Вместо эпиграфа: У каждого бывают в жизни ситуации, которые хочется забыть по разным причинам: из чувства стыда, или из-за мук совести... И пройдет еще довольно много времени, прежде чем ты вытащишь из-за шкафа это запылившееся от времени и забвения зеркало и честно посмотришь на то, что оно отразит...
***
...Из всех праздников больше всего я любила два: Новый год и День Победы. В День Победы папа надевал свои фронтовые награды и мы шли пешком через весь город в центр, на плотинку - смотреть салют. Люди еще очень хорошо помнили ту страшную войну и с большим уважением относились к тем, кто в ней победил. А потом времена изменились. И ветеранов с боевыми орденами становилось все меньше. Да и салют многие предпочитали уже видеть со своего балкона, а не тащиться за тридевять земель. Когда папа умер, у Дня Победы появился непроходящий вкус горечи... Так что в конце концов из двух любимых праздников остался один - Новый год, с которым у меня связана история… С нее я, пожалуй, и начну, а дальше – как карта ляжет.
***
…Новый 1988-й год мы встречаем в избе. Но до избы еще надо дойти: она затеряна в заснеженном лесу. В довершение всего с утра начинается снегопад.
…В пять вечера уже темно, как ночью: мы спрыгиваем с подножки на безлюдный перрон, расчехляем лыжи и идем во мрак. Это в городе снег «белый и пушистый», а за городом – настоящая метель. В довершение всего, снег мокрый и липнет к лыжам, так что о скольжении можно только мечтать. Но выбора нет: без лыж ноги проваливаются в рыхлый снег по колено, а от избы нас отделяет еще километров пять, не меньше.
О чем думается, когда в лицо лепит мокрый снег, и каждый шаг дается с большим усилием? Я думаю о том, что все нормальные люди в это время уже заканчивают приготовления к празднику: наряжаются, расставляют хрустальные рюмки и фужеры, вытаскивают из холодильника шампанское. Скоро они сядут за накрытый стол, откушают салат оливье, селедку «под шубой», маринованные грибочки и уставятся в телевизор. По хмурому лицу мужа я понимаю, что у него в голове та же мысль: «Кой черт занес меня на эту галеру?» Он ведь, как и я, дитя города. Зато нашим друзьям, которые выстроили в лесу эту избу и проводят в ней все отпуска и выходные, все нипочем. Они пробивают для нас лыжню, довольно быстро продвигаясь вперед, невзирая на мокрый снег, но то и дело вынуждены останавливаться и ждать отстающих, то есть, нас.
Худо ли, бедно ли, но – ура! - наконец, мы оказываемся у подножия горы. Остается только подняться. И тут муж неожиданно для всех валится в снег и произносит: «Все, ребята, бросьте меня здесь. Я не дойду…» Сначала мы принимаем это за шутку – муж обожает всяческие розыгрыши. Например, 23 февраля он натягивает старую военную форму на себя и собаку и выходить встречать друзей вместе с ряженым псом. А еще иной раз он подает гостям после обильного угощения «счет» со смешными грамматическими ошибками, нацарапанный на первом попавшемся бланке. Так что в ответ на его тираду я запеваю звонким «пионерским голосом»: «Орленок, Орленок, взлети выше солнца…», но обрываю песню на середине куплета, замечая, что муж не реагирует привычной улыбкой. У него какой-то странный, отсутствующий взгляд и замороженное выражение лица. «Старик, брось дурака валять, вставай, последний бросок и выпьем, наконец, водочки», - говорит ему Пашка. «Да я серьезно, ребята. Оставьте меня здесь. Я не дойду», - тихо повторяет муж. Зинка молча стаскивает с него рюкзак и протягивает Пашке. Потом вытаскивает из кармана куртки фляжку и осторожно вливает ее содержимое мужу в рот. Общими усилиями мы помогаем ему встать на ноги и медленно, шаг за шагом, начинаем подъем в гору. Наконец, мы в избе. У мужа непривычно виноватое выражение лица, но никто – даже в шутку - не упоминает о том, что случилось у подножия горы. А тут еще Зинка начинает привычно всеми командовать: здесь, в избе она главная, за что и получила кличку «избена мать». Мужчины приносят из леса сушняк, Зинка быстро растапливает печку и вскоре мы усаживаемся за грубо сколоченный стол, заваленный консервами. До Нового года остается десять минут…
Об этом случае я неожиданно вспомню много лет спустя жарким летним днем на Кинерете, куда мы с коллегами отправимся провести уик-энд. Дно здесь не такое, как на морском побережье – заходишь в воду, делаешь шаг и сразу ощущаешь под ногами пустоту, проваливаешься. Приятель мой, в отличие от меня, гребущей «по-собачьи», плавает двумя стилями. Мы удаляемся от берега метра на три, не больше, как вдруг он поворачивает голову и произносит: «Я тону». Выражение лица у него такое, что я вдруг понимаю - это правда, он действительно тонет. Нас разделяет метра полтора, я начинаю изо всех сил грести к нему, зовя на помощь мужчин, стоящих на берегу. Они в недоумении, не понимают, как можно тонуть при полном отсутствии волн, да еще в трех метрах от берега, но все же прыгают в воду. У приятеля бледное, как мел, лицо: мы оба понимаем, что если бы не подмога, оба могли уйти на дно - какой из меня спасатель, сама едва держусь на воде. В минуты опасности все делаешь на рефлексе. Я поплыла к тонущему, не имея представления о правилах спасения. Спустя годы другой мужчина, которому приснится война, так же, на рефлексе, прикроет меня от воображаемой гранаты с жутким криком «ложись!», но сам при этом даже не проснется.
***
А теперь снова вернемся в избу, тем более, что до Нового года остается всего минута. Но вот на часах 12: мы чокаемся алюминиевыми кружками и выбегаем из избы водить хоровод. Елочка украшена по-новогоднему, но в отличие от городских, не срублена, а растет себе на горе, и дай ей бог никогда не узнать ни пилы, ни топора. Вдоволь навалявшись в снегу и окоченев от холода, возвращаемся в теплую избу, к столу и, согревшись водочкой, затягиваем русские песни. Зинка не поет: у нее проблема со слухом, но зато она с таким неподдельным удовольствием слушает наш нестройный хор, что хочется петь еще.
***
…С Зинкой мы познакомились, въехав в коммунальную квартиру на четыре семьи. Она была нашей соседкой, тогда еще незамужней.
Мне, всю жизнь прожившей под родительским крылом в уютной отдельной квартире, чертовски трудно привыкать к тому, что в кухне четыре стола, а в ванной и туалете четыре лампочки и у каждого жильца - свой выключатель. В довершение к тому, один из соседей, таксист Сережа, вечно подглядывает за соседками, когда они моются, о чем я случайно узнаю от Зинки. Застукав Сережу за постыдным занятием, она дает ему по роже, а рука у Зинки тяжелая… Что же касается жены Сережи – Томы (Зинка зовет ее «Томик»), то той не до мужа: она обхаживает соседку Надю, которая работает в торговле и тащит домой разный дефицит. Томик всячески пытается подольститься к Наде: заслышав в общем коридоре топот детских ног, тут же выскакивает из своей комнаты, чтобы угостить конфетой ее маленького сына. Идиллия кончается, когда пятилетний Бориска, получив от Томика очередную сладкую «взятку», неожиданно заявляет ей в присутствии своих родителей: «Тетя, а почему у вас глаза такие злые?». Зинка для меня в этом паноктимуме – единственная отдушина. Чистая душа. Мне совершенно не мешает, что она вместо «класть» упорно говорит «ложить», сколько ее не поправляй. Зато Зинка умеет чувствовать по-собачьи, без слов: с первого взгляда тут же все понимает и начинает плакать еще до того, как начнешь делиться с ней своей бедой.
Что же касается Зинкиных бед…Однажды она рассказывает мне, что ее чуть не изнасиловали. Ситуация, вроде тривиальная: поехала на туристский слет, пошла погулять в лес и напоролась на какого-то мужика, который сходу заявил ей о своих гнусных намерениях. Злодей непременно бы их осуществил, но, к своему счастью, Зинка овладела ситуацией – и как ей только выдержки хватило!...
Мгновенно оценив рослого противника и свои слабые шансы в деле самообороны, Зинка предлагает сначала выпить – «для большего кайфа». В тупых глазах насильника загорается огонек. «Я сбегаю в палатку за бутылкой, это рядом, в двух шагах», - говорит Зинка, честно глядя ему в глаза. После минутного колебания тот соглашается. Парочка идет по направлению к лагерю и останавливается в десятке метров от него. «Подожди меня здесь, я быстро», - Зинка бежит к своей палатке, где сидят трое мужиков из ее компании. По ее бледному виду они понимают: что-то случилось. Она в двух словах обрисовывает ситуацию. «Да мы его сейчас на куски порвем! Где он, покажи!» - рвутся в бой мужики. «Нет, ребята, я сама, не надо», - Зинка появляется из палатки и с «виноватым» лицом, жестами объясняя злодею, что друзья ее не отпускают, и бутылку отобрали. Потоптавшись, тот уходит.
В этом месте рассказа я не выдерживаю. «Но почему? Почему ты дала ему уйти? Пусть бы из него сделали котлету!» - моему возмущению нет предела. Зинка спокойно выдерживает натиск и тихо произносит: «А я подумала о той девчонке, которую он когда-нибудь встретит, как меня, в лесу. Он ведь ее уже просто так не отпустит, да еще, пожалуй, и убьет по злобе, в отместку за то, что его когда-то отметелили».
Я замолкаю, пораженная столь неожиданным ходом ее мыслей. Кстати, возможно, именно Зинкина логика поможет мне уцелеть спустя несколько лет, когда я буду возвращаться с дежурства поздней ночью.
***
… Между остановкой и домом - довольно большой пустырь, и я непроизвольно ускоряю шаги, тем более, что слышу за собой другие. «Который час?» - спрашивает незнакомый мужчина, и, не дожидаясь ответа, набрасывает мне на шею удавку из свернутого платка. Меня выручает толстый шарф, повязанный поверх пальто. Я лихорадочно сую мужчине в руки деньги: «Берите все, только отпустите!». Он берет деньги, но удавки не убирает, неожиданно заявляя: «Я тебя убить хочу!» Меня охватывает ужас. Я вижу светящееся окно своей квартиры – наш дом совсем близко, а я стою здесь с удавкой на шее напротив коротко стриженного мужчины с дикими глазами и в зэковской телогрейке. Возможно, в этот момент в моем подсознании всплывает Зинкин рассказ, кто знает, но мне хватает самообладания, чтобы переключить внимание ночного душителя на свою болтовню и вывести его таким образом из опасной фазы действий. «У вас ведь, наверняка, есть мать, или сестра, - говорю я ему, незаметно пытаясь освободиться от удавки, - а если бы с ними случилось что-то подобное...» Я несу еще какую-то околесицу, выигрывая минуту или две, и в этот момент слышу чьи-то торопливые шаги: еще один полуночник спешит, как и я, домой. Судя по походке, мужчина. «Убийца» быстро прячет в карман свою удавку, хватая меня за рукав и предупреждая: «Только пикни! Будет еще хуже!». Теперь мы выглядим со стороны как обычная пара, но когда нас отделяет от прохожего всего несколько метров, я бросаюсь к нему с криком: «Помогите!» «Убийца» от неожиданности вздрагивает и бежит в сторону моего дома, а «спаситель» поворачивается ко мне спиной и чешет назад, к остановке. Я несусь за ним - не бежать же мне за «убийцей»! – продолжая взывать о помощи. «Спаситель» на минуту останавливается: «Отвяжись, сука! Я сам боюсь!», после чего убыстряет свой бег. Я заскакиваю в ближайший дом и начинаю колотиться во все двери. Никто не открывает. И только на пятом этаже заспанная женщина впускает меня в свою квартиру. Мы сидим у нее на кухне до утра, дожидаясь, пока ее муж, вернувшийся из гостей пьяным, проспится и проводит меня домой.
На следующий день я отпрашиваюсь пораньше с работы и еду в милицию. Следователь выкладывает передо мной альбомы с фотографиями рецидивистов: лица на снимках такие, что Ломброзо бы плакал от счастья, а меня охватывает жуть. Тем более, что за окном кабинета уже сгущаются осенние сумерки. «Я вас понимаю… такое пережили… Но не волнуйтесь, мы вас подбросим до дома», - успокаивает следователь. Я спускаюсь вниз и жду прибытия патрульной машины. В будке дежурного то и дело оживает рация – поступают сообщения о происшествиях. И вдруг до моего слуха доносится нечто такое, от чего холодеет кровь: «На пустыре в районе (называется мой район) обнаружен женский труп. Ориентировочное время убийства – от полуночи до утра. Высылайте бригаду». Похоже, «мой» убийца-таки нашел в ту ночь свою жертву…
Воскрешая в памяти историю многолетней давности, я пытаюсь припомнить чувства, которые тогда испытывала. Собственно, чувство было только одно – чувство мести. Мне до ломоты в висках хотелось, чтобы напавшего на меня мерзавца немедленно поймали и предали самой жуткой казни. Наибольшие страдания причинял почему-то даже не страх от пережитого, а чувство невероятного унижения от всей этой ситуации, - при том, что, если разобраться, на самом деле он ведь ничего не успел мне сделать, только напугал.
***
Зинка, в отличие от меня, ко всему относилась слишком просто и в то же время очень мудро - как-то в ней это уживалось... Она не умела долго обижаться и тут же прощала своих обидчиков, не дожидаясь извинений. Ей было жалко тратить жизнь на мелкие огорчения, - так она это объясняла. Однажды я Зинку предала, а она – или сделала вид, что этого не заметила, или просто сразу меня простила, так, как умела делать только она.
***
…Мы гуляем с Зинкой по алее. Вокруг никого. Начинает темнеть. И вдруг, откуда ни возьмись, прямо между нами неслышно возникает странный тип в плаще (!) и, распахивая его, начинает демонстрировать свое мужское естество. От неожиданности мы вскрикиваем и бросаемся от него в разные стороны. Тип устремляется вслед за Зинкой, размахивая полами плаща, подобно ночной птице. Я испытываю такое потрясение, что не могу двинуться с места. Потом бегу за ними. Но время упущено - Зинка и извращенец уже скрылись из вида. Вокруг по-прежнему ни души. Чуть повыше ограда санатория. В ограде дырка, через которую мы с Зинкой лезем каждый вечер, чтобы посмотреть бесплатное кино в летнем кинотеатре, расположенном на территории санатория. Может, позвать на помощь кого-то из отдыхающих? У этой самой дырки мы с Зинкой и встречаемся. Только она, спасаясь от преследования, проделала к ней более трудный путь через густые заросли, и теперь на ней живого места нет: руки исцарапаны колючками до крови.
- Какой ужас! – говорю я Зинке. – Он тебе ничего не сделал?
- А что он мог мне сделать? – удивляется она. – Это же примитивный извращенец, такие ни на что не способны – только себя показывают. И чего мы с тобой, как две дуры, побежали? Надо было дать ему в морду, и все дела!
…Этот случай до сих пор камнем лежит на моей совести, хотя прошло уже тридцать лет. Вспоминая ту аллею, я всякий раз задаюсь вопросом: а если бы он побежал за мной, а не за Зинкой, как бы она себя повела? Но я и так знаю ответ: она бежала бы за нами до конца, даже если бы мы скрылись из виду.