Нам нужно было пересечь эту пропасть. Которую пытались изобразить на чертежах воздушных самолетов, и передавая сотни мыслей, которые, как все понимали, невозможно было заключить в строки. Мы еще не дошли до зоны, в которой вот-вот будет видна наша судьбоносная пропасть, но многие уже начинали сходить с ума. И как у тех, кто вынудил нас идти вперед, малейшие сомнения заставляли оставить этот мир. И наши ряды постепенно редели.
Мы знали, что там не будет ни одной острой травинки и ни одного знака неба. Будет что-то, лишь тенью символизирующее пустоту. Мы окрестили это место "Белой зоной". И оно действительно было для нас священным. Мне так хотелось сдаться. Я мог, и на то были все возможные причины, а близкие, ведь на данный момент не было никого боле, подкидывали мне сотни причин, почему мы должны этого не делать. И самое страшное, что никто в этом не сознавался. В белой зоне каждый будет сам за себя, никто ни за кого не ручается, я даже захотел включить негласный договор, запретить смотреть в глаза. Но там, в белой зоне, куда не посмотри, все равно они были повсюду.
Нам пришлось покинуть одну из оставшихся зеленых равнин, ограниченных цепочками узеньких гор. И всё ради чего? Ради какой-то весточки на другой берег. Хотелось запретить всему на свете думать, а невольные мысли просто поставить под запрет. Все знали, что этого не произойдет, и именно это было нашей самой большой опасностью.
Но удалось осуществить самый главный закон общинности. Наш лидер был самым ненавистным среди этой шедшей на верную гибель стаи. Никто не должен был ему верить, обязанность ненавидеть, чтобы не допускать стоящей за один шаг любви. Этим капитаном был я.
Каждый сам по себе, но необходим был один, ведомый, который сможет за всем проследить, при невозможности чего-то поправить. И безумством было то, что мне необходимо бороться с желанием осуществить задуманное первым.
По ладони вся жизнь пробежала уже сотни раз. Мы вспоминали каждые детали собственного существования, любой миг никогда не значил для нас столько, сколько значит сейчас. Всё ради одного. Повторить свою жизнь вслух сотни раз, и не слышать при этом жизни упершегося в спину соседа. Повторять, чтобы забыть. Сократить с каждым мгновением, стереть до боли в висках. Просто хотелось обрубить канаты. Опасность лежала не в нас. Но, падая, мы могли потянуть за собой тех, кто еще был с нами.
Единственные, кто знал, что кроме зеленой равнины в мире есть что-то еще. Многие догадывались, что есть бескрайние сожженные поля, но никто не хотел верить, что есть еще что-то иное. И это иное существовало кроме того, кто выжигал и грабил, кто вынуждал нас бороться.
Проще бы было остаться, и некоторые уже восстав, пытались сделать это, но со знанием уже невозможно было приходить, обращаться к кому-либо. Возвращаясь, каждый из нас становился вестником смерти. И только он был виновен в не своей погибели. Нам пришлось обмануть эшелон своих же войск и на границе возвестить диктатуру. Тех, кто пытался вернуться, не пускали, они уже не могли уйти куда-либо. И только мы знали, что поставленные, собственные войска уничтожат не надежду и не защитят оставшихся. Они просто помогут сделать жизнь легче. Никто не смел обозвать это существование иллюзорным. В мире правила любовь. А любовь правила мигом. И узнавая её с каждым днем, многие Жили. Это не было лучшим, из того, что можно было найти, это было самое великое, это и называлось Жизнь.
И этого мига, простого момента с любовью так не хватало нам, сидевшим на подготовительном привале. Когда мы поняли, что в этом и лежит весь смысл, вся жизнь. Было уже слишком поздно. А все говорили нам, все это знали. Но мы были самыми неверующими, самыми подлыми и корыстными. Мы хотели изменить этот мир, только чтобы не менять себя. И вот, став правителями, уже не знаем, что делать дальше.
Разбитые сердца, самые низостные судьбы. Всю свою великолепную жизнь мы старались вырваться. А вырвавшись поняли, что потеряли все. И прошлый девиз, что, мол, нам нечего терять, тогда заставляющий нас делать немыслимые поступки и дающий огромнейшую силу, сейчас лишь наливал истомою тела.
Мы еще не вошли в белую зону, но я уже схожу с ума. Нужно было выдвигаться.
- Вперед. - Хотелось бы крикнуть другим. Но я повторял эту фразу только чтобы заставить самого себя сдвинуться с места.
Нам запрещено было разговаривать, но все обязаны были ежеминутно следить за мною. Я тот один, кто лучше всех мог знать дорогу к другому берегу.
Я достал из кармана коробку из-под капсул, содержащую откровеннейший яд. Открутив крышку, с отчаяньем на глазах, я поднес горлышко к губам и перевернул коробку. В рот упала пустота, в моем кармане уже не осталось надежды. Я боялся этого, но почуял со спины сочувствие. Слабые среди нас еще оставались.
Все хором понаходили свои запасы. Парень, сидевший в метрах четырех позади меня, предварительно отполз от всех, чтобы держатся поодаль. Я чувствовал, как расстояние между нами уменьшается.
Все доедали последние таблетки. Жадно и коварно. Медицина нам дала шанс позабыть о своей жизни, просто выключая память, атрофируя клетки мозга. Хотя казалось, что здесь ничего не может помешать воспоминаниям. Каждая мимолетная надежда сразу превращалась в спасение, и кто-то снова уходил назад. Пусть и понимал, что не вернется туда, и даже не сможет подойти снова к нам. Треть из нас уже послужили примером.
Я позволил себе посмотреть на сидящую поодаль девушку. Она, как впрочем, и все, железным взглядом впивалась в землю. Здесь всего один силуэт любого, похожего на человека мог не позволить нам дойти до конца. Но в руке у неё лежали две таблетки. Она видела, как и видели все, что у меня больше не осталось, и вот-вот я буду стоять на грани безумия. Она взнесла руку, молясь непонятным богам, проглотила две капсулы. Меня наполнило облегчение.
Мир застыл в ожидании, все ждали моего действия. Я понимал, не сделай того я, движение проявит в первую очередь эта свора, и тогда мы все развернемся друг к другу лицом, и начнем безжалостно убивать, понимая, что ничего другого не остается.
Я быстро поднялся на ноги, сознанием ухватив прощальный момент, когда еще сидел на коленях. В белой зоне мы сможем только идти, одна остановка сведет нас с ума, мы вернемся в прошлую жизнь. Попытаемся.
Столько злобы витало в воздухе, столько ненависти. Каждый цеплялся за любую возможность ненавидеть, только так можно было перечеркнуть чувства и воспоминания. Не даром здесь собрались самые грязные и самые бездушные. Кто-то убивал, кто-то насиловал, кто-то научился так скрываться от жизни в обычной семье, но в сложной ситуации. Я был одним из тех, кто извел себя, разорвал на клочья своё сердце, в беззаботной и красивой, казалось бы, жизни.
Только мы могли дойти до конца, только мы могли сообщить тем, живущим на другом берегу, что мы живем под гнетом. Что нас держат в плену, в таком прекрасном плену. Сотни равнин уже были выжжены и среди нас было несколько человек, которые были с тех мест. Оттуда, где мир построен на насилии и злобе. И смотря в их глаза, когда еще было можно, я понимал, что никто и никогда не может так ценить миг, жизнь и веру, как они, выросшие на таком ненастьи.
Мы вошли в белую зону. Осталось нас человек тридцать от силы, большинство уже, наверное, погибли на подступах к прежнему.
- Нельзя, нельзя. - Я хватался за виски, впиваясь в них ногтями. Мне нельзя было помнить, среди отставших была моя любимая. А любая слабость сейчас могла разрушить меня. Тогда бы не осталось сил дойти до обрыва. И уже хотелось умереть.
Но на поле не было ни одной травинки, бугорка, земля была пуховая, осложняла ход. Ветра никакого не было, но казалось, что воздух набит свинцом и каждый шаг давался всё сложнее. Нужно было разрывать материю мира, только ради одного шага. Я боялся думать о том, что я уже могу остаться один. Но меня выручало слежение за странным движением в небе.
Размытые диски, изредка, с неимоверной скоростью, пролетали на высоте облаков. Они не спасали, они лишь разгоняли облака, стирая с белой зоны хоть какой-то символ, напоминающий о жизни. И без звериного оскала, без непреодолимого желания смерти, мы бы могли обратить внимание на жизнь, сторонниками которой всё время являлись. Ради которой пошли на эту войну, чтобы передать весть о наших, оставшихся дома.
Пустыня не давала никакой возможности сделать себе хоть какую-то боль. Остановившись - остановимся навсегда. Подняв руку, застынем в своей памяти. Эта невидимая грань была самым страшным. Когда хочется сдаться, вся белая зона только и просит об этом. Но и она же делает все, чтобы этого не случилось.
От этого вены лопались, от этого сознание терялось, и контроль был невластным. Кто-то начинал прыгать и смеяться без остановки, кто-то плакать. Всё, он уже был для нас потерян. Он будет плакать, и прыгать вечно, пока его организм не позволит ему остановиться. Но я был уверен, что белая зона сделает все, чтобы продлить такое существование.
Был виден обрыв. Как только это случилось, как только мы увидали свою цель, нас осталось еще меньше. И наступила самая длинная дорога, к той самой пропасти. Который сможет подарить надежду оставшимся дома.
Пропасть. За ней был другой берег. Они, наверное, долго смотрели в нашу сторону. Но что они видели? Белая зона представляла собой только пустыню. И жители того берега прекрасно понимали, что с любой попыткой переправится в пустошь, они смогут быть подвластными контролю тех, кто уже начал творить наши жизни. И наша цель была такова - дать им знать.
Они были сильнейшими из нашего мира, и контроль их не затронул, они сами могли писать свои судьбы, творить свои жизни. А мы об этом только повторяли. Если бы те, сильные, знали о нас, они могли бы освободить нас, научить. Но нам оставалось только верить в это.
Тогда почему они не переправлялись на другой берег, как мы к ним, так они к нам? А им всё было в достатке, они радовались каждому мигу и были сильны этим. Они этого даже не умели, но они Жили.
Но мне оставалось только верить в это.
Я дошел до обрыва, я сумел. Такой пропасти даже невозможно было себе представить. Глядя на неё ломало все кости, и можно уже было не надеяться на остатки сознания. Меня нагоняли идущие позади. И начался пир!
Начался пир для пасти разлома. Люди, дошедшие, от силы десяток. Не смотря на другой берег, зная, что бы они не увидели, им уже не прыгнуть в океан пропасти, бросались, не глядя, в пустоту. Жертвы, спасенные. Мы выполняли мировую цель, о нас, о живых, существующих, могли уже узнать люди на другом берегу.
Я должен был отдаться пропасти первым. Но остался на краю. Как лидер, ведущий, я здесь не мог показать дальнейшую дорогу, все знали её гораздо лучше, чем я.
Оставалось только верить, что сила Жизни и владеющие ею смогут развеять тотальную злость, поработившую наши плодородные земли. Мысли сужались, и голова наливалась прозрачным бредом. Я уже не мог видеть что-либо. Сознание давно поглотила эта кромешность. Но последняя вера послужила таблеткой от памяти.
Лететь! Чуть не опоздав, я сорвался с обрыва, в теплое местечко, к желанию все это прекратить, которое правило мною весь этот нелегкий путь.
Но пропасть во время последнего полета, когда проникаешься во всю её суть, как в суть непонятой нами жизни, давала возможность посмотреть на тот берег. Ведь полет уже являлся неизбежным падением.
Мы это свершили. На том краю обрыва стояли люди. Мы им передали, что бросится в пропасть - это единственная наша жизнь и цель. Если она трезва и не затуманена. Те люди, они уже собирались что-то делать, я чувствовал, как эти сотни величественных планов царили в небе. Нас освободят. Теперь меня может забрать пропасть, я свершил...
За мной сотнями тел, с того берега начали дождем падать люди. Сильнейшими, познавшими Жизнь, они почти все смогли преодолеть белую зону их стороны. Их свет души позволил нам, людям с зеленых равнин, их лицезреть, увидеть, что есть такие. А мы, загнанные в контроль, остались для них незаметными. И не смогли передать даже весть, что их жизни настолько прекрасны.