В 1957 году у меня появилась крошечная сестрёнка. Родители назвали её Люба. Года через два она научилась говорить. На вопрос: «Как тебя зовут?», гордо отвечала: «Уба!»
Однажды это крошечное существо забралось на папин письменный стол и опрокинула чернильницу. Я застал её сидящей на столе и развозящей пальцем чернила по всей поверхности стола. При этом она сама себя ругала: «Сволочь, сволочь я. Чернила пролила.» Где и как она восприняла это слово? Ведь дома у нас никогда его не употребляли. Может бабушка обмолвилась?
Как-то вечером («Убе» было тогда уже три года) мы оставались дома одни. У меня в была припасена бутылка (дефицитнейшего тогда) пива и одна вобла. Я с чувством и толком начал употреблять этот продукт. Подходит Любочка и интересуется, что это такое вкусное ест и пьёт братик. Узнав новые слова «вобла и пиво» просит воблы. Мне очень жалко делиться с ребёнком мужскими деликатесами. И я хитро отвечаю, что вобла положена только к пиву. (Само собой разумеется, что ребёнку пиво нельзя... Только ребёнок-то об этом не знает...) И Люба тут же просит: "Дай пива!" Мне жалко пива, но отказать ей в пиве я уже не могу. Пиво она пьёт и морщится: горькое! Ну, вот, говорю, значит и воблы тебе нельзя. (Наконец-то я один предамся кайфу!) Но уже через пару минут она подходит и требует: "Дай!"
Что, спрашиваю, воблу хочешь? Нет, говорит Люба, дай пиво! И она пьёт его с явным удовольствием, а потом просит воблы... Отказаать ни в пиве, ни в вобле уже совсем невозможно... Так я был наказан за жадность!