ЯНВАРЬ. ГОСПОДИН САМОГОНИЧ. ПОРТВЕЙН.
Самогония (САМая ОГромная Островная Народная ИмпериЯ, бывш. Бивень) – государство в Юго-Западной части Океана им. Стакания Самогонича. Расположено на двух основных островах – Стакания (северном) и Самогонича (южном)... Население – 2,7 млн. чел., из них городского 81%, в основном стакане... Официальный язык – стаканский. Официальная религия – культ Великого Стакания. Столица – Великое Самогоничево. Государственное устройство – самогоничевская республика. Глава государства – Император Самогонич ...
(из записок, найденных в посмертных бумагах г-на Самогонича)
Пароход на Эыанию должен был отойти ещё час назад, но из-за ухудшения метеоусловий рейс отложили до улучшения этих самых условий. Купец узнал об этом только когда прибыл в порт, и был чрезвычайно раздосадован. Какой-нибудь гордевропец на его месте, вероятно бы, заметил: «L’affaire prend une mauvaise tournure» . Но г-н Свистоплюшкин, как известно, не имел склонности философствовать по-гордевропски, к тому же в нынешнем Бивне делать это считалось непатриотичным.
Очень не любил наш герой такие вот ситуации. Хуже всего, что при всём богатстве выбора никакой альтернативы тупому ожидания у моря погоды у него не имелось. Возвращаться домой было, по меньшей мере, нелогично – а ну как посадку объявят, пока он туда-сюда ездить будет? Сидеть в душном портовом зале ожидания, воротя нос от вонючих носков бомжей, поджимая ноги, дабы их не отдавили бегающие повсюду чумазые бузуйские дети и сторожить чемоданы, чтобы их не сперли околачивающиеся тут же воришкообразные личности, купца тоже не прельщало. Свистоплюшкин поднялся было на второй этаж, чтобы отвести душу стопочкой-другой джина в кафетерии с характерными названием «Проехали!», но и тут его преследовал злой рок. На дверях заведения общепита красовался ржавый замок, а рядом с ним бумажка «Ушол в УЖОР. Вирнус вирняк».
Раньше в порту действовала специальная комната для высокопоставленных гостей с диванами, свежими газетами и недорогим баром. В прошлом Свистоплюшкин не раз коротал в ней время, когда случалось задерживаться. Однако в современной Империи привилегированными персонами считалисьактивисты Сабантуйных Бригад, бойцы Сабантуйного Спецназа, члены БОРОВа, а также пупсы УЖОРов, УЖАРов, УЖЮРов и прочие разномастные чиновнички. Сидеть с ними в одной компании и слушать их похабщину, кого ещё посадили и кому засадили, у купца охоты было ещё меньше, чем якшаться с бузуйнёй в общем зале. Поэтому единственно возможным времяпрепровождением было попытаться поискать работающий кабачок на набережной. Повелев дворецкому присматривать за багажом, купец решил выйти на свежий воздух.
На улице стояла наимерзейшая погода, типичная для Кукуева с ноября по апрель. Густой туман молочным киселём (хоть ножом режь) окутывал всё вокруг. Порывистый ветер швырял в лицо мокрый снег, переходящий в замёрзший дождь. На земле он тут же таял, смешиваясь с уличной слякотью в жидкую кашу. Грязи на улицах Кукуева всегда было вдосталь, ныне же её количество возросло многократно. Грязь разносили толпы бузуев, ежедневно то тут, то там собиравшиеся на митинги в поддержку возведения Стакашки в сан Императора Байковой Империи, Великой Очень (их народ метко прозвал «стаканинги»), отмечая каждое новое место кучами бумаги, окурков, огрызков и плевков. Грязь натаскивали сапоги сабантуйщиков и эсэсовцев, маршировавших по полям, а затем митинговавших и разгонявших митинги на улицах. Наконец, грязь элементарно не убирали бузуи-дворники, которым делать это было некогда, ибо с утра до вечера они, подобно прочим бездельникам, кочевали с одного стаканинга на другой, радея о величии Старшого Баечника и получая от его щедрот за это свои полушки. К грязи и туману примешивался ещё едкий дым горящих мусорных баков. Поскольку они не вывозились неделями (ассенизационные арбы были заняты в основном развозом бузуев по стаканингам), огонь был единственным средством хоть как-то уменьшить груды отходов, а также изгнать оттуда крыс, кошек, скунсов и бдечо.
В былые времена на набережной не было проходу от фланирующих парочек, расхристанных хлыщей, гуляющих семейств и другого местного и приезжего люда. Буквально через каждые десять метров зазывалы приглашали сфотографироваться с обезьянкой, совершить морскую прогулку и, конечно же, заглянуть в различные питейные заведения. В центре набережной горделиво высилась пятиметровый памятник покровительнице города – Святой Кукуне, точь-в-точь такой, как стоял у купца на столе, только раз в полсотни побольше.
Сейчас на всей прибрежной полосе лежала мерзость запустения. Даже статуя, казалось, смотрела с высоты на всё, что творилось у её ног не то, что бы с презрением, а, скорее, с жалостью. Клумбы, ещё недавно составлявшие украшение набережной, были безжалостно вытоптаны. Уцелели лишь несколько кактусов, да и на них завсегдатаи стаканингов уже успели выцарапать надписи сообразно своему бузуйскому интеллекту. Питейные же заведения и вовсе имели жалкий вид. Свистоплюшкин проходил одно за другим знакомые места, и всюду его встречал прах и тлен.
Вот «Промочигорло». Двери заколочены, а хозяин, г-н Балабольский уже давно на каторге в Нукерии за симпатии к хачинскому подполью. Далее «Шальвары 62-го размера» г-на Шароварова. Тоже закрыто. По слухам, владелец ещё успел его продать, а сам вовремя уехал во Своясию. Любимый некогда «Gorgee Lampee de Gin» . Эх, какой джин здесь подавал г-н Огурцовкин! Самый что ни на есть наисвежайший, прямо с корридонских судов разгружаемый. Подвело иноязычное название. Теперь окна забиты крест-накрест, на двери парашливой краской намазюкано «Самагонеча в импиратары!», а под надписью – большая куча дерьма. А вот и пивной рай «La Veine de Biere» , где так любил в лучшие времена кутить боярин Бичеватенький. Здесь сабантуйщики поорудовали с особой силой. Похоже было, что в кабачке вначале всё разгромили внутри, а потом подожгли снаружи. Только пара замерзших бдечо сейчас сиротливо жалась друг к другу на обгоревших балках. Из глубины пепелища вылетел полуобгорелый лист и уцепился за ногу купца. На нём проступали строчки какого-то стиха:
Зачем дураку корона,
Вы спросите? Я отвечу:
Напялит дурак корону
И думает – мудрым стал…
Свистоплюшкин хотел рассмотреть листок попристальней, но порыв ветра тотчас же унёс его ввысь.
Вдруг посреди этого разора, будто пряничный теремок, приветливо засветился огнями работающий кабачок. Купец, не надеясь уже найти на мёртвой набережной живую душу, направился туда. Сомнений быть не могло: перед ним стоял тот самый приснопамятный «Дикий Аул», где две зимы назад он впервые узнал о существовании г-на Самогонича, тогда ещё просто фициянта Стакашки. На фоне соседних руин это великолепие выглядело прямо-таки сюрреалистично. Золочёная доска у входа гласила: «Кафе-бар имени Стакания Самогонича. Здесь начинал свою великую карьеру простым официантом достославный сын земли байканской, Старшой Баечник Байковой Империи, Великой Очень, господин Стаканий Самогонич. Славься в веках, наш несравненный вождь!»
Поддавшись ностальгии, к тому же продрогнув на ветру, купец вошёл в кафе. Там было почти всё так же, как и раньше, но с одним важным отличием. Все стены питейного заведения сверху донизу теперь были увешаны картинами маслом с изображением Старшого Баечника. Г-н Самогонич принимает парад Сабантуйных Бригад. Г-н Самогонич встречается с послами иностранных государств. Г-н Самогонич руками по локоть в крови самолично разделывает свиную тушу. Г-н Самогонич и седовласый старец (конечно же, г-н Мухобойкин) читают какую-то рукопись. Г-н Самогонич в окружении юнсабовцев качает на руках щекастого младенца. Г-н Самогонич тут, г-н Самогонич там, г-н Самогонич с теми, г-н Самогонич с этими…
И самый главный портрет – от пола до потолка – смотрел на посетителей со стены напротив двери. Здесь Стакашка в полной парадной форме генерал-шута Сабантуйных Бригад при шитых золотом рогожных эполетах и полагающихся ему по чину буарафмёчжах стоял, держа в левой руке Энциклопию Баек, а в правой – поднос с двумя рюмками и графином. На заднем плане угадывались мелкие фигурки Великого Баечника, Ояврика, Глеба Байканида и прочего байканского святого семейства, служившего фоном главному персонажу. Внизу стояла подпись придворного художника г-на Арбоглоталкина. Особенно реалистично живописцу удался тот самый знаменитый рыбий взгляд, которым славился Старшой Баечник. Каждый входивший в кабачок тут же сталкивался с ним глазами и инстинктивно готов был броситься портрету в ноги, признаваясь во всех грехах, пока не обнаруживал свою оплошность. Купец в первый миг тоже чуть было не поддался верноподданническому искушению, но вовремя спохватился.
Внутри было тепло, светло и почти пусто. Только двое господ с азартом играли за отдалённым столиком, как будто не вставая оттуда с момента последнего визита купца. Свистоплюшкин прошёл вглубь заведения, сел за столик и приготовился что-нибудь заказать, как вдруг из-за спины его окликнули:
– Господин Свистоплюшкин! Присаживайтесь ко мне!
Голос до такой степени походил на Стакашкин, что купец даже удивился: «Надо же, понимает ли, не только нарисовали похоже, но и голос подобрали. Силён Арбоглоталкин!».
Недавно от г-на Балалайкина, вернувшегося из Квихоже, он слышал, что вострые на ум гордевропцы выдумали хитрый прибор, фонографом именуемый. Якобы на валик, покрытый воском, они исхитрились записать человечий голос, а потом, крутя этот валик, с помощью иголки и рупора голос тот можно было услышать. «Как настоящий, ей-баечник не вру, правда, скрыпит и сипит, но чего говорит, разобрать можно», – клялся меховщик. Доверять ему можно было хотя бы потому, что жена его тут же возжелала такую же машинку, дабы наслаждаться пением г-на Котоблезлого в домашних условиях. «Может, и здесь такой же фонограф уже приобрели?» – подумал наш герой, а голос меж тем зазвучал вновь:
– Господин Свистоплюшкин, я к вам обращаюсь!
Удивлённый купец обернулся на портрет и не поверил своим глазам. Рядом с картиной за столиком сидел не кто иной, как господин Самогонич собственной персоной! В отличие от своего живописного двойника, одет он был в рабочий костюм бузуйских фициянтов – косоворотку, шаровары и ичиги. Наверное, купец выглядел чрезвычайно нелепо, ибо даже в рыбьем взоре Стакашки появился какой-то проблеск усмешки.
– Да вы не бойтесь, господин Свистоплюшкин. Присаживайтесь ко мне, поговорим. Я вас фрикасе угощу. Вы ведь любите фрикасе? Я помню, помню…
Вот уж кого-кого не ожидал встретить купец в последние часы пребывания на родной земле, так это Старшого Баечника. За последний год усилиями холуёв и пропагандонов (как внароде метко прозвали ПУПСов из Министерства печати и пропаганды, подручных г-на Мухобойкина) Старшой Баечникг-н Самогонич превратился в своего рода фигуру умолчания. О нём все ежедневно слышали и читали, но воочию практически никто не видел. Приёмы рядовых граждан давно вели ПУПСы разных мастей, на официальных встречах замещали министры и сабантуйные генералы, и даже по зарубежным странам ездила его chargee d’affaires г-жа Домуха со своей свитой, ставшая к этому времени премьер-министром Бивня (нередко манкируя сопровождением министра иностранных дел г-на Мурлобузуича). Периодически же возникавшие слухи не то о некоей болезни Старшого Баечника, не то вовсе о его кончине быстро развеивали отряды СС путём ликвидации сомневавшихся. Как бы то ни было, купцу впервые после торжественного приёма во дворце почти год назад пришлось лицезреть главу страны так близко. И, понимаете ли, где! В ну совершенно неподходящем для национального лидера месте.
Господин Свистоплюшкин присел за столик господина Самогонича. Тот, рыбьеглазо взглянув, спросил, что называется, sans facon :
– Господин купец, а вы, говорят, за границу податься собрались?
– Кх… кто говорит? – поперхнулся слюной Свистоплюшкин.
– Кто надо, тот и говорит, – отрезал Стакашка. – Что это вы так взволновались? Давайте лучше с вами портвейну по рюмочке выпьем. Я этот напиток ещё в бытность моего здесь официантствования оценил.
Бесшумно выросший за его спиной половой поставил на стол две тарелочки ароматного фрикасе из свинины со спаржей и шампиньонами и два хрустальных бокала, наполненных тёмно-коричневым вином.
– Рекомендую, господин купец. Отличный национальный напиток. Производится госкорпорацией «Бивпорт». Всё под контролем государства, все по стандарту. За ваше успешное отплытие, господин Свистоплюшкин.
Купец выпил и закашлялся. «Бивпорт» больше напоминал настойку портянок на сивухе и ничем – благородное вино, столь любимое покойным г-ном Хрючатниковым. Стакашка это заметил.
– Не нравится, что ли, государственный напиток? Непатриотичный вы, господин купец. Оттого и сбежать из Империи хотите?
Свистоплюшкину намёк Самогонича не пришёлся по душе.
– Да кто вам, знаете ли, сказал, что я сбегать собрался? Дела у меня в Нюсиса-Угау, де-ла, понимаете ли, а туда корабли зимой не ходят. Вот придётся через Эыанию добираться. А это путь, знаете ли, неблизкий…
– Кто надо, тот и сказал, – опять повторил свою присказку Старшой Баечник, уже более раздражённо. – Уважаемый, вы кого обмануть хотите? Меня? Меня-то не обманешь. Вы у нас давно на учёте состоите как неблагонадёжный элемент.
Купцу этот разговор начинал нравиться всё меньше. «Мамон же дёрнул в этот проклятый кабак зайти. Того и гляди, схватят меня тут по стакашкиному приказу, и не в Нюсиса-Угау попаду, а на петрурионские рудники», – нервно подумал он.
– Да я благонадёжный, благонадёжный, – попытался он успокоить скорее себя, чем визави. – Налоги плачу исправно, супротив власти не выступаю, сын вон в «Юнсабе» на хорошем счету.
– Сын ваш молодец, наслышан о его успехах. Только отчего же отец его с различными предателями да изменниками якшается?
– Я… не я… не як…кх…кшаюсь… ни с какими изменник…кх…кхами… – Свистоплюшкин снова закашлялся. Горло его начинало болеть – похоже, он его застудил на пронизывающем ветру.
Самогонич пригвоздил его рыбьим взглядом, став похож на щуку, поймавшую придремавшего карася.
– А то вы не знаете, уважаемый. Например, в минувшем январе вели продолжительную беседу с бывшим геншутом, предателем Колпачинским. Впоследствии он сознался, что работал на чукочакскую разведку, и вам, как и многим другим, предлагал сделать то же.
У Свистоплюшкина глаза на лоб полезли.
– Да это… клевета и бред мамонов! Он мне в сабантуйное правительство предлагал пойти, а не в разведку, а я отказался.
– Если это правда, то очень непатриотично с вашей стороны. Ну да ладно. А как вы оправдаетесь на предмет ваших связей с международным террористом, известным под кличкой Кия-Лоэке? Вы с ним встречались не менее четырёх раз, используя в качестве конспиративных явок фанзу мусорщиков в пригороде Коя-Саякю в сентябре позапрошлого года, бузуевскую гостиницу в прошлом июне и свой нюсисаугаусский дом не далее, как в конце октября, а также имели кратковременную встречу в минувшем феврале в Столичном Театре Оперы и Сабантуя при подготовки им теракта во время торжественного приёма. К счастью, в том числе и для вас, наши доблестные спецслужбы сумели его предотвратить. Какие делишки вы с Кия-Лоэке обделывали, не сообщите?
Всё это начинало походить на допрос. Купец старался быть сдержанным, но внутри у него накипало:
– Да так, … за жизнь, знаете ли… О тщете всего сущего, значиться... – ответил купец, помня, что именно так его учил говорить Кия-Лоэке в случае непредвиденных обстоятельств.
– Ну да ладно, – снова повторил Самогонич. – Это нам и без ваших признаний известно. А что вы имеете сказать про подрывную работу, проводимую вами по наущению и под руководством врага конституционного строя хачинского бандита и сепаратиста Бичеватенького.? Вы ведь даже его штаб в Треньк-Бренькщине посетили, и, как ни в чём ни бывало, вернулись, что немногим удаётся.
Тут купец понял, что терять уже нечего и оправдываться бессмысленно: всё равно Стаканий слышит только то, что хочет услышать.
– О, да, я бандит, террорист, сепаратист, бдечодав и казуарогрыз. – Последние слова пришли ему на ум с бухты-барахты, но прозвучали очень эффектно. – Я и Ояврика на цепь посадил, и Глеба Байканида Бичевал, и Святую Кукуню непотребству подверг, и Глеба Утоплида утонул, и Кира Зиккурида сжёг, а Великого Баечника вообще Мамоном обозвал! Да господина боярина-то вы всё равно не поймали, только головы всем морочите. И не поймаете, мамон вам всем в глотку!
Бородатые господа, оторвавшись от азартной игры, повернулись к нему, но Самогонич сделал им знак, и они продолжили своё занятие.
– Всё-то вам ёрничать, господин Свистоплюшкин, – Стакашка тяжело вздохнул и налил ещё портвейна. – Я же к вам любя, по-человечески, а вы в штыки. Что касательно Бичеватенького, тут вы правы. Есть по нему недоработки, будем устранять.
Кого устранять – недоработки или боярина – купец уточнять не стал. Он вспомнил пророчество Суки-Крысы, но вовремя осёкся и почёл за лучшее выпить вместе со Стаканием Самогоничем, закусив кусочком свинины из ароматного фрикасе.
– Вот каждый хочет высказать мне: господин Самогонич такой, господин Самогонич сякой, а попробовали бы на моё место сесть. Я же за каждого байканина должен думать, чтобы ему тепло, светло и сытно было. Вы представляете, каково это – почти о трёх миллионах денно и нощно печься? Как раб на галерах, право слово. Слава Баечнику, народ мой умный, он это понимает и любит меня. Слышали, сейчас байкане просят, чтобы я императором стал. Стаканинги вон собирают. Я, конечно, подумаю ещё, достоин ли я такой высокой чести, но не могу же я моему любимому народу в этом отказать?! Народ ведь мудр, понимает: нехорошо это – жить в Империи без императора.
– Да кто же вас заставляет самому за всех решать? Была у вас целая Боярская Ассамблея, так вы всех толковых людей оттуда разогнали, поназначали своих холопов, которые за любое ваше слово ручонки тянут. Был верный соратник, которому вы, между прочим, во многом своей властью и обязаны, господин Колпачинский – так вы его казнили. Даже брат ваш Бутылий – и тот в Казимал переметнулся. А что до вашего императорства, то разве вы не подумали, что случайно оказались Старшим Баечником. Могли бы и другого выбрать, получше вас, того же Попрыгунича, например…
– Если бы он был получше меня, отчего же я в кресле Старшого Баечника, а он на рудниках в Нукерии? – обезоруживающе ответил Стакашка, и в его рыбьем взгляде появилось некое самодовольство. – Насчёт соратников вы правы: доверять никому нельзя. Себе, только себе. Представьте: была бы сейчас Ассамблея, как при Елеелине. Сидел бы там тот же пьяница Бичеватенький – что ни слово, то поперек – и ещё пара десятков таких же умников, и каждый бы что ему в голову взбредет предлагал. Что бы я смог сделать, как порядок в стране навести?! Нет, уважаемый, Ассамблея – не место для дискуссий, а орган для одобрения моих решений, направленных на улучшение жизни байкан. Вспомните, что еще года полтора-два назад было. Полон Бивень осоцинов, в промышленности да сельском хозяйстве гордевропцы с корридонцами засели, да казимальцы треклятые эти. Простой бузуй был угнетаем осоцинским игом! Сегодня же мы достигли невиданного благополучия и стабильности, ещё весь мир свининой кормим. Да вы фрикасе-то кушайте, кушайте, свиника вон какая жирная…
– Так это же случай удачный подвернулся. Свиное бешенство не случилось бы, так бы в нищете и жили. Да и вон, слышно, в Казимале внутрий есть наладились, скоро совсем без нашего мяса обходиться будут.
Действительно, свиной кризис не только привёл к монополизации свиноводства на территории островов, но и подтолкнул животноводов всего мира к поискам замены этого продукта питания. В различных странах были перепробованы самые разнообразные животные. Например, чукочакские селекционеры стали выращивать на мясо северных леней, которые в изобилии водились в тундре и питались подножными мухоморами. Мясо их было вкусно и питательно, к тому же из-за корма обладало тонизирующим эффектом. Одна беда: лени были чрезвычайно ленивы (откуда, собственно и пошло их название), постоянно впадали в спячку и размножались раз в пять лет. Для неприхотливых чукочакцев этого было достаточно, но в мировых масштабах ленина распространения не получила. В Диктатории Умелых Шутов (ДУШ) делались неумелые усилия приручить, или, как местные биологи любили выражаться, одушевить, душевого ссыкунса. Но и здесь биологов ждало разочарование. Ссыкунс оказался жидким на расправу, а его мясо удушающее воняло мочевиной. Были также попытки одомашнить горных хлам в Южной Шутии (из шкур которых там от веку делали национальную одежду – хламиду), туш канчика в Своясии, и даже безбородого хреножора – редкого травоядного вредителя, питавшегося кантамальским хреном. Последнее исследование финансировал г-н Хреноплясов, мечтая таким образом, с одной стороны, извести вредных тварей, ежегодно разорявших его плантации, с другой – самому стать мясным магнатом. Однако все опыты потерпели неудачу.
Настоящим прорыв был сделан в Казимале г-ном Сигитеховым. Он проводил опыты над небольшим болотным грызуном, живущим внутри построенных им над водой хаток, и оттого называемым внутрией. Эта некрупная водяная крыса с голым хвостом оказалась удивительно неприхотливой, хорошо переносящей неволю, и к тому же внутриятина на вкус была похожа на свинину, только гораздо менее жирная. Буквально за пару месяцев внутриевое мясо на внутреннем рынке Казимала почти полностью вытеснило байканскую свинину, да и соседние страны начали перенимать передовой опыт.
Но вернёмся же в «Дикий Аул».
– Случайность есть непознанная закономерность. Случайны события для дураков, а умные люди пользуются ими в своих интересах, – отпарировал г-н Самогонич. – Господин Свистоплюшкин, вы же серьёзный, деловой человек, а тоже этим басням верите. Эти казимальцы с голодухи совсем с ума спрыгнули. Крыс жрать начали! Повыпендриваются ещё немного – совсем свинины лишим. Пусть тогда хоть своих блох со вшами едят. Только прежде подумают, отдавать нам Пегматину добром или сами у них заберём.
Официант меж тем налил господам ещё по одной, каковые они и выпили.
– Да-с, господин купец, ничто так не сплачивает нацию, как маленькая победоносная война. Дней шесть, шесть с половиной, не больше. Давно пора уже казимальцев на место поставить. Выдвинем ультиматум: пусть выдают перебежчика Бутылия, а в качестве контрибуции Пегматину возвратят. Может и хватит у Дебефова ума всё полюбовно решить, а нет – сам виноват. Дух байканской нации сегодня силён как никогда, и мой народ сплочён вокруг меня, своего Старшого Баечника Байковой Империи, Великой Очень.
Любовь говорить лозунгами в Стакании Самогониче всё-таки была весьма сильна.
– А Бутылия, когда захватим, перед памятником Великому Баечнику повесим вниз головой, и пусть бдечо ему глаза выклюют! – с ненавистью проговорил Стакашка.
– Как же вы так о родном брате?! – опешил Свистоплюшкин. – Это же ваш ближайший родственник. И вам его не жалко ни капельки?
– Собаке – собачья смерть, – отрезал Самогонич. – Раньше надо было думать, кто кому родственник. Был брат, а теперь предатель. Он с детства все время меня подзатыльниками воспитывал, исподтишка пакости строил. Помню, мне лет пять-шесть было, когда папа с мамой подарили мой первый игрушечный буарафмёчж. Маленький, блестящий, почти как настоящий. Я тогда официантом мечтал быть. Так ему обрадовался, а Бутылий у меня буарафмёчжик отобрал, по голове им настучал, а потом сломал и выбросил. Ещё и обозвал «Стакашка-какашка». После этого я твёрдо решил стать когда-нибудь Старшим Баечником, чтобы старше меня никого во всей стране не было. Думает он, я это унижение забыл? Ничего я не забыл. Какашку ему эту перед виселицей припомню.
От этакой кровожадности Свистоплюшкину стало аж нехорошо. Он торопливо глотнул портвейна, закусил фрикасе. Самогонич сделал то же самое.
– Эх, уважаемый купец, устал что-то я. Как есть устал. Мне бы на покой уйти, да кто ж меня отпустит? Денно и нощно о народном благе пекусь. Некому ведь меня кроме. Народ же своего Старшого Баечника любит. Разве ж я могу мой народ кому другому доверить? Кругом одни проходимцы да прохиндейцы. Даже в резиденции нет покоя. Единственно вот здесь душой и отдыхаю.
Самогонич обвёл руками кабачок.
– Ведь тут моя молодость прошла. Отсюда, что называется, в люди вышел. Теперь вот нет-нет, да и зайду, будто снова в юности оказываюсь…
Внезапно Стаканий склонился к купцовому уху.
– Господин Свистоплюшкин, а ведь и в самом деле уезжайте-ка вы отсюда поскорей. Симпатичны вы мне, честное слово, симпатичны. Люблю я вас, хоть и не знаю, за что. Другого бы давно в ведомство Скокмедведича отдал, а вам от чистого сердца советую – исчезните пока из Бивня. Некоторым вы тут совсем не нравитесь.
– Кому это? Скокмедведичу, что ли? – удивился купец. Небезызвестный проницательному читателю Скокмедведич ныне был геншутом Сабантуйного Спецназа.
– Да нет, уважаемый, с дамами вы бывали невежливы. А некоторые дамы невежливости не забывают и не прощают.
– И кто же это? – ещё больше удивился наш герой.
– Например, госпожа премьер-министр, мадам Домуха. Не будете же отрицать, что имели в отношении её неприглядные намерения и даже пытались домогаться оную госпожу путём целования?
– Так это же… это же господин Жирополный заставил!
– Ну что за детский лепет! Вас, женатого мужчину, другой мужчина целоваться заставил? Да и бывший слуга Жирополного господин Ихтотамов в письменном донесении подтвердил. А госпожа Домуха весьма щепетильна на сей счёт. Даже я, при всей симпатии к вам, не смогу ничем помочь, если вдруг она решит дать делу ход. А она решит, рано или поздно. Так что очень вы правильно делаете, что собрались на континент. Если хотите, могу вам и сопровождение выделить.
Стаканий кивнул за столик с играющими бородатыми господами.
– Нет уж, спасибо, господин Самогонич, – отказался господин Свистоплюшкин. – Чему быть, знаете ли, тому не миновать. Если беды боишься, беда та и случится. Не надо мне охраны, я так доберусь. Только услуга за услугу. Я тоже хочу вам дружеский совет дать. Не связывайтесь вы с боярином Бичеватеньким. Не доведёт вас это до добра. Прощайте!
И прежде, чем Стакашка успел что-либо ответить, купец рывком встал из-за столика и вышел прочь.
Погода чудным образом преобразилась. Ветер стих, туман рассеялся, горизонт над самым морем просветлел. С неба планировал редкий пушистый снежок. Крупная, будто игрушечная, снежинка села Свистоплюшкину на рукав. Она искрилась всеми цветами радуги под выскользнувшим из облаков лучом солнца. Снежно-кристалльное чудо будто состояло из шести маленьких хрустальных буарафмёчжей, соединённых ручками. Купец поднёс рукав к лицу, чтобы рассмотреть этакую красоту, но от его дыхания снежинка вмиг оплавилась, превратившись в шестигранную капельку воды, быстро впитавшуюся в ткань.
Статуя Святой Кукуни блистала в лучах низкого зимнего солнца, a vol d’oiseau смотря на море. Руки её будто тянулись по солнечной дорожке, разметавшейся вдоль Кукуевской бухты к горизонту. Над ним парили кучевые облака. При известной доле внимательности и воображения в них можно было разглядеть фигуры известных купцу господ и дам. Одно облако походило на г-на Хрючатникова, другое на г-на Мухобойкина, третье на мадам Глуперьину. Были тучки, сходные с Балалайкиным, Колпачинским, Попрыгуничем, Огурцовочкиной, Колхозноватичем, Мурлобузуичем… Стройное симпатичное облачко неуловимо напоминало госпожу Перепилкину, а в трёх, летевших чуть поодаль – двух побольше, одном поменьше – угадывались очертания самого купца, его жены и сына.
Оборванная девочка ковырялась в куче мусора у подножья Святой Кукуни, вытаскивая объеденный крысами шмат сала. С первого взгляда казалось, что по нему ползут жирные белые черви, но это всего лишь возились зигзаги позёмки. «Дядя, дядя, дай полушку!» – жалостно раскрыла малышка тонкие грязные ручонки, увидев прохожего. В её огромных глазах светилась бесконечная тоска по бездарно потерянной стране. Господин Свистоплюшкин протянул монетку и пошёл вперёд, стараясь забыть прошлое и не думать о будущем.
КОНЕЦ ВТОРОГО РАУНДА
Продолжение: http://proza.ru/2007/11/02/302