На охоту собирались, как всегда, заранее. Набивали дробью патроны, правили подсевшие ножи, снимали смазку с хромированных каналов стволов, латали и подгоняли крепления лыж. Закрывался сезон, и этот выезд в тайгу был последним. Закрытие охоты, равно как и ее начало – всегда праздник для охотников, и он отмечался соответствующе, с шумом, выпивкой, бравадой и ружейным салютом. А чтобы времени для празднования оставалось больше, выехать решено было в пятницу накануне выходных после работы в ночь.
Как время тягуче и медленно, как долго приближался конец недели, а мы в курилке, казалось, уже все переговорили по предстоящей поездке, но собравшись, к этой теме возвращались вновь и вновь, что-то уточняли, перепланировали, переделывали.
Нас набиралось человек восемь. Работали мы все вместе, а одной организации и практически все были при должностях. Выбить для выезда на охоту машину большого труда не составляло, ибо наш директор сам в прошлом заядлый охотник, но оставивший это занятие по здоровью, подписывал заявку без разговоров. Только тяжело и ревностно вздыхал при этом, мечтательно поглядывая на нас. Горючее в бензобак заливалось по самую горловину с запасом, водитель за руль садился опытный и тоже охотник, путевой лист оформлялся на несколько дней тоже с запасом, вдруг где-нибудь в лесу застрянем.
Собирались на окраине города, на выезде. Навьюченные, навороченные, с ружьями в чехлах и широкими охотничьими лыжами на плечах мы подтягивались к назначенному времени и месту. Было шумно, и на нас обращали внимание прохожие. К столбу под фонарем в кучу валились рюкзаки, в придорожный сугроб пятками втыкались парами лыжи, и стоял такой «базар», что, не заметив нас, пройти, было невозможно. Был легкий морозец, и уже почти смеркалось, на небе всплыла из-за крайних многоэтажек большая луна и потянулась своей невидимой небесной тропой в сторону леса. И нам с ней было по пути дорогами лесными, снежными, меж сугробов и таежных чащоб, вдоль берегов замерзших речек и через струящиеся в любую стужу стремительные ручьи.
Вскоре подъехал наш испытанный в лесных походах шестьдесят шестой газончик, попросту «шишига», и в кузов градом полетели рюкзаки, дровами лыжи и ружья, картошкой посыпались туда люди. Гогот, смех и шутки нескончаемы, каламбуры и прибаутки без перерыва, подтрунивания и приколы друг над другом постоянны. Праздник уже начался.
Когда последний человек перекидывал ногу через борт автомобиля, издалека с улицы послышался громкий, почти пронзительный крик бегущей к нам женщины:
— Подождите, подождите! Толик, ты забыл.
Это была жена одного из наших старых охотников, Вера. Она протянула в кузов пакет, который тут же передали Толику. Он заглянул в него, и челюсть его отвисла.
— Не может этого быть, — тупо проговорил он. Его глаза, округлившиеся, как плошки, смотрели на нас и боялись моргать. — Мужики! Анекдот начинается. Только с другого конца.
Он достал из пакета увесистую солдатскую фляжку и потряс ее возле уха. В ней булькало.
— Осталось только забыть выпить ее в лесу. И все будет, как по написанному, — закончил он и спрятал флягу за пазуху.
От хохота тряслась вся округа. Но больше всех поразило не то, что Толик забыл дома водку, а то, что его Верка через весь город вдогонку с пересадками на двух автобусах неслась за мужем, чтобы исправить его опрометчивую оплошность. Пересудов и толков хватило надолго.
— Скажи-ка, Толя, и как это ты сумел так воспитать свою жену, чтобы она бросила все и бежала за тобой с вином, которое ты в спешке забыл. Да моя бы, например, только обрадовалась этому да позлорадствовала. Меньше, мол, достанется.
— А я вообще водку на охоту втихаря покупаю, даже заначку на нее трачу. Мои считают, что я в лес всегда только на сухую езжу.
— Моя тоже всегда трандычит, что мы в лес не охотиться ездим, а только винище жрать.
Выяснилось, что ни одна из жен на такой поступок, который совершила Толина Верка, не способна. Большинство из них отнеслись бы к этому равнодушно, а кто-то был бы даже рад. Но, ни одна из них не бросилась бы догонять своего мужа из-за такого, как ей казалось бы, пустяка. А Толик гордился своей женой, а еще более собой. Случай действительно в мужском мире исключительный и неповторимый. Он довольный сидел в уголке кузова, курил и рассуждал:
— Она ¬¬– жена, и должна понимать своего мужа. Раз у меня праздник, значит, он по- настоящему должен быть праздником. Ведь если бы я в лес сухим уехал, значит, кому-то меня пришлось бы поить. А кому это надо? Опять же нехватка из-за меня с этим продуктом могла произойти. Я имею в виду, когда на всех. Нет! Верка у меня молодец, умница. И не воспитывал я ее совсем. Просто она очень ответственная, вот и все. Я ведь без причины или особой нужды не пью, да и не напиваюсь никогда. Выпивши – не буяню, к другим не пристаю. Так с чего же она будет против моей разумной выпивки выступать. И чувствовала она, что если бы я в лесу отсутствие фляги обнаружил, то какому бы огорчению подвергся. Не приведи Господь!
Толик последний раз затянулся, выбросил окурок за борт машины в сугроб и уже почти равнодушно закончил:
— Только вот одно она не прочувствовала.
Мы все со вниманием смотрели на него.
— Я ведь еще в автобусе вспомнил, что водку-то дома забыл.
— Ну, и что?
— А то! Зашел в магазин и купил себе литру. Что нам страдать там, в лесу от недостатка, что ли? Хорошо, хоть деньги с собой были. Вон в рюкзаке в запасных портянках лежит упакованная.
От хохота машина едва не разваливалась. С любопытством выглядывал из окна Славка-шофер и, наверное, немного жалел о том, что сел в кабину пожилой и слегка прихварывающий Архипыч. Спустя немного, Толик достал из-за пазухи фляжку, любовно прижал ее к щеке и погладил ладонью:
— Ну, что охотнички? Почнем, что ли? Сверхнормативная она получается, вроде бы, как неучтенная.
И все выпили по чуть-чуть.
«Шишига» уже километров пять катилась по пригородному шоссе, впереди засверкали огоньки попутной деревеньки, за ней будет еще одна, а там только тайга и лесовозные дороги.
Мы никогда не накрывали кузов машины тентом и не ставили никаких скамеек. Открытый верх – это пространство, это незабываемые, сменяющие себя картины, это фильм. На полях или покосах за последней деревней мы до отказа набивали кузов по самый верх бортов соломой или сеном, и в дороге на дрючках нас подкидывало и метало на мягкой подстилке, как по перине.
Для празднования закрытия сезона на сей раз, мы выбрали в тайге самое дальнее зимовье, до которого километров тридцать по лесовозной дороге, да потом еще километров пять лесом на лыжах пехом. Стояла классическая зимняя ночь, с морозом и огромной плешивой луной над вершинами темных деревьев. С яркими мерцающими просинками волнующихся звезд, перепоясанных через весь небесный купол Млечным путем. С жуткой чернотой и пугающей неизвестностью в чаще тайги сразу за обочиной дороги. Тугой сноп сильного света из-под фар автомашины безжалостно резал мрак, скакал с плотных стен лесного массива на сугробы и обратно, то замирал, остановившись, то волнами вверх и вниз, вправо и влево утюжил таинственную непроглядную даль.
Мы уже немного успокоились и, возлежа на мягком душистом сене, вглядывались в дорогу по ходу движения машины. Раз в свете фар, как в коридоре, вдруг оказался смертельно напуганный заяц. Он мельтешил на бегу лапами, припрыгивал и приседал, а главное он весь светился, даже сверкал своей белизной на таком же белом, и тоже сверкающем снегу. Шофер просигналил, и косой в мгновенье исчез из света, метнувшись через сугроб в лес.
Дорога была чистая, днем по ней регулярно ездили лесовозы, поэтому до стоянки мы добрались быстро и легко. Опять же со смехом разыскивали в перевороченном сене свои вещи, дурачились и бузили.
Идти по снегу было легко. Февраль уже намостил на открытых местах довольно прочный наст, лыжи на нем не проваливались и катились быстро со звоном. Мы шли то гуськом, то веером рассыпались по мелколесью и кустарникам. Хоть и собраны были ружья, но они висели у всех за спиной, о каком-то выстреле никто даже и не думал. Мы галдели на весь лес в предвкушении скорого тепла в избушке, отличной закуски и длинной-предлинной впечатляющей ночи.
А вокруг была сказка! Матовый лунный свет залил все вокруг, он падал с небес и, разбиваясь на мелкие брызги, рассыпался по чистым сугробам разноцветными огнями. Даже звериные следы на снегу ясно просматривались. Мы двигались ходко, бойко, с пригорков по насту катились с гиканьем. Иногда падали, оставляя за собой в сугробах глубокие рваные «лунки». И так то поляной, то чащей; то подростом, то голым вырубом выкатились мы к лесной долинке, в которой на берегу небольшого ручья стояло наше отдаленное зимовье. И замелькали снятые с ног лыжи, снежные сугробы от двери разгребая, застучали топоры, раскалывая замерзшие чурки на мелкие поленья, загудела тягой железная печка, теплом наполняя избу и снимая нависший по потолку и стенам пушистый кудрявый куржак, поднялся столбом над крышей устойчивый домашний дымок.
Стаю вела опытная и талантливая старая волчица. И хотя был среди них самец-вожак, но в охоте он всегда уступал ей место. Несмотря на возраст, она была еще крепка и сильна, редко ошибалась в расчетах и маневрах, поэтому большинство охот с ней были удачливыми. Волки уже давно тропили четырехгодовалого лося, не давали ему покоя и отдыха и к началу этой ночи он был уже сильно вымотан погоней. Лось тоже был умен и успешно уходил от преследования, но волки были настойчивы и совсем не намерены были отступаться. Они были голодны и азартны, холод и нетерпенье вызывали знобкую и нервную дрожь по всему телу, запах близкой добычи будоражил и обострял их хищнические инстинкты. Все чаще стая выгоняла тяжелое животное на поляны и вырубы, где высокий снег, покрытый настом, мешал ему в беге, а волкам, наоборот, облегчал охоту. Они уже несколько раз почти настигали его, но лось умело пересекал узкое открытое пространство и, попадая в чащу, сразу же вновь отрывался от преследователей и уходил вперед. Все тогда опять начиналось сначала.
Когда спустилась ночь, волки гнали быка без остановки уже давно. Пар, вылетающий из его широких ноздрей, был столь густым и плотным, что осаживался теперь не только на морде, но и покрывал инеем всю тушу, от чего он весь казался седым и серебрился. Его ноги, до самых гач израненные ледяной коркой наста, кровоточили и нестерпимо болели. Силы сохатого понемногу покидали его, он чувствовал это, по-настоящему боролся с усталостью и болью и уходил, уходил, уходил…
Как только на следу красными брусничинками стала высвечивать кровь, волки ошалели, и как сошли с ума. Они мчались и мчались вперед, обуреваемые страстью и голодом, им уже чудился вкус и дурящий запах парной лосиной требухи, жар горячей распаленной крови и нега сытной теплой лежанки после хищного пиршества. Сил от этого, в отличие от загнанного животного, наоборот, прибавлялось, они крепли.
В узком лесном коридоре, тянущемся вдоль неширокого быстрого ручья, волчица разбила стаю на две части, одна из которых должна была вытеснить быка из рощи и выгнать его на широкий выруб налево. Туда пошла сама распорядительница охоты с оставшимися хищниками. Волки неслись по насту открытым пространством, освещенным луной, и почти не проваливались. Они далеко опередили погоню, охватили район и рассредоточились, как охотники в облаве на номерах. Алые языки свешивались из раскрытых пастей и, разгоряченные, часто прихватывали снег. Шкуры зверей искрились загадочным светом, который волшебно играл на волосяной ости при очередном приступе самопроизвольной нервной дрожи. Глаза волков горели алчным огнем, всматривались в темнеющий по ручью бор, из которого загонщики должны были выгнать лося. Затихло все вокруг, и даже надрывное дыхание распаренных от бега зверей было едва уловимо.
Выжатый из чащи рогач рванулся на целину, огромными прыжками стремясь покрыть открытое место. Земля содрогалась от ударов его копыт даже сквозь наст и высокие сугробы. Огромные пласты снежной корки, ломающейся от напора его могучих ног и груди, летели в разные стороны, звеня и кувыркаясь по поверхности. Трещал мелкий осинник, заросли густой малины и замерзший кустарник. Скачками, спотыкаясь и почти падая, лось двигался прямо в западню. Вскоре волки, чуть выждав, охватили его полукольцом, сзади подоспели загонщики, и бык оказался заперт со всех сторон. Он стоял по брюхо в снегу, низко опустив голову, увенчанную красивой роговой короной, и не имел возможности защититься копытами, увязшими глубоко в сугробе. Он стоял отчаявшийся и беззащитный. Два волка в броске вцепились ему в пах, один в холку и еще один прямо в горло. Охота была успешно закончена, впереди был пир.
Волчица со стороны наблюдала за последней сценой схватки. Свою роль она выполнила, а свалить и прикончить жертву ¬– это была уже не ее задача. Свой лакомый кусок добычи она себе уже обеспечила и она его получит. Стоит ей только чуть огрызнуться.
Лось бил ногами и хрипел. Он был еще опасен, и пока никто к нему не прикасался. Волки ждали, когда наступит агония и можно будет приступить к кровавой трапезе.
Старухе было тревожно. Она знала, что недалеко от края выруба стоит на ручье зимовье охотников. По следам, однако, было видно, что там давно уже никто не появлялся. Погоня меж тем затягивалась, стая устала и была голодна, а место для западни уж очень было удобное. И она решилась поставить точку именно здесь, хоть и считала этот район немного опасным.
На мгновенье мелькнул где-то далеко над тайгой луч света проходящей машины, вырвал из неба кусочек дикой мерцающей бездны и вновь оставил все, как прежде. До чуткого уха донеслось, как уркнул в далекой дали и затих автомобильный мотор, но и это не особо обеспокоило стаю. Лесовозы здесь были обычны даже глубокой ночью.
Порядок кормежки у волков поддерживался строго. Первыми начинали старики, а молодые и прибылые скромно сидели поодаль и терпеливо ждали своей очереди. Особенно дерзких и строптивых отгоняли с рыком и страшным оскалом, а некоторым и изрядно попадало.
Так было и в этот раз. Волчица с вожаком и еще пара постарше разрывали брюшину лося, добирались до горячих его потрохов и жадно глотали их крупными кусками, раскрашивая ярко красной кровью свои усатые морды. Они урчали от удовольствия и совсем не обращали внимания на то, как переминаясь, перебегая с места на место и поскуливая от нетерпенья, дожидалась молодежь. Закон был строг и неукоснителен, а уважение к старшим – превыше всего.
Напряжение возросло, когда волки услышали человеческие голоса, звучащие пока еще очень далеко. Они были громкими и в ночной тишине слышались отчетливо, звонко. Они приближались. Еще через какое-то время уже стали различаться треск ломаемых кустов, затем шорох катящихся лыж, побрякивание карабинчиков и антабок на ружьях.
Нервы волков не выдержали совсем, когда со стороны зимовья донесся стук топора, а потом грохнул ружейный выстрел, салютом ознаменовавший начало праздника закрытия сезона охоты. Так и не насытившись до конца, а младшие волки вообще голодные, стая оставила лосиную тушу на месте и отступила с открытого пространства в глубокую чащу и там затаилась.
Мы отдыхали на полную катушку. Гудела, трещала и несла в избу тепло колченогая печка, слегка коптили и колыхались от движения воздуха парафиновые свечи, брякали друг о друга эмалированные и алюминиевые кружки, звучали байки и раскатывался горохом смех. Никто не поскупился на закуску. На дощатом, сбитом по лесному столе чего только не было. Наверное, даже на Новогодний праздник не выставлялось столько деликатесов и дефицитов, сколько их собралось у нас. Кто-то затеял игру в карты, а проигравших выгоняли на улицу и заставляли лаять и выть на луну. Хвалились ружьями, ножами, лыжами, хаяли чужих собак, чужие бинокли и маскировочные халаты. Были и песни и ругань, потом все-таки разомлевших в тепле, многих стал одолевать сон, и до утра не выдержал никто.
Первые просыпающиеся появились, когда остыла печка, и холод начал вползать в помещение исподтишка, по предательски, заставляя спящих сначала кутаться, а потом вставать. За маленьким, изрисованным морозным узором окошком, светало. Как и ночью было очень тихо и сказочно.
Охотники потягивались, терли глаза. Некоторые уже находились в поиске чего-то опохмеляющего, и вот ведь чудеса! – находили. Захлопала туда-сюда дверь зимовья, порциями впуская к людям клубящийся белый холод. Началось деление коллектива на желающих пойти поохотиться и, наоборот, стремящихся отдохнуть в стенах избушки еще денек, или, по крайней мере, до обеда.
Разобрались, встрепенулись, перекусили.
Вдруг в дверь быстро зашел и, сняв со стены бинокль, столь же быстро вышел герой нашего вчерашнего вечера – Толик. Все это он проделал, молча, но озабоченно, так что мы все заинтересовались и поспешили за ним. Толик стоял на кромке зимнего леса и через бинокль внимательно всматривался вдаль выруба. Мы подошли ближе.
— Мужики, там что-то есть, — проговорил охотник, показывая пальцем в сторону.
Мы начали изучать горизонт и действительно на середине выруба заметили темное пятно, явно не гармонирующее со снежным покровом целины. Там и, правда, что-то было.
На разведку отрядились Толик и еще двое. Скоро они вернулись, возбужденные и говорливые.
— Там лось задранный валяется, почти целый. Кругом весь снег кровяной и волками уталованый. Свежак. Не дали мы им вчера поужинать. Спугнули.
Посмотреть на картину жуткой кровавой трагедии постепенно сходили все, а потом начался полупрофессиональный и полупьяный совет, как дольше реагировать на это событие. Кто-то предлагал съездить домой, привезти с собой флажки, обложить хищников в лесу и уничтожить. Но на это уходило слишком много времени. Другие советовали не торопиться, а тем кто от работы чуть посвободнее, приехать чуть позже и засторожить подходы к туше на волчьих тропах капканами. Они ведь все равно придут доедать лося. Третьи вообще предлагали плюнуть на все и не вмешиваться в стихийный природный процесс, а оставить волкам их законную и заслуженную добычу.
Пока шел этот сыр-бор тихонько отсиживался в стороне и помалкивал наш Толик, а потом он исчез. Причем исчез так, что никто этого даже не заметил, а появился спустя некоторое время. В одной руке он держал красивую пару лосиных рогов вместе с лобной частью черепа, а в другой большой целлофановый пакет с чем-то кроваво красным внутри. За поясом у него был заткнут топор.
— Ставьте воду на печку, деликатес варить будем, — буркнул он и вывалил в походный котелок из пакета только что вырубленный из лосиной пасти язык.
— Ты что, Толик, спятил? Крыша поехала? — Мы вытаращили на него глаза.
— Нисколько! — Возразил он.
— Так ведь волки же задрали лося-то. Мало ли что.
— А что?
А и действительно – что? Кто-то начал развивать теорию о бешенстве и прилепил еще какие-то заразные болезни. На это опять же тот Толик спокойно сказал:
— Не хотите – не ешьте. Силком заставлять никого не буду. Откажетесь все – домой отвезу, семью накормлю.
Публика стушевалась и начала склоняться к тому, что в, принципе, можно и попробовать, если язык хорошо проварить. Вирусы все тогда погибнут. На том и остановились.
Язык ели все. Ни брезгливых, ни боящихся подцепить какую-нибудь заразу среди нас не оказалось. Рассуждали так, что в лесу все чисто и стерильно, и в городе заразиться чем-либо гораздо проще. Архипыч даже вспомнил, что как-то в молодые годы в зимовье они оставили открытый котелок с таким же вот языком, а сами бригадой ушли копытных промышлять. Пока их не было, в котел запрыгнули две мыши, которых в каждой лесной избушке больше, чем надо, и утонули в бульоне. Так вот. Голодные охотники, возвратившись на ночлег, мышей из котелка ложкой выловили и выбросили, а остальное содержимое котелка с аппетитом, не жмурясь, съели. И никому ничего после этого не было. Все прошло без последствий.
Допили остатки вина, а там занялись, кто чем хотел. Кто-то до тайги подался, кто-то завалился отсыпаться на нары, кто-то сел играть в карты. И все завидовали Толику в том, что он один шустро так сориентировался в ситуации и рога лосиные себе раньше всех захапал. Пытались на него наезжать, что, мол, к туше зря притронулся, теперь волки к ней вообще не подойдут, и пропала привада, а с ней и охота. Но Толик мало кого слушал и в уме уже планировал, где он эти самые рога у себя в квартире к стенке присобачит.
Короткий зимний день быстро пролетел. Снова все собрались в зимовье. Разговоры уже велись лениво, в полудреме. Кто-то бросался картами, кто-то время от времени ворошил дрова в печке, запуская в помещение дымный чад. Было тепло и томно, а скоро и сонно. Завтра с утра было решено сделать несколько загонов по зайцу всем составом, чтобы не вхолостую закрытие сезона прошло, и еще до темноты выехать домой. Задолго до полуночи зимовье погрузилось в крепкий таежный сон.
Чуть рассвело, на другой день до туши наведался Славка-шофер. Убедившись, что она цела и волки к ней не подходили, он, не раздумывая слишком долго, отрубил от лося заднюю ляжку, загрузил ее кверху копытом в свой объемистый рюкзак и приволок к избушке. Пересуды начались немедленно:
— Ну, это уж слишком! Слава, ты что делаешь? Разве можно? Ведь он же труп.
— А вы что, решили, что я это мясо сам буду в пищу употреблять? — Отозвался шофер. — Вы же знаете, что у меня две гончих собаки. Вот и скормлю им.
Собаки у Славки действительно были. И то что он сейчас для них убоинки на пропитание странным, а тем более позорным уже ни для кого не показалось. А от зимовья немедленно трусцой отправились еще три человека и тоже собачники.
Короче говоря, лося начали кроить вдоль и поперек. Вслед за собачниками сбегали до него и все остальные, прикрываясь тем, что у кого-то брат, у кого-то тесть, а у кого-то вообще дальний родственник – и все держат овчарок, терьеров, ньюфов и даже болонок. Осталось от погибшего животного лишь только то, что и волкам негоже.
Вот так и прошло закрытие этого сезона охоты.
Мы все, что ездил в этот раз в лес, дружили семьями и часто вместе собирались на праздники. Так вот, самый ближайший к тому моменту женский день мы тоже отмечали большой компанией. Блюда готовили сами и несли к общему столу. А стол у нас на этот праздник был насыщен мясными приготовлениями. И хоть пытались хозяева заострить внимание на том, что, дескать, говядинка здесь в основном, всем ясно было, что это лосиное мясо. Говорить об этом, однако, открыто никто не говорил. А ели все с аппетитом.
02.01.2008 г.