Мое детство проходило в разнополярных мирах. "Новый мир" – это родительский дом, в котором воля родителей разрывала меня между школой обычной, школой музыкальной и секцией фигурного катания. Ничего изощреннее в деле превращения нормального мальчишки в аморфное, рефлексирующее создание, нельзя было придумать. Если есть нормальные мужики среди умеющих играть на скрипке фигуристов, заранее прошу у них прощения.
Обстоятельством сохранявшим во мне мое мальчишеское естество, было посещение "старого мира" – дома моих бабушки и дедушки, расположенного в рабоче-хулиганском районе с незатейливым названием Слободка. Там была другая атмосфера и другая эпоха. Слободка располагалась в балке. Туда не доходили шумы индустриального города. Здесь можно было увидеть фонарный столб из просмоленного дерева, "воздвигнутый" во времена электрификации. Канализационные люки и кирпичи слободских домов были испещрены надписями с "ятями". Старики носили френчи, брюки, заправленные в сапоги и фуражки а-ля Сталин. Местные мальчишки, поголовно, были сорванцами с уголовными ухватками. И наказания, к которым прибегали родители для усмирения этих сорви-голов, были мне непривычными и, на мой изнеженный вкус, слишком радикальными. Моим самым суровым наказанием было - играть опостылевшие гаммы. В Слободке-же звонкая материнская оплеуха считалась последним предупреждением невмеру расшалившемуся чаду. Далее следовала церемониальная экзекуция - порка лозой. Действо происходило, обязательно, на крыльце. Порку полагалось видеть как можно большему числу соседских мальчишек. Реквизит к спектаклю главное действующее лицо готовило само. Причем, ветки на лозу тщательно проверялись матерью перед употреблением... Высшим мальчишеским шиком было подняться после наказания, повернуться к притихшим соратникам, и изобразить улыбку на лице, залитом непросохшими еще слезами, а то и подмигнуть.
Эти пацаны приняли меня в свою вольницу и, как могли, ковали из меня мужчину. В семилетнем возрасте меня ввергли в шок, ознакомив с подробностями деторождения. Вернее, знакомили с подробностями одного только процесса - зачатия, притом, в понятиях далеко не научных. Данная лекция была обставлена как таинство, по антуражу похожее на таинство приема в ложу вольных каменщиков. Ближайший друг и сосед Санька отвел меня в закуток, в котором уже присутствовало трое-четверо приятелей. Те спросили, можно ли доверить мне тайну, и, получив положительный ответ, безжалостно растоптали мою "невинность" подробностями о том, что сейчас называется "секс". Жалкие клеветники хотели меня уверить, что подобный процесс предшествовал и моему появлению на свет, но это им не прошло. Таким безобразием мог заниматься кто угодно, но не мои родители. Помню, даже вывел в голове теорию, по которой выходило - чем существо стоит выше в иерархии дорогих мне существ, тем целомудренней его отношения с особой противоположного пола. Всем остальным, не охваченным моей шкалой ценностей, я милостиво предоставил свободу заниматься чем угодно.
Следующим шагом в моем возмужании были попытки курения. Начинал я курить по требованию и под присмотром того же Саньки. Первой сигаретой, которой я затянулся, была кубинская "Рейс" - ужасно крепкий табак, обернутый сладковатой тростниковой бумагой. Естественно, без фильтра. Это был первый раз в жизни, когда я почувствовал, что у меня есть легкие. Причем, сразу понял, что я их теряю. Они сгорают в испепеляющем жаре, втянутом мной с этой, первой в моей жизни, затяжкой.
Затем наступил этап противоправных действий. Имущественные преступления мы благородно отринули, а сразу перешли к покушению на жизнь. Вернее, на красоту. Вооружившись рогатками и самострелами пуляющими "шпунтиками" – загнутыми в крючек кусочками проволки – мы залегали в придорожных кустах, окаймлявших границу Слободки, и выжидали...Когда мимо проходила стайка девушек, одетых по моде того времени в мини-юбки, звучала санькина команда: "Огонь", и мы, мелкие садисты, посылали залп, целясь в незащищенные тканью бедра. Иногда содержание воплей подстреленных прелестниц значительно пополняло копилку знакомых нам нецензурных выражений.
Все навыки, преобретенные в Слободке, я привносил с собой в "новый мир". Я стал маленьким бузотером. Из подаренной, в надежде, что научусь на ней играть, скрипки, выпилил лобзиком два отличных индейских томогавка. А из смычка сплел великолепный кнут. Обладание такими уникальными игрушками, резко подняло мою популярность во дворе родительского дома. Я настоял,своими тупыми неуспехами, на прекращении посещения фигурного катания и музыкальной школы. Моя воля, отменил бы уроки математики и прочих точных наук, которые никогда не любил. Во всяком случае, резко снизил успеваемость по ним, сведя выполнение домашних заданий к символическому минимуму. Единственное, что примиряло меня со школьной программой - это уроки любимой мной истории и литературы. К подростковому возрасту я совершенно заматерел. И опошлился, как может олошлиться ребенок, только шагнувший в свое отрочество. Родители "положительных" детей уже стали запрещать своим чадам общаться с таким персонажем, как я.
К тому времени Слободку снесли, балку сровняли с землей и засадили парком. Жителей, включая моих бабушку и деда, рассеяли по различным "черемушкам". Товарищей моих детских "проказ", я не видел долгие годы.
Однажды, во время летних каникул между седьмым и восьмым классом, родители отослали меня в пионерский лагерь. От греха подальше...Там я так же продолжил деятельность мелкого бунтаря. Дисциплину не признавал вообще. В особенности игнорировал подъем и присутствие на линейках. Курил, матерился, смущал отрядных девчонок анекдотами, от которых сам бы покраснел, не будь к тому времени покрыт загаром. Не было в лагере драки в которой я бы не участвовал, а большинство и спровоцировал. Таким образом, я вскорости стал лагерным изгоем, общение с которым считалось дурным тоном, и появление в компании которого, мягко скажем, не приветствовалось.
Председателем совета лагерной дружины был мой незабвенный слободской "кореш"- Cанька, теперь уже комсомолец. Он был звездой всего лагеря. Музыкант и вокалист в лагерном ансамбле, приветливый парень, галантно относящийся ко всем, без исключения, девчонкам, которые все ,без исключения, были в него тайно или явно влюблены. Душа всех компаний, светский балагур, способный поддержать разговор на любую тему...Вот таким стал мой дружок вдали от влияния Слободки. Он вытравил Слободку из своей юной, комсомольской души. Он стал мной, каким предназначалось стать мне, не появись в моей жизни он сам. При встрече он уходил от всех воспоминаний о нашем развеселом слободском детстве и, очень деликатно, под видом крайней занятости, прерывал мои попытки пообщаться.
А я продолжал вести себя так, чтобы быть достойным той Слободки, которой уже не было, и дружбы того Саньки, которого уже никогда не будет...И вдруг, в какой-то момент, мне показалось, что я последний в этом мире человек, в сердце которому еще стучит Слободка ставнями своих, давно погасших, окон. Мне стало страшно и одиноко, и я заплакал. Это были последние слезы прощавшегося со мной детства.
© Copyright: Михаэль Верник, 2007
Свидетельство о публикации №2711270209