Это была трогательная пара.Они несколько лет приходили к нам в клинику "исскуственной почки". Пожилые, лет под восемьдесят, местечковые евреи с уморительным акцентом и такой смесью идиша, иврита, польского и русского языков, что не понятно, был ли у них вообще основной язык общения.
В нем росту было ровно полтора метра, с кепкой. За это его любил наш главврач, который был выше сантиметров на пять. Это был единственный пациент на которого тот смотрел, в прямом смысле, свысока. Ко времени что я с ними познакомился, его память уже отказала в части, относящейся к близким по времени событиям. Зато, он очень хорошо помнил просходившее лет шестьдесят тому назад.Узнав из каких я мест, он рассказал, что был участником боев, предшествовавших сдаче моего города немцам. Он так и остался у меня в памяти – маленький, больной, безумный вояка, с наивной, бесхитростной улыбкой, присущей "впавшему в детство".
Его жена ухаживала за ним, как за маленьким ребенком. Для нее он таким и был. Она обволакивала его заботой, позволяя себе иногда добродушно поругивать его, как нашкодившего сорванца.
Каждое их появление в нашей клинике сопровождалось неизменным ритуалом. Она подводила супруга к весам для обязательного взвешивания, за руку "водружала" его на весы, снимала с него кепку, фиксировала взглядом результат взвешивания, возвращала кепку на его лысую макушку, и сводила его с весов. Всегда именно в таком порядке, заученными до автоматизма движениями.
Диалоги происходившие между ними это отдельная тема. Я обещал себе, что эти, невольно подслушанные мной "перлы", донесу до людей. Потому, что это осколки, безвозвратно утерянного уже мира. Мира еврейских местечек черты оседлости. Вскоре такое не от кого будет услышать.
Перед процедурой, сев в диализное кресло, он начинал нервно раскачиваться. Она увещевала его: "Мойше, зачем ты качаешься? Ты хочешь улететь со стула? Ты что, летчик? Ану-ка, сядь таки удобно, тебе сидеть еще три часа!"- на что он испуганно восклицал: "Ой, Вэй из мир!"*. Будто процедура предстоит ему впервые. Она же авторитетно заявляла:"Не " Вэй из мир",а доктор так сказал!"- отбирая тем самым надежду на легкий исход у бедного Мойшика.
Слыхал я как Бетя, так звали жену, обращалась к девушке, разносившей завтрак пациентам: "Дорогая, сделай мне стакан-чай, а-то уже десять часов, а я еще не обедала."
Возле Мойши миловидная блондинка-техник, лет тридцати пяти, готовила аппарат к следующему диализу. Мойша заинтересованно следил за ней и, вдруг, невзирая на присутствие Бети, тряхнул стариной, начиная флирт: "А что Вы делали во время войны?" – полюбопытствовал он у блондинки. Бетя тут же вмешалась, менторским тоном пресекая дальнейшие расспросы: "Ах, не говори этих глупостев! Они же не могут этого помнить! Они же тогда были такие маленькие!"
Иногда Мойша шутил – округлив глаза смотрел в пол, и, когда находящийся возле него человек опускал голову, прослеживая его взгляд, хватал того за нос и радостно хихикал. Как-то всю смену он меня, Мишу, звал Сашей. В конце концов я не вытерпел и возмутился: "Мойша, почему Вы не зовете меня моим собственным именем? Ну, почему надо звать меня Сашей?" "Но я же не виноват, что имя "Саша" идет тебе больше, чем "Сережа"!"-оправдывался Мойша.
А потом Мойша умер. Дома. Незаметно и тихо. Как жил. И бедная Бетя осталась одна. Я еще встречал её в нашем районе. На её лице пропало выражение целеустремленности и жертвенности, с которым она ухаживала за Мойшиком. Её русский странно улучшился. Видно последнее время она общалась только с телевизором. А тот, как известно, не грешит местечковым акцентом. Память стала подводить и её. Каждый раз она встречала меня одним вопросом:" А Вы знаете, что Мойше умер?" – видно, плохо помня, кто я такой и откуда она меня знает. Вот уже некоторое время, что я не вижу и Бетю...
Мойша и Бетя, пусть даже вас звали не так, я обещал написать о вас, осколках целого мира, растоптанного немецким сапогом. Пусть вы воскреснете перед читателем, хотя бы на время чтения этого рассказа.
* Вэй из мир - Боже мой (идиш)
© Copyright: Михаэль Верник, 2007
Свидетельство о публикации №2712040309