*
Шура посмотрела вниз с обрыва. Взгляд ее зацепился за загнутый край желтоватого кружева на подоле синего в белый горох платья. Поправила. Распрямилась и стала смотреть на облака, ожидая приступа нового наваждения.
Облака были редкими и гадкими, как разводы вытекшего в кипяток белка из яйца.
Шура теребила маленький позолоченный стилет в маленьких же ножнах и сочиняла в себе очередной образ..
Она умела только любить. И больше ничего. Но зато как!
Своих возлюбленных она создавала в воображении и долго-долго любила их, проживая с ними полную страстей, насыщенную горем и яркими прослойками восторженного счастья, жизнь. Рожала детей, хоронила их, умерших при родах и погибших от рук маньяков. Иногда не рожала, потому что в воображаемом браке была бесплодной. И в таких случаях возникали образы детей любимого от первого брака. С ними у нее возникал конфликт, и какой-нибудь грузовик неизбежно наезжал на них…
Историй с детьми она не любила. Но ничего не могла поделать, когда воображение, разогнавшись, самостоятельно, без ее, Шуриной, воли, запускало новые персонажи. С ними приходилось «жить» и общаться…
Иногда это не обязательно был брак. Сколько угодно раз она позволяла себе бессовестные связи с женатыми, красивыми и не очень, богатыми и пьяницами, смело и беззастенчиво наведываясь в их дом и, не стесняясь, занималась любовью в их супружеской постели.
Порой это были робкие мальчики, студенты какого-нибудь музыкального училища, которые теряли девственность на ее мягком теле, орошая алые атласные простыни первой честной спермой.
Всех она помнила, как по-настоящему существующих людей. Кого-то проклинала, о ком-то вспоминала с остывающей грустью, по кому-то тосковала свежо и больно.
Любимые ее покидали. Точнее, бросали. Кто-то уходил к другой, кто-то возвращался в семью, кто-то трусливо исчезал…
В этот раз Шура была вновь покинута.
С опухшим от ночных слез лицом она отправилась на этот лужок над обрывом, натянув тесное уже выходное платье со связанным собственноручно кружевом по подолу и прихватив наугад выбранную на полочке книжку.
Сюда она приходила каждый раз в минуты страданий по поводу очередной «разлуки» и в преддверии нового восхитительного романа.
К ее досаде, лужок был обременен неожиданным излишеством в виде целующейся парочки.
Молодые люди оторвались друг от друга, заслышав глянцевый шелест подорожника под Шуриными ногами.
Она подошла к ним вплотную. Стояла и смотрела без злобы и без ласки, поглаживая стилетик на груди.
Девушка встала, посмотрела на Шуру весело исподлобья и направилась к краю обрыва. Свободно болтающиеся на ее маленькой попке тонкие джинсы защемились в тисках молодых ягодиц.
- Ой, как тут страшно! – притворно взвизгнула девушка. – Иди сюда, посмотри…
Парень еще сидел на траве и снизу вверх рассматривал Шуру.
- Здрасти. – улыбнулся он. И, не дождавшись ответа, легко встал, не опираясь руками о землю, и побежал на зов подружки.
- Что это за чудовище? – негромко сказала девушка. – Ты видел – у нее ножик на цепочке. Давай… - она не договорила. Подошедшая сзади Шура толкнула девушку в голую полоску кожи на спине. Та полетела вниз на камни, подавившись криком…
Парень оглянулся на Шуру, снова глянул вниз, снова – на Шуру. Правый глаз его сильно закосил в сторону, щека дрожала.
- Ты…ты… - сипло булькал его рот.
Шура протянула руку и надавила книжкой ему на грудь. Он не сопротивлялся, а поношенные кроссовки облегчили его падение, легко соскользнув по глади подорожниковых зарослей…
… Шура еще раз посмотрела вниз с обрыва. Вздохнула. Вытащила из ножен стилет, который оказался маленькой шариковой ручкой, и раскрыла книгу.
Через несколько секунд, она подчеркнула на странице имя «Спиридон».
Спиридон – это так необычно…
Она забыла вставить ручку в ножны, закусила ее край и так в задумчивости пошла через лужок в обратный путь, улыбаясь и представляя самого Спиридона и место, где они познакомятся….