Елизавета, жизнь моя. Вы так далеки от меня.
Милая моя Лиза. Это снова я, Ваш мученик. Вы простите старого дурня, я всё никак не могу отвыкнуть от Вас, мое чудное создание. Я ведь только смотреть на Вас желаю и не более того, клянусь честью офицера и дворянина. Вы не подумайте, что я претендую на Ваше расположение (упаси меня Господь наш Всевышний от такой дерзости!). Только обладать хотя бы единожды на одну жизнь возможностью коснуться кареты Вашей, мчащейся вдаль ранним утром, когда воздух еще согрет лунным светом и сиянием Ваших глаз, божественная моя. Вы простите мне такую наглость. Но не удержаться мне от порывов моих душевных в час, когда пишу Вам, чудо жизни никчёмной моей. Еще одно письмо летит к Вам, к Ваших ногам, пальчикам и сухим губам, а я уже пишу следующее. Простите мне глупую мою надежду, что Вы хотя бы бросаете мимолетный взгляд на эти конверты (Вы ведь бросаете, да?). Впрочем мне хватит и надежды. Я, клянусь чулочком Вашим (величайшая из клятв, ибо жизнь мою спасает, и молюсь на него, позабыв других богов), что не пожелаю для себя лучшей участи, чем знать, что листы эти были в руках, счастливейшие пальцы которых касались Ваших платьев (Господи, как же это восхительно невозможно – касаться Ваших платьев!!). Чудо мое полудымчатое, почти невзаправду воскресаю сладчайшие мгновения своего существования, когда взгляд имел неимовернейшую радость разбиваться о холодный блеск Ваших волос, всегда пахнущих весной, ее чистилищем. Сожгите меня в огне своего камина. Хочу быть пеплом, который (счастливый) летит сквозь отвод в черное небо, чтобы спустя самые долгие мгновения опуститься на крышу дома, под сводами которой находится сокровищница времен – спаленка моей Лизы, моей великолепной Лизы, моей чудотворной, мой волшебной, моей неистовой Лизы. Felix. Меня зовут Феликс. Ее Лиза. За что мне это? Умри, сука!
Милое моё чудо. После последнего письма я знаю, я заслуживаю смерти. самой долгой и мучительной. (почти как поцелуи Ваши, солнечная Вы моя девонька). Я не хотел. Простите меня. Я не хотел отсылать эти письма последние. И не нужно было, чтобы Вы знали, как сильно я Вас ненавижу. Ах, простите мне и это, милосердная моя ангелова. Я ведь честен с Вами. Всегда так, ибо как врать, недоговаривать моей спасительнице, моему ангелу. Вы ведь МОЙ ангел и больше ничей, ведь правда? Умоляю, скажите. Я мучаю Вас, я знаю и это. Но, умоляю, поймите меня. Простить вряд ли сможете (хотя как могу я знать, что решите Вы: казнить или миловать. За любое решение, принятое Вами, готов биться всмерть, ибо Ваше оно будет, а значит благословенно уже в своем рождении). Ах, покровительница света, милая моя Лизанька. А я ведь тоже хворал прошлой весной. Как и Вы сейчас, милая, милая, нестерпимо милая моя Лиза. Лихорадка. Это было той лихорадкой, когда срывается голос и пальцы ломаются о край кровати. Я не мог писать Вам. Вы простите меня за это, добрая моя, простите. Тогда, перед этим, я стоял под дождем, тучка, которого пролетала и над Вашей благолепой головушкой. И я пытался выпить все капли дождя, чтобы только пустить в себя хоть капельку той воды, которая, возможно, была свидетелем Вашего утреннего чаепития (неизменно в девять. Я помню эти великолепные чашечки. Святые уже, бывшие в ручках этих божественнейших). Память стерла всё, что было после. Помню только то, что стоял, подставив разомкнутые губы, подняв высоко голову и глотая холодные капли. А потом, не помню, когда, через сколько дней или недель, кто-то зачем-то тащил меня по мерзлой земле и кричал что-то. Слова какие-то бессмысленные (ибо не было в них имени Вашего, моя вы моя). А потом ломались пальцы и лопались вены, и не видно было ничего, кроме личика Вашего. Значит, я был в раю. Я видел Вас там. На великолепном троне, покрытом парчой. По обе стороны от Вас роились нелюбимые Вами бабочки. Почему же они были там. Не помню. Я обязательно вспомню. Обязательно вспомню. Позже. А сейчас мне пора. Вы простите мне мою словесную неуклюжесть и торопливость мою сегодняшнюю тоже простите. Я не могу проводить больше этих сладостных часов за письмами к Вам, звездная моя. Мне пора. Шаги ближе. Это врачи идут делать укол. Чтобы я не помнил Вас, не думал о Вас. А я всё равно помню. И думаю. Еще больше, чем прежде. Они думают забрать Вас у меня. Ничего у них не получится. Обещаю Вам, милая моя. Любимая Вы моя Лиза. Надо еще успеть спрятать письмо и карандаш в ножку кровати. Они холодные, Лизанька. Кровати эти. Мне еще не было здесь тепло. Такие они холодные. Так все говорят. Те, кто здесь лежит тоже. Я не один. Не беспокойтесь за меня. А то, что холодно, так оно везде и всегда так, где нет глаз Ваших, весенне-карамельных глаз Ваших. Они уже здесь. Последнее слово. Люблю.
мемуары, бля.. это я про раздел выбранный.