну ночь). Представляю, что бы осталось от нашей идиллии, если бы чины регулярно наезжали к нам. Наша служба превратилась бы в ад. Поэтому, «генеральский дом» был чем-то вроде гостинницы, куда мы помещали наших родителей, родственников, когда те приезжали навестить нас.
-Но я отклонился от темы,-добавил Антон,-вижу это по вашим вопросительным взглядам. Просто мне хотелось получше описать рай, который почему то назывался «директрисой».
О чем я говорил? Да, о том, что мы основательно нагрузились. После этого мы были последовательны до банальности: что нужно солдату после выпивки?-Женское общество! Мы пошли на танцы в село. Оно находилось в полукилометре от директриссы. Село называлось Ольшаны. В нескольких километрах от Ольшан находилось другое село-Лоси. Молодые люди из Лосей были намного сплоченнее своих «коллег» из Ольшан. Часто Лосяне приезжали на танцы в Ольшаны и задирали oльшанян, если только я правильно называю тех и других. Они танцевали с самыми красивыми девушками из Ольшан, словом ни в грош не ставили местную братию. Справедливости ради скажу, что ольшаняне пытались изменить положение вещей, но несколько драк, великолепно проведенных лосянами, надолго отбили охоту у их противников восставать. Часто ольшаняне срывали свою злобу на случайных прохожих, солдатах. Случалось, что дрались между собой, не имея храбрости драться с лосянами-настоящими виновниками столь напряженной обстановки, царившей в Ольшанах. Нас, солдат с директрисы, они обычно не трогали, уж очень мы были нужны им, вернее им нужен был наш цемент, бензин, чем они могли разжиться у нас за полцены. Не правда ли, занятно? Названия сел полностью отражали соотношение сил: нежное, женственное Ольшаны и грубоватое, мужицкое-Лоси. Впрочем обычная картина, встречающаяся сплошь и рядом, возьмите любой край, любую страну, такое бывает везде. Просто одно село было покрепче другого, или же молодежь из одной деревни была сплоченнее своих визави из соседней. Уже смеркалось, когда мы достигли села. Я вел своих друзей в клуб. Мы уже были рядом с клубом, когда Давиду-сухумскому парню, захотелось пить. Он с Отаром (Отар был тбилисцем), вошли в ближайший двор. Ребята попросили напиться у хозяев. Им указали на колодец. Я остался на улице, хотя улица сильно сказано; это была улочка метра три шириной. По обе стороны от нее были дворы. Да, чуть не забыл, Давид был каптерщиком в своей роте. На наше счастье или несчастье, он прихватил с собой два пистолета-ракетницы. Командир роты выдал их Давиду на время учений. Когда ребята подошли к колодцу, откуда-то появились трое местных парней, они стремительно подошли к Отару с Давидом. Один из местных выругал ребят, обещая оторвать им головы, если они еще раз войдут в этот двор. Отар послал их подальше. Я бросился к ним, чтобы уладить конфликт, понимая всю бесперспективность драки в селе. Но драка уже началась. Я пытался разнять дерущихся, но ничего не получалось. Единственное, что мне удалось сделать, это вытолкать клубок сцепившихся тел на улицу, убрать их со двора-настоящей мышеловки. Сделал я это больше чем своевременно. В этот момент в конце улицы показалась толпа,-как потом выяснилось, один из нападавших побежал в клуб за подмогой. На его крик: «Наших солдаты бьют», вывалил весь честной народ, хотя крикни он «наших лосяне бьют», вряд ли честной народ проявил бы столь трогательное единодушие. Когда в конце улицы появилась толпа, я бросился к ней с криком «стойте!». Наверно, это был один из самым безрассудных поступков в моей жизни. Не знаю, что заставило меня поступить, подобно спартанцу в Фермопилах, но на секунду, другую, я задержал толпу. Не скажу, что меня испугались, они скорее опешили от неожиданности, я даже успел махнуть кулаком в темноте, прежде чем чей-то удар в челюсть не бросил меня на землю. Когда появилась толпа, тот урод, который начал всю эту кутерьму, клещом вцепился в Давида, последний, чтобы оторваться от него, нанес ему удар рукояткой ракетницы по голове. Толпа стала наступать на Давида с Отаром. Давид выстрелил в воздух, второй же пистолет направил на толпу со словами:
«-Кто подойдет, уложу на месте».
Так, угрожая оружием, ребята ускользнули от толпы. Толпа вернулась ко мне. Меня стали топтать. Я закрыл лицо руками, соображая, что же придумать. Я понимал, что таким «макаром» меня забьют насмерть.Меня осенило:
-Я не дрался, я разнимал их,-стал я кричать толпе.
Наконец, кто-то из толпы убрал нападавших, помог мне подняться. Меня повели на почту. Оттуда уже звонили в районную комендатуру.
-Да, но что это, мы совсем не пьем. Что за застолье без хорошего тоста и доброго глотка вина? Александр, говори теперь ты...
Действительно, мы увлеклись рассказом. Повторяю, есть категория людей, к словам которых прислушиваешься. Каждое их слово весомо, они отменные рассказчики-именно таким был Антон.
Александр произнес тост, мы выпили. Через несколько минут Антон продолжил рассказ.
-Как я уже сказал, меня отвели на почту. Там собралось огромная толпа, все горели желанием принять участие в линчевании. В эту минуту ко мне подошел парень, примерно моего возраста.
-Сейчас мы с тобой выйдем и ты попробуешь удрать,-прошептал он мне на ухо.
Я с удивлением посмотрел на него, но удивляться не было времени. Он схватил меня за рукав и потащил к выходу, для вида покрикивая на меня. Окружающим он говорил, что меня хочет допросить Володя.Так звали участкового, по всей видимости его и имел в виду незнакомый парень. Рослый, плечистый, он наверняка занимал не последнее место в сельском рейтинге. Мы вышли из почтовой конторы, прошли шагов сорок. Я оглянулся: два, три силуэта следовали за нами, видно они заподозрили что-то неладное.
-Теперь беги,-тихо сказал мой так неожиданно появившийся спаситель. Я понесся, что было духу. Сзади послышались крики, шум драки, проклятия. Я остановился. Я понял, что мой спаситель принял неравный бой. Первым моим порывом было вернуться. Но вернуться, значило опять быть пойманным, а дело принимало очень неприятный для нас оборот. Тогда все труды этого парня пошли бы насмарку. С тяжелым сердцем я продолжил бег, мысленно благодаря этого парня. Кто же он был? Как потом выяснилось, Давид с Отаром познакомились с ним двумя днями раньше. Они отметили знакомство выпивкой. Этот парень не был уроженцем Ольшан. Он служил в одной из близлежащих частей. Влюбился в девушку-ольшанку, после дембеля женился на ней и остался здесь жить. Не знаю точно, но мне кажется, он недолюбливал ольшанян.
Когда Давид с Отаром, угрожая оружием, оторвались от преследования, они стали выбираться из села. На мое счастье, они встретили своего приятеля, ставшего моим спасителем. Они попросили помочь мне, попытаться как-нибудь вызволить меня, что он так мужественно и сделал.
Я вернулся на директрису. Рассказал ребятам о происшедшем. Звонок в комендатуру тревожил меня. Они могли приехать и начать наши поиски. По совету ребят, я выпил чуть ли не поллитра подсолнечного масла, чтобы отбить запах спиртного.
-Уверяю вас, это не тот напиток, о котором вспоминаешь с восторгом,-скорчил гримасу Антон.
-Ложись теперь спать,-посоветовал Васька Тарнавский, солдат моего призыва.-Может быть все обойдется, хоть хмель пройдет и то дело,-продолжил рассказ Антон.
Я так и сделал. Не знаю, долго ли я спал. Среди ночи меня растолкали, приказали одеваться. Вывели из казармы, посадили в машину, наподобие той, что на гражданке называется «черным вороном». Отар и Давид уже находились в машине. Их взяли в лагере. Нас отвезли в гарнизонную гауптвахту районного центра. Поместили в отдельные камеры-одиночки. Как только открыли нары, я завалился спать.
На рассвете дверь с грохотом открылась, и в камеру ввалилось несколько солдат с автоматами под командой сержанта. Я встал. Пока солдаты закрывали нары, сержант разглядывал меня. На его кителе был поплавок-значок высшего учебного заведения. Такой же значок носил и я. Мы были одного возраста. Сержант был заместителем начальника гауптвахты.
-Поплавок и звезду с пилотки придется снять,-чуть ли не вежливо обратился он ко мне.
Я снял регалии, он положил их в карман и вышел вместе с солдатами. Дверь заперли.
Только сейчас я осознал весь ужас своего положения. По пьянке мы очень храбры. Участвуя в драках, мы уверены в своей правоте, вот уж действительно, нам море по колено. Пробуждение всегда бывает ужасным. Есть счастливчики, которые не знают похмелья; у них не болит голова от дешевого пойла. Увы, я не принадлежал к их числу. Страх, головная боль, недосыпание, насильственное бодрствование (прилечь было невозможно, пол был бетонный),-представьте мое состояние в тот момент.
Чем больше я думал о своем положении, тем ужаснее казалась беда, обрушившаяся на мою глупую голову. Как я уже говорил, у меня была райская служба и до дембеля оставались считанные дни. Сейчас все это отдалялось на энное количество дней, месяцев, лет. Применение оружия против мирного населения, да за это всадят по полной программе. Вообще, на мой взгляд, в Армии есть один Великий момент-это возвращение домой, благословенный дембель. Дом, дембель, возвращение становилось невидимой дымкой, из реальности превращалось в что-то эфемерное, иллюзию, химеру.
Страх овладел мной. Только один вопрос сверлил мозг: «Сколько дадут, сколько дадут,»-кувалдой стучало в голове. Я вспомнил мать, ее залитое слезами лицо, когда наш поезд с призывниками отходил от перрона и она силилась улыбнуться мне. Наверняка она молилась Богу, чтобы он возвратил меня из Армии вовремя и невредимым. Она и сейчас молилась обо мне, ее чуткое сердце не могло не почувствовать беды, она вряд ли знала, что именно случилось со мной, но то, что случилось несчастье, она не могла не знать. Мой старший брат умер два года назад. Я был не только надеждой для моих стариков, но и их жизнью. Мне хотелось кричать. Я стал ходить по камере, считать шаги, чтобы хоть как-то отвлечься от этих мыслей. Сквозь счет, в стуке кованных сапог явственно звучало: «сколько дадут, сколько дадут?» Тогда я стал ходить из угла в угол, описывать круги, треугольники, бог весть какие фигуры. Но что бы я не делал, занимаясь своей камерной геометрией, какие бы фигуры не выписывал, проклятое «сколько дадут» стучало в мозгу постоянно, гулкое эхо от шагов только усиливало звучание, вместо того, чтобы заглушить его.
Я подошел к двери и постучал. Форточка отворилась.
-Хочу в туалет,-сказал я солдату, отворившему форточку.
Тут показался сержант, видимо, привлеченный моим стуком.
-Отведите,-приказал он.
Двое солдат отвели меня в туалет. Когда мы вошли в туалетную комнату, один из них взял меня за локоть.
-Ты что, не помнишь нас, Антон?-тихим голосом спросил он меня.
Я узнал этих ребят. Они были у нас на директрисе, на предыдущих учениях. Помните, я говорил, нам придавали солдат на время стрельб?! Это были танкисты-мои давнишние приятели.
-Держи,-второй солдат протянул мне сигареты и спички.
Я от души поблагодарил ребят. Одно дело, когда тебя угощают сигаретами на свободе, другое дело, когда это происходит на гауптвахте, где тебя держат в одиночной камере.
Я вошел в кабину. Стал смотреть на мочу. Крови не было.
-Слава Богу,-подумал я,- хоть почки целы.
Танкисты повели меня обратно в камеру. Сержант по прежнему стоял в коридоре, видно он дожидался меня. Я вгляделся в его значок, он был выпускником Политеха.
-Вот где встретил коллегу,-подумалось мне.
-Как наши дела?-спросил я сержанта.
-Неважны,-ответил он.
-Сколько нам светит?
-Об этом скажет прокурор,-ответил сержант, с участием глядя на меня,-как тебя угораздило вляпаться в это?
-Что сейчас об этом говорить, сделанного не воротишь,-вздохнул я, делая шаг к камере.
Я вошел в камеру. Снаружи заперли дверь. Сел в углу на корточки. Достал сигареты, спички. Закурил. Стал смотреть на решетчатое окно под потолком. Свобода была в каких-то двух шагах от меня, но решетки, железные двери, автоматчики не давали возможности сделать этих двух шагов. С утра я сделал сотни, тысячи шагов, но они не шли ни в какое сравнение с желанными двумя шагами из камеры. Те шаги были сделаны в замкнутом пространстве, куда меня поместила военная жандармерия. Чириканье птиц, доносившееся извне, кусок чистого синего неба, видимый из окна, делали свободу еще более желанной.
-Хорошо бы сейчас превратиться в птицу и выпорхнуть отсюда, или в кузнечика, или еще во что-нибудь.Ну что же, час назад я занимался геометрией, теперь зоологией, орнитологией...Камера, как средство самообразования не имеет себе равных,-невесело усмехнулся я.
-Черт побери, когда же приедет прокурор, тот не станет канителиться, по крайней мере скажет, сколько нам влепят,-размышлял я.
Удивительно, я стал с нетерпением ждать приезда прокурора, более того, я чуть ли не мечтал о его появлении-так силен в нас страх неизвестности. Я перебирал в памяти события вчерашнего вечера. Приводил десятки доводов в пользу срока, сам себя опровергал, словом, старался оценить ситуацию. То, что вся деревня будет требовать чуть ли не нашей казни, не оставляло никаких сомнений. У местного населения были сложные отношения с Советской Армией еще с тех пор, когда она называлась Красной Армией, со времен Второй Мировой. Здешние старожилы помнят карательные операции, проведенные Красной Армией в этих краях...
-Наше дело-труба,-думалось мне,-будь это обыкновенной дракой, без ракетниц, у нас был бы реальный шанс выкрутиться. К тому же была рана, мы разбили голову нашему странствующему рыцарю.
Мысль о том, что моя судьба, судьба всей моей семьи зависит от болвана, которого по всей вероятности щелкнул по носу какой-нибудь лосянин на глазах его девчонки и который не имея мужества ответить ударом кулака на оскорбление, сорвал на нас свою злобу, приводила меня в бешенство.
-Подвел к сроку, сволочь...Но где же прокурор, почему он не едет,-в который раз с тоской подумал я.
Тут я подошел к двери. Мысль о том, что в карауле мои приятели придавала мне уверенности. Я постучал. Ребята открыли дверь.
-Братва, можно как-нибудь сделать, чтобы я увидел моих друзей?-спросил я танкистов.
-Что-нибудь придумаем,-ответил один из них-высокий парень, кажется он был из Киева.-Наш начкар отсутствует, а начальник "губы" в отпуске, приезжает через пару дней.
Они повели меня в туалет, через несколько минут привели Отара с Давидом. Минут пятнадцать мы обсуждали наше положение. До сих пор с благодарностью вспоминаю ребят-танкистов, которые рисковали, устраивая нам «свидания», передавали сигареты, печенье, конфеты. Эти нехитрые армейские деликатесы передавали нам через танкистов земляки- сослуживцы Отара, он служил в местном полку. Узнай про наши посиделки кто-нибудь из начальства, танкисты как минимум не миновали бы «губы». Потом нас развели по камерам. Так прошел первый день заточения.
На второй день мысли, переживания были те же, но человек странное создание, он привыкает к чему угодно, и если я говорю, что переживания были те же, то они, по крайней мере, потеряли прежнюю остроту. Уже не столь желанным «гостем» стал прокурор; когда нас брали, при нас не было ракетниц -по возвращению в лагерь Давид передал их своему капитану, что давало нам шанс отрицать применение оружия. Да, меня допросил какой-то подполковник, он давил на ракетницы, я же давил на то, что ничего не видел, потому что в тот момент меня топтали и я был исключительно занят тем, как уберечься от увечий.
Каково же было наше изумление и наша радость, когда на третий день, вернее на третье утро, нас вместе с другими «губарями» вывели на уборку территории. Что касается меня, я с радостью взялся бы за любую работу, за самую изнурительную, хоть за строительство египетских пирамид, только бы не сидеть в одиночке. Вывод на работу означал для нас конец следствия.
И действительно, старлей, исполнявший обязанности начальника губы, вместо капитана А., подошел к нам во время уборки и сказал, понизив голос: «Не вздумайте бежать, только усложните свое положение. Следствие против вас не ведется». Эти слова музыкой прозвучали в наших ушах. Не знаю почему старлей сказал нам об этом. Скорее всего он не хотел осложнений, тем более что на днях должен был появиться капитан А.
Теперь оставалась другая проблема. Оказывается прокурор, время от времени заезжал на «губу», ища как гиена, чем бы поживиться. Видите, чуть ли не желанного гостя, отца родного, я уже превратил в гиену. Тот, чьего прихода я жаждал еще несколько часов назад, стал заклятым нашим врагом. У прокурора был план, не смейтесь, это святая правда, план по открытию дел. Зная, что командиры часто утаивают преступления солдат и офицеров, прокуроры приезжают на гауптвахту и устраивают перекрестный допрос «губарям», выявляя уголовно наказуемые дела. Обо всем этом мне поведал сержант. Он предупредил меня, чтобы мы были осторожны в случае приезда прокурора и не ляпнули лишнего. Чтобы твердо стояли на том, что были задержаны патрулем и ни-ни о пьянстве, о драке, и тем более о применении оружия.
-Антон,-обратился к рассказчику Александр, когда тот перевел дух и взял сигарету,-что за план по открытию дел, откуда ты знаешь про это?
-Обо всем по порядку,-ответил Антон, прикуривая сигарету.-Что же случилось, почему нас перевели на «общий режим», перевели в общую камеру, стали выводить на работу?
Оказывается, командиры Отара и Давида (мой там даже не появился), поехали в Ольшаны на следующее утро после случившегося. Прихватив с собой местного участкового, они нагрянули к тетке, которая продала Отару с Давидом самогон. Был 1985 год, год борьбы с пьянством, самогоноварением и прочим. Когда командиры с ментом нагрянули к Тетке (так и буду ее называть впредь), они обнаружили у нее около двадцати баллонов самогона. Это был большой криминал по тем временам. Ольшаняне, как я и предполагал, требовали наши головы. Полковник, командир Отара, низкий поклон ему, человек огромного опыта, не стал спорить по поводу наших голов с почтенной сельской общественностью.
-Да, вы правы, они заслужили тюрьмы,-сказал он,-но также тюрьмы заслужила и она,-полковник указал на Тетку,-она продала им самогон.
Кстати, ее «вычислили» очень легко. Она снабжала самогоном не только гражданских, но и военных всех частей, стоявших лагерем рядом с Ольшанами. Да, полковник представляется мне искуснейшим дипломатом, Талейраном, Меттернихом наших дней. Наверняка, участковый, готовился к тому, что командиры начнут унижаться, просить его, чтобы делу не был дан ход. У полковника был козырь-Тетка, он и пошел с него, что было полной неожиданностью для участкового. Расчет его был прост, как и все гениальное-в таких селах как Ольшаны, все друг другу родственники. Его слова о сроке Тетки, вряд ли обрадовали местный люд. Но самое удивительное в этой истории, что самое заинтересованное лицо-наш приятель с разбитой головой, наш странствующий рыцарь, тот кто все это затеял, знаете кем он приходился Тетке?-обвел нас торжествующим взглядом Антон.
-Он был ее сыном...Представляете, какое везение. В селе двести хат, и мы схватываемся именно с сыном Тетки. Хотя, после зрелых размышлений, в этом есть определенная закономерность. Тетка с ее сынком были на селе, что называется местной, деревенской буржуазией. Они имели деньги. Этим и объясняется наглость сынка, который смотрел на всех свысока. Но этот болван не понял одного: за деньги можно купить многое, но на них не купишь храбрости, а ее у него не было. Лучше бы он схватился с лосянином, на глазах у девчонки, по крайней мере поднялся бы в ее глазах. Драться же с солдатами, когда знаешь, что все село прибежит на помощь по первому твоему зову, не такой уж большой подвиг...
-Что же полковник?! Он защищал себя, свои виды на генеральство или по крайней мере на лучшую должность. Он ненавидел нас как людей, поставивших под угрозу его продвижение по армейской иерархической лестнице. Знаете, как тогда было: не жди повышения, если твой солдат натворил что-нибудь серьезное. Но как бы то ни было, полковник спас наши головы, низкий ему поклон за это, как и командиру Давида (о моем даже вспоминать не хочется). При этом, командир Отара проявил столько ума и знания людей, что будь моя воля, я произвел бы его не только в генералы, более того, назначил бы его военным аташе в какую-нибудь недружественную страну и он сделал бы из нее дружественную.
Мы рассмеялись.
-Ну, может быть, я предвзят в своем мнении,-улыбнулся Антон в ответ на наш смех,-но как я должен относиться к человеку, не будь которого, я до сих пор валил бы где-нибудь лес. Сейчас у меня двое детей, мои старики души в них не чают и весь этот кошмар позади...
-Наш герой, как я потом узнал, сам порвал свое заявление участковому...Да, на губе произошел один курьез. Когда из отпуска возвратился капитан А., он обратил на нас внимание. Мы работали как одержимые, стремясь быстрее вернуться в свои части, был риск приезда прокурора с допросами. Мы производили строительные работы, окружали «губу» колючей проволокой, бетонировали площадки, да так хорошо работали, что капитан продлил нам заключение на трое суток. И знаете, что он написал в обосновании продления наказания: «За нерадивое отношение к труду». Эти записки об аресте, я потом забрал из нашего штаба, знакомый писарь помог, они красуются в моем дембельском альбоме.
До сих пор жалею, что так и не смог повидать парня, который вывел меня с почтампта. Меня убрали после «губы» с директриссы в штаб, так что идиллия кончилась.
-Ты говорил что-то про план в прокуратуре,-спросил наш гостеприимный хозяин, когда Антон, утомленный рассказом, откинулся на спинку стула.
-Как я уже сказал, меня перевели в штаб. Мой друг- Юрка Хребтань, выпускник Киевского Политеха, был в хороших отношениях с замполитом. Когда шло распределение на аккордные дембельские работы, он взял меня с собой на ремонт клуба-"хозяйства замполита". Ремонт-слишком сильно сказано: надо было заделать пару трещин в стене, потом побелить и еще что-то по мелочам. Клуб находился в полукилометре от штаба. Там же, рядом с клубом было что-то типа дома отдыха для высших чинов. Так вот, когда мы были на «аккорде», главный прокурор округа проводил в клубе съезд или слет, не знаю как это назвать, для работников прокуратуры, своих подчиненных.Во время его выступления, я зашел в будку киномеханика и стал слушать, оставаясь для них невидимым. Заодно, я рассматривал сидящих в зале прокуроров, пытаясь угадать, кто же из них должен был приехать к нам на губу... И знаете, о чем там был разговор? О плане, что прокуратура не выполняет план по количеству уголовных дел, осужденных и прочему. Докладчик выговаривал участникам съезда за плохое рвение в выявлении преступлений, он также осуждал командиров частей за стремление скрыть преступления, говорил, что они из-за нежелания огласки не выносят сор из избы...Ну что ж,-улыбнулся Антон,-по счастью, мне было трудно с ним спорить.
-Вот почему, когда ругают Горбачева, его министров, его идеи, я обычно молчу, в эти минуты я вспоминаю камеру и думаю о «перспективах», которые меня тогда ожидали не будь горбачевского "сухого закона". Так что для нас он оказался добрым гением. Согласен, о политиках судят по их делам, насколько они подняли страну, свой народ. Полезна ли была их деятельность для общества, кстати, это перекликается с тем альтруизмом, которому учили нас со школьной скамьи: сначала думай об обществе, потом о себе, это высшее предназначение Человека и прочее. Проповедникам всего этого, я бы посоветовал провести несколько часов в одиночной камере. Уверяю вас, ничто так не действует на мировоззрение как бетонный пол, нары и прочие атрибуты сего достойного заведения…Да что это я?!Вот заболтался!Александр, говори теперь ты...