Самуил Минькин.
АРМИЯ.
Отрывок из повести "Возврвщение"
Летом 1956 года, к нам в радиолокационную роту, на военный аэродром в Толмачёво, Новосибирск, прибыл подполковник из полит. управления. Весь личный состав собрали около командного пункта, на лекцию о международном положении, оставив на дежурстве по одному человеку.
Мы разлеглись на траве, из командного пункта вынесли стол, накрыли красной скатертью, по одну сторону от подполковника сел командир роты, по другую комсорг Феоктистов. Подполковник подробно стал излагать о международном положении, об агрессивной политике капиталистических стран, о борьбе за мир Советского Союза и стран социализма.
Он, заострил внимание, об израильско-арабском конфликте, об агрессивной войне Израиля на Суэцком канале. О справедливой войне египетского народа с франко-израильским агрессором, о всемирной поддержке и помощи всего прогрессивного человечества, и социалистического лагеря народу Египта.
Подполковник отметил, что наша воинская часть постоянно занимает передовые места в боевой и политической подготовке, имеется ряд классных специалистов, и командование округа просила выявить, найдутся ли добровольцы, имеющие отличные знания и опыт, отличную дисциплину отправиться работать операторами радиолокационных станций, помогать братскому египетскому народу. Желающим будут предоставлены льготные условия. Затем выступили с патриотическими речами старший лейтенант, командир роты, и старший сержант комсорг Феоктистов.
Я всегда старался говорить правду, скрупулёзно выполнять свои обещания, верил и доверял людям (за свою наивность, часто оказывался в глупом положении). Я был комсомолец, считал себя передовой молодёжью, и ответственным за судьбы людей и страны. Кроме того, осточертела служба, и хотелось каких-то перемен. Вместе с ёщё несколькими добровольцами я записался отправиться служить в район боевых действий на стороне Египта. Я полагал, что Феоктистов запишется в добровольцы первым, как патриот, как комсорг, выступавший с пламенными речами, как кандидат в члены партии, но как потом выяснилось, он только агитировал других.
В роте я считался лучшим операторов, мня, вызывали на станцию вести цели, когда была ответственная работа, меня, посылали делать профилактику материальной части. С офицерами и начальником станции, старшим лейтенантом Рудиком, перепаивал схемы, когда нужно было что-то изменить и усовершенствовать. Одновременно считался одним из нерадивых солдат, постоянно мыл полы, получал наряды вне очереди рабочим по кухне, и получал прочие унизительные работы. Меня начальство старались перевоспитать, за неумение подчиняться, за мой окаянный дух делать всё по-своему, за неуживчивый характер, за упрямство, за обидчивость и ходить обиженным на обидчика, стараясь чем-то отомстить. Любил пошутить над больным местом человека, не взирая на личность.
ШКОЛА.
Годичную школу операторов в городе Алапаевске, окончил одним из лучших. На экзаменах по основным предметам, электротехнике, радиотехнике и материальной части, получил одни пятерки. Изучал эти дисциплины не раде отметок, чтобы быть лучшим, эти дисциплины меня просто интересовали. В школе было около двухсот человек, и устаревшего оборудования не хватало. Майору, начальнику материальной части Гуревичу предложил конструкцию тренажера. На экране, перемещалась светящаяся точка, где были размечены дальность и азимут. Майор ухватился за эту идею, он забирал меня вместо наряда в мастерские. Мы подружились, изготовляя тренажёр, разговаривали на равных, чем мог, старался он мне помочь.
Меня и приятеля Капелюша Виктора послали патрулировать, с начальником патруля капитаном из хозяйственного взвода. Покрутившись с час в центре города, капитан дал на четвёрку, и послал в гастроном, сказав, что мы, если хотим, можем тоже по капелюше. Зайдя в кафе, капитан за отдельным столиком поужинал, мы за другим столиком, распили четверку. Через часок, проходя мимо гастронома, взяли ещё две четверки, в том же кафе за отдельными столиками распили. На третий раз, не соблюдая субординацию, все втроём сидели за одним столиком. Мы наклюкались так, что втроём ходили в обнимку по городу Алопаевску, и орали песни во всё горло. Ровно в двенадцать мы прибыли на проходные ели держась на ногах.
На следующий день, майор забрал меня в мастерскую, и предупредил, что начальник школы допытывается, кто такие, трое военных вчера вечером в пьяном виде ходили по городу и орали песни. В городе стояла одна наша воинская часть, начальник убеждён, что военнослужащие были из нашей части. Майор сказал, что утром на совещании он промолчал, потому что видел меня, в гастрономе уже в пьяном виде, когда покупал водку.
Несколько раз за время службы я сидел на гауптвахте. Первый раз в школе, когда с приятелем находясь в карауле, во время бодрствования отравились в кино, которое было рядом с караульным помещением. Там нас прихватил командир роты, вывел из кинотеатра, тут же объявил нам по десять суток ареста. Мы прямо из караула попали на гауптвахту. Эта первая губа (солдатское название) произвела на меня хорошее воспоминание. В одиноко стоящем, деревянном доме, под охраной находилось человек шесть, все из хозяйственного взвода служившие третий год, сидевшие за пьянство и самоволку.
Гауптвахта находилась на отшибе, и через дыры в заборе можно было проникать в город. Первую ночь сам шеф повар притащил пол ведра варёного мяса, и передал через охрану друзьям, для подкрепления попавшим за решётку. Кормили в школе плохо, и мы первый год ходили полу голодными. Для арестованных на завтрак, обед и ужен, повара с чувством жалости накладывали так, что мы ели поедали порцию, и часть отдавали голодным караульным.
Во всех стариков сидевших, но губе были подружки в городе, когда им стало известно, что из-за них ребят посадили на гауптвахту, подружки стали через забор проникать к гауптвахте, и с задней стороны, что не видна была охране, передавали через решётку в окне передачи. Подружки сменялись одна за другой, старались утешить своих кавалеров, а мы объедались колбасой, консервами, булочками и компотом из банок. Наши охранники только смотрели и облизывались, но чтобы они молчали, приходилось делиться.
Целыми днями мы валялись на деревянном полу на бушлатах, рассказывали всевозможные истории, особенно старики, хвастались своими победами у Алапаевских женщин. Или нас выгоняли под конвоем на уборку территории внутри или вокруг расположения. В Алопаевске было какое-то производство, где со времён войны там работали одни женщины, и жили в бараках рядом с расположением нашей части.
Учебные классы находились за территорией воинской части, нас строем повзводно водили туда на занятия. Однажды нас восемь человек арестованных под конвоем двух старослужащих повели убирать учебные классы. Ещё по дороге туда, один из арестованных договорился с конвоирами сбегать к подружке. Помахав часа два метлами и граблями, как прибежал наш арестованный, со словами:
- Кончай пахать, пошли, там уже всё готово.
Мы сложили "шансовый" инструмент, и отправились в один из бараков. В большой комнате, были составлены столы, стояли длинные скамейки, и находилось несколько молодых женщин. Столы были уставлены бутылками с водкой и закуской. Конвоиры оставили свои карабины в коридоре, мы расселись за столы.
Рядом со мной с правой стороны сидела молодая женщина, довольно симпатичная без ноги, костыли приткнула к стене. Она сразу стала расспрашивать меня, откуда я, как идет служба? Она налила мне стакан водки, себе половину, чокнулась со мной, мы выпили, она стала мне подкладывать в тарелку винегрет, сало приговаривая:
- Ешь солдатик, там небось, голодный ходишь.
Выпили ещё, я почувствовал, как она ко мне прижимается, я старался отодвинуться, но на лавке так плотно сидели, что нельзя было сдвинуться на миллиметр. Ребята уже захмелели, стали что- то друг другу доказывать, некоторые, вытащив своих подружек из-за стола, куда-то смылись.
Рядом со мной стояла ширма, отгораживавшая кровать. За ширмой слышны были голоса:
- Ну, что, Ты, неудобно, смотри, сколько здесь народа.
- Да, что неудобно, видишь в каком я положении, я ведь по тебе соскучился, помираю, а тут подвернулась такая возможность, мне ещё сидеть и сидеть. Не боись, свои ребята.
Моя одноногая, стала мне говорить, что когда пойду в увольнение, чтобы пришёл к ней в гости, и что живёт она в этом же бараке.
Вместе с приятелем вышли из комнаты, в коридоре в одном и другом углу, арестант и конвоир жмали своих подружек. Конвоир крикнул нам:
- Заберите карабины.
Мы взяли, повесили на плечо карабины, и около часа ещё стояли на улице, ожидая ребят, пока они занимались любовью.
Десять дней проведённые на гауптвахте, были отдыхом от распорядка дня, ежедневной строевой подготовки, от скудной солдатской пищи. Одно было неудобство, что не было там кроватей, а приходилось валяться на полу.
СЛУЖБА В НОВОСИБИРСКЕ,
Со школы нас шесть человек, прибыли в отдельную радиолокационную роту в Новосибирск. Переночевав, утром на разводе, командир роты старший лейтенант Дубинин (по-видимому уже ознакомился с нашими документами), поставил нас новоприбывших перед строем, и на меня сразу сказал:
- Это отличник. Он уже знал все наши фамилии, и каждому давал характеристику.
Меня определили оператором на станцию П–10, хотя специализировался работать на П–20. Но я по своей простате и наивности, как обычно со мной бывает, не оценил обстановку. На станции П-10 был сержант, который должен был осенью демобилизоваться. Командование ротой решило меня поставить стажироваться, и оставить сержантом на П-10. Служащие солдаты в роте сразу уразумели, что я буду сержантом, и стали меня поздравлять.
Я возомнил себе, что уже сержант, командир на станции, подстригся под бокс, и отпустил усы (сержантам разрешалось стричься под бокс, солдатам на третий год службы). Дня через три, на утреннем разводе, командир роты, разглядел у меня усы, и приказал:
- Минькин, сбрить усы.
Я знал, что носить усы, личное дело каждого, и никакие командиры не имеют права заставлять сбривать усы, и заявил:
- Усы это моё личное дело.
Этим приказом я почувствовал себя униженным и оскорблённым, что вмешиваются в мою личную жизнь, что на любую мелочь нужно просить разрешение, и не стал сбривать.
На следующем разводе командир роты приказал мне выйти со строя и вторично приказал сбрить усы и подстричься наголо. Обида и злость одолевала меня. Подстричься подстригся, а усы сбривать не стал. На третий день, на утреннем разводе, за не выполнение приказа, объявил мне пять суток ареста. И так вместо должности сержанта меня отправили на гарнизонную гауптвахту.
Гарнизонная гауптвахта в военном городке Толмачёво состояла из караульного помещения, большой комнаты, простого ареста, и комнаты на два человека строгого ареста. Строгого ареста гауптвахта отличалась тем, что скудную, солдатскую пайку один день давали, другой день только воду, но не гоняли на работы. Дежурные офицеры, разговаривали с арестованными командным, резким, грубым голосом, строго по уставу, не давая ни каких поблажек.
Когда у меня забрали шинель, шапку ремень, впихнули в холодную комнату с цементным полм, и за мной захлопнулась тяжёлая металлическая дверь, и щёлкнул засов, я понял, что этих пять дней будет пережить не легко. В комнате было два арестованных, и одна табуретка. Как потом выяснилось, что на табуретке нужно сидеть по очереди, остальным стоять, или ходить по комнате. Я попробовал лечь на цементный пол, холод, через тонкую гимнастёрку стал сразу проникать внутрь тела, больше пяти минут лежать было не возможно.
Заключённые все время находились под наблюдением, и видно было, как в отверстии двери периодически появлялся чей-то глаз. Три раза в день, в двери откидывалась дверца, и через неё подавали в алюминиевой миске пайку. В туалет, который находился в этом же помещении, водили под конвоем. К стене были приделаны полки, которые замкнуты были днём и поднимались на ночь. На ночь выдавали шинели. Ежедневно гоняли на работы, мыть полы, драить туалеты, капать канавы, подметать улицу.
Чем жёстче со мной обращались, тем сильнее у меня росло сопротивление, и усы не сбривал. Вернувшись с гауптвахты, капитан Дубинин спросил:
- Усы не будешь сбривать?. Я ответил:
- Нет.
- Тогда, Ты, у меня каждый день после отбоя будешь мыть полы, и через день ходить на кухню.
Так продолжалось недели две, после отбоя мыл всю казарму, через день ходил на сутки рабочим по кухне. Потом от меня отступились, перевели на станцию П–20, стали назначать на дежурство.
Усы выросли рыжие, редкие, некрасивые, когда от меня отстали, усы я сбрил. Я никак не мог привыкнуть к армейской жизни. Я никогда не мог и не хотел льстить и угождать. Был своевольным, не умел подчиняться. Если человек держал себя достойно, независимо, его старались сломать и унизить, превратить в послушную скотину. И все-таки Дубинин не смог меня заставить сломаться, хотя я многое потерял.
Вторично я попал на гауптвахту, весной 1957 года. Казарма состояла из двух больших комнат, в каждой стояла печь. Когда зимой температура иногда доходила до минус сорока, дневальные печи топили всю ночь. Наступила весна, начал таить снег, ночью температура стала не ниже трёх градусов. Виктор Капелюш, с которым я служил третий год, с первого дня службы, был дневальным, затопил одну печь, и все ребята стали просить не топить вторую печь, иначе ночью душно спать.
Дежурный по роте младший сержант Пасько, украинец, второй год службы, только окончивший школу сержантов, которого в роте сразу не возлюбили, за его рьяное отношение к службе, зашёл в казарму, и приказал затопить вторую печь. Солдаты, которые были в казарме и уже легли спать стали просить, дневального не топить вторую печь. Тогда Пасько в приказном порядке приказал:
- Рядовой Капелюш, приказываю затопить вторую печь.
- А пошёл, Ты к..........матери" – ответил Виктор, и не стал топить печь.
Утром на разводе старший лейтенант Дубинин объявил Капелюшу пятнадцать суток строгого ареста (на строгом аресте через день давали кушать), за отказ выполнить приказ командира. Через пятнадцать суток привезли Капелюша с гарнизонной гауптвахты. Исхудалый, заросший, бегающие глаза, молчаливый, морально подавленный, даже со мной не хотел разговаривать.
Дня через три, состоялось комсомольское собрание, тема - приказ командира – закон для подчинённого.
Комсорг Феоктистов (по-видимому, с согласия командира роты) выступил с резкой критикой, что в роте произошло ч. п., что солдат Капелюш отказался выполнять приказ командира, и больше того послал матом, нарушив устав, основу воинской дисциплины, предложил обсудить этот случай, и внёс предложение исключить рядового Капелюша из комсомола.
После Феоктистова выступило ещё несколько подготовленных солдат – комсомольцев, которые приводили примеры, как коммунисты и комсомольцы, в первых рядах шли в бой, по приказу командиров, а такай как Капелюш, в ответственную минуту, мог отказаться выполнять приказ и превратиться в предателя, и так далее, и такому нет места в комсомоле.
Капелюша посадили так, чтобы он был у всех на виду, на впалых выбритых щеках видна была бледность, он был сломлен. Командир роты сидел среди офицеров и солдат, и видно было, как он удовлетворён выступающими. Я понимал, что по сценарию собрания, сейчас предоставят слово Капелюшу, что он готов каяться, и просить прощения.
Меня возмущала эта разыгранная драма, унизить и сломать человека до конца. Почему ни кто не заступится, ведь событие в казарме произошла у всех на глазах, все были солидарны с Капелюшем, а теперь сидят поджавши хвост. Я взял слово:
- Я хотел бы, чтобы мне ответили на один простой вопрос? Почему, когда вся казарма просила не затапливать вторую печь, потому, что ночью душно, и от скопления людей духоты не возможно спать, в этом не большом помещении, почему с нами не считаются, ведь мы живые люди? Команды тоже бывают глупые, разве не мало во время войны было безграмотных командиров, что по их приказу погибали целые воинские части. Почему здесь никто не говорит, почему произошла конфликтная ситуация? Почему за солдата некому заступиться? По уставу мы должны любить своих командиров, а этого сержанта
терпеть не могут. Это хорошо, что Капелюш ещё выдержанный и терпеливый и то сорвался, а если бы это было со мной.
Феоктистов прервал моё выступление, сказав:
- Минькин, что ты мелишь? Ты, соображаешь, что, говоришь?
- Соображаю, и считаю своим долгом заступиться за товарища, он и так уже понес не заслуженное суровое наказание. Предлагаю выговор.
Цель комсомольского собрания было сорвано. Я видел, как поблескивали глаза командира роты. Собрание теперь переключилось на меня. Выступил замполит, и сказал, что теперь ему ясно, почему в роте отсутствует воинская дисциплина. Что именно такие, как Минькин её разваливают. Что меня нужно изолировать, и командование по мне, должно принять самые решительные меры, солдаты, которые разваливают дисциплину внутри воинской части их сразу нужно судить военным трибуналом. Старшина, то же обрушился на меня, что я самый не дисциплинированный солдат, разгильдяй и провокатор разлагающий воинскую дисциплину. По-видимому, чтобы разрядить ситуацию, предложил строгий выговор Капелюшу. Это предложение было принято.
После собрания подошёл Дубинин и сказал:
- Ну почему, Ты, такой въедливый, не послушный, все хочешь сделать по-своему? Вот был бы, Ты, такой как Вася, Тебе бы цены не было. За то, что сегодня сорвал комсомольское собрание, безнаказанным не останешься.
- А за что меня наказывать, имею право высказать своё мнение на комсомольском собрании? Я ничего не придумал, всё так было.
- Имеешь, имеешь – сказал старший лейтенант, и ушёл.
В те времена я здорово рисковал, хорошо, что были после сталинские времена, такое выступление в период Сталина, я просто исчез бы.
Вася, у нас был деревенский парень, дебил, удивительно, как он попал в радиолокационные войска. К дежурству его на станциях близко не подпускали, но командир роты нашёл ему применение. За расположением части начинались бесконечные болота и там, на возвышенности на сухом месте построили сарай, где держали ротных свиней. В обязанности Васи входило ухаживать за свиньями.
В дальнейшем ему достали лошадь и телегу, и он лазил по болоту, косил сено, подъезжал к столовой забирал отходы, ездил в Толмачёва за отходами, и там же выполнял какие то услуги начальству. Ему присвоили звание ефрейтора, но обязательно нужно было быть утром на разводе, а вечером на вечерней проверке, освобождён был от всех нарядов. Особенностью Васи было, когда ему давали поручения, он вытягивался в струнку, лицо становилось серьёзным, сосредоточенным, глаза выпучивались, честь отдавал всем подряд, офицерам и сержантам, и некоторым солдатам, по всем правилам, как было нарисовано на плакатах. Командир роты всем говорил:
- Учитесь у Васи отдавать честь.
Три раза в год на октябрьские праздники, новый год и первое мая кололи поросенка. Какая–то часть шла на праздничный обед. Солдатам давали дополнительно по котлете, остальное распределялось между офицерами и старшинами сверхсрочниками. Я был в наряде на К.П., при мне Вася разрубил оставшуюся часть поросёнка, командир роты на столе разложил всё мясо на восемь кучек, и поименно говорил каждому, какую взять кучку. Офицер или старшина подходил к столу и забирал в авоську указанную им свою порцию мяса.
Каждый раз, командир роты, поздравляя личный состав с праздником, называл отличников боевой и политической подготовки, вручал им грамоты и подарки, каждый раз отличником был Вася.
Долго ожидать наказания не пришлось. Дня через три, после комсомольского собрания, я был назначен в нард рабочим по кухне, после обеда, перемыв всю посуду, подметал зал. Было около четырёх, наряд мой заканчивался, в столовую зашёл старший лейтенант Дубинин. Осмотревшись, стал на меня орать:
- Почему такая грязь в столовой.
Стал разбрасывать сложенные алюминиевые миски, крича:
- Все перемыть, бери ведра и бегом за водой, выдраить все полы.
Я взял вёдра и пошёл к колодцу за водой. Дубинин вышел за мной и стал кричать:
- Бегом!
Я понял, что он вяжется ко мне специально, и чтобы я не делал, все равно наказания мне не избежать. Я пошёл ещё медленнее, терпеть никогда не мог, когда на меня орут.
- Рядовой Минькин, я приказываю, бегом, – кричал Дубинин.
Я пошёл ещё медленнее.
Я медленно набрал воду в колодце, и медленно возвращался с полными вёдрами, а ротный стоял, весь кипел и кричал:
- Бегом!
Подойдя к крыльцу, я поставил ведра рядом ротным, вода выплеснулась и облила его начищенные, хромовые сапоги. Командир роты был взбешён, он готов был разорвать меня на части.
-Пять суток строгого ареста, – захлёбываясь от злости кричал ротный.
В этот же день старшина отвёз меня на гарнизонную гауптвахту. Через пять дней, вернувшись в роту, мне сказали, что сержанта Пасько перевели в другую часть.
Несмотря на то, что я был нерадивым солдатом, за три года службы, я два раза побывал в отпуске. Немногим удалось в нашей части за время службы два раза побывать в отпуске, и съездить домой в Белоруссию.
Летом на втором году службы, я обратился к командиру роты устроить в волейбольную площадку. Ротный поддержал мою просьбу, привёз сетку мячи. Мы несколько ребят, вкопали столбы, разметили и расчистили площадку, утрамбовали глиной, волейбол всегда была моя любимая игра, она была популярна у меня на родине.
Хорошим игроком я никогда не был, но здесь, когда попробовали играть, то оказалось, что я один из лучших. Командир роты сразу сделал меня капитаном команды, заявив, что будет в роте команда, тренироваться, чтобы участвовать в дивизионных соревнованиях. Теперь вечером в свободное от нарядов время, и по воскресеньям резались в волейбол. К нам подключились офицеры, желающие поиграть, но уровень игры был низким.
К концу лета нас отправили в Усть-Каменогорск на соревнования. Целую неделю жили без распорядка дня, тренировались, выступали, Вечером нас спортсменов отпускали в город, и мы отправлялись в парк на танцы. Мы играли плохо, но приехали команды хуже нас. Мы заняли третье место, чем очень порадовали командира роты.
Первый отпуск я заработал на пустяке, стоило мне начать поддакивать командиру роты, выполняя небольшую его просьбу. Я был в наряде на КП, должна была быть инспекторская проверка. В роте везде всё чистили и драили. На КП, я мыл полы, все протирал, передвигал столы, планшеты, к концу дежурства, уже вроде был полный порядок. Командир роты, находившийся на КП, спросил меня:
- Как, Ты, думаешь, всё нормально?
Я ответил:
- Полный порядок товарищ старший лейтенант.
Тогда он мне говорит:
- Давай пройдёмся, посмотрим ещё раз.
Я вслед за ним походили по КП, вышли во двор, обошли вокруг всю часть, зашли в казарму, в столовую, вернулись, и он спрашивает:
- Ну, что тут ещё можно сделать?
Я возьми да ляпни:
- У старшины есть белила, можно было бы на КП освежить окна и двери.
- Правильно, как же это я не додумался, молодец, что подсказал. А, Ты, можешь сделать, чтобы к утру было покрашено?
Я сказал, что могу. Сразу же после инспекторской проверки командир роты перед строем объявил мне:
- За отличное выполнение ответственного задания, объявить десятидневный отпуск на родину.
Продолжение «НИНА» http://www.proza.ru/2007/12/30/270