"Время от времени говорят о возможности полной или частичной отмены закона о возможности написания стихов без государственного разрешения. Я сама не отношусь к сторонникам искусственного прерывания процесса стихосложения, но я вижу, что аргументы говорят в пользу, по крайней мере частичного, сохранения этого закона в силе. Есть такие авторы, которые решились на эту процедуру, и, если лишить их возможности сделать ее легально, они обратятся к «бабкам-знахаркам»-нелегальным частным издательствам. В чьих интересах подвергать этих авторов угрозе быть покалеченными или даже умереть? Ведь ни для кого не секрет, насколько высок уровень смертности среди поэтов, тем более социально несостоявшихся. Многие умирают, так и не получив известности. Кроме того, авторы ведь не избавляются от ЖЕЛАННОГО стихотворения. Имеем ли мы право требовать сохранить жизнь стихам, которые появились бы на свет нежеланными для государства, обреченными на вечные мытарства?"
Из писем в редакцию
Вы смотрите на природу человека слишком пессимистично. Заметьте, в основе приведенных Вами аргументов лежит положение о том, что злонамеренность неизлечима, неправильные решения - неотвратимы. Так ли это на самом деле? Позволю себе в этом усомниться. В действительности только в совершенно патологическом состоянии автор может, не моргнув глазом, принять решение об уничтожении собственного творения. Каждый нормальный автор в этой ситуации переживает трагедию. Его окончательное решение – родить на свет стихотворение, пойти на написание стиха - в огромной степени зависит от того, встретит он доброжелательных и готовых помочь ей/ему людей, или его/ее друзья/подруги и знакомые посоветуют ему/ей идти по линии наименьшего сопротивления. Действительно, каждое решение не в пользу жизни зачатого стихотворения принимает прежде всего отцемать, но в какой-то мере это и решение социальной среды, к которой принадлежит родитель стихотворения. Трагедия роженика стиха бывает столь страшной, что в бедном авторе одновременно растет готовность к обоим решениям (это проявляется, например, в том, что в течение одной недели он/она может трижды изменить свое "окончательное" решение). Последней каплей может стать какая-то мелочь, чье-то утешительное слово, бездушие издателя-публикатора и т. п.
Вот почему для конкретных человеческих решений важно, какой в данный момент действует закон. Закон, осложняющий нелегальное издание стихов, усилит ответственность ЗА и убережет многих авторов ОТ посягательства на собственный плод, творение разума, души и сердца. Еще важнее то, чтобы закон не создавал впечатления, будто бы прерывание творческого процесса является морально нейтральным поступком. Ведь закон формирует человеческие взгляды. Если же закон исходит из постулата, что написание стиха не следует судить с точки зрения морали, или же можно его расценить как меньшее из двух зол, то соблазн такого решения будет преследовать вынашивающих (в темных местах, за территорией закона) стихотворение чаще, чем в том случае, когда закон не оставляет сомнений в безусловной аморальности уничтожения недоделанного творения духа и разума; заодно увеличивается общественное давление на вынашивающих пока еще несовершенную недоделанность в данный момент авторов в направлении такого решения. (Пр. Изд. Очень сильно сказано, советую перечитать несколько раз. По крайней мере, бабки самиздата сразу же заклубились и забегали в периферии моего поля зрения)
Разумеется, закон не принуждает ни одного автора действовать против информационного монстра или совершенства, (украсившего мир после своего рождения), формирующегося в его мозге. Если же кто-то совершает этот грех, пусть не оправдывается, что его сбил с истинного пути закон – это их собственный выбор. Но вместе с тем - нельзя и разводить демагогию, будто бы в силу того, что окончательное решение всегда остается за лицом заинтересованным, не имеет значения, каков действующий в этой области закон. Закон, хотим мы того или нет, влияет на конкретные человеческие взгляды и решения.
Теперь попытаемся внимательнее присмотреться к самому призраку «повивальных бабок» самиздата, которые якобы развернут обширную деятельность, если дело дойдет до полной или частичной отмены закона о прерывании творческого процесса. Мы отдаем себе отчет в том, что нас начинают запугивать «знахарками», когда упускается из виду психология автора, решающегося прервать творческий процесс столь извращенным способом. Слишком поспешно мы начинаем заботиться о больничном комфорте для этих авторов вместо того, чтобы подумать о возможности убедить их стать автором безусловно имеющего право на жизнь не слишком белкового, информационного образования. Слишком много в нас ложной и мрачной веры в то, что бывают ситуации, когда автор "вынужден" отказаться от своего уже существующего авторства. И именно на основе этой ложной веры во главу угла ставится проблема обеспечения авторам, "вынужденным" извлечь из себя зарождающийся потенциальный шедевр, самых лучших унитарных условий.
Наконец, давайте задумаемся, откуда взялся этот образ литературных повитух, которым пользуются как пугалом в различных дискуссиях о легализации написания стихов. Почему, например, такое пугало не появилось в очень острых дискуссиях на эту тему, имевших место в последние годы в странах Запада? Ответ очень прост. Все эти нелегальные издательства были пережитками тех времен, когда с различными потребностями в извлечении запрещенных стихов из сопротивляющихся, но способных индивидуумов - особенно в деревнях и среди малоимущих горожан - справлялись своими силами: тогда существовали разные печатники-самоучки, умельцы, создающие гектографы буквально из нескольких картофелин, знахари запретной печати и т. п., в конце концов, просто сильные люди, способные ответить жестом на обидное слово. Ныне уже не те времена и не те люди. Нет уже ни охотников до таких занятий, ни желающих воспользоваться их услугами. Пора уже в самом деле перестать пугать друг друга вытянутым из-под спуда веков бродящим по Европе призраком повивальной бабки самиздата, делающим написание и публикацию стихов возможным даже в самых ужасающих условиях. В крайнем случае можно рассматривать проблему стихотворного подполья с подобным видом услуг, которое наверняка возникнет в случае отмены закона, позволяющего произвольно прерывать творческий процесс.
Обратите внимание, какой порочный круг создает аргумент в пользу написания стихов, основанный на заботе о здоровье автора. Оставим на минуту в стороне разговор о пресловутых «повивальных бабках» самиздата и представим, что они делают свои нелегальные процедуры наилучшим образом, на который они способны. Конечно, их преступные деяния чаще заканчиваются увечьями и смертью, чем если бы это делали дипломированные "гинекологи" от признанной государством литературы. Кто-то, повергнутый в отчаяние смертью автора (социальной, а, возможно, даже и физической), наступившей у "знахарки" - частного агента раскрутки, скажет так: этот автор, наверняка, был бы жив, если бы мог легально пойти к государственному агенту, а поэтому нелегальность написания стихов стала косвенной причиной его смерти, как и смерти его популярности задолго до рождения. Трудно отрицать правильность такого хода рассуждений, но ни в коем случае нельзя останавливаться на этом выводе. Представьте себе, что, заботясь о здоровье "избавляющихся" от собственных произведений авторов, мы узаконили бы написание стихов. Тогда значительно возрастает число авторов, идущих на написание стихов, так как законом сняты преграды, удерживавшие многих из них от такого решения.
Однако государственный кабинет литературной "гинекологии" не устраняет опасность увечья или смерти, а только уменьшает ее. В результате действительно уменьшается процент авторов, которые из-за прерывания творческого процесса потеряли здоровье или жизнь, однако общее количество таких авторов возросло. Таким образом, закон, нацеленный на охрану здоровья и жизни авторов, косвенно вызвал возрастание этой угрозы.
Обратите внимание и на то, что в вышеизложенных заключениях я совершенно не упоминал (весьма существенный и важный!) факт: рост числа прерванных творческих процессов означает рост числа уничтоженных художественных произведений, только начавших формироваться. Согласитесь, не слишком-то порядочно, забыв о том, что убивают невинное информационное существо, ломать себе голову над тем, что отец/мать, выносящие своему стихотворению смертный приговор, может случайно потерять здоровье. Моральная путаница здесь еще очевиднее, чем в известном анекдоте: мама кричит Вовочке: "Вовочка, сними курточку, пока лупишь Машеньку, не то сильно вспотеешь!"
А относительно того аргумента, что авторы отказываются только от нежеланных творений, то умоляю Вас никогда его не приводить. Этот аргумент в корне неправильный и бесчеловечный. Нельзя делить то, что делаешь, на желанное и нежеланное; согласиться на такую классификацию означает встать на позицию одного из худших видов расизма. Все без исключения творения имеют право быть желанными и любимыми. Мы должны помогать друг другу постичь эту истину. К примеру, автор может сначала не хотеть стихотворения, может быть, появилось оно неожиданно, может, не было оно вожделенным и т. п. Но если отцемать - живой человек, если у него/нее есть сердце, то, думаю, хватит и семи, и девяти месяцев, чтобы полностью изменилось его/ее отношение к стихотворению, чтобы он/она начал/а ждать его издание с любовью и радостью. Мы можем ему/ей в этом помочь. Это гораздо лучше, чем дозволенность аморального деления творений на желанные и нежеланные
В конце концов, жизнь показывает, что родитель очень легко может то "хотеть", то "не хотеть" стихотворение. Автор может перестать любить стихотворение, которое раньше было очень желанным (что, конечно, является его огромной моральной виной): если, например, стихотворение не оправдывает его ожиданий или является преградой в его новых планах на замужество или наоборот, женитьбу. С другой стороны, стихотворение, бывшее сначала нежеланным, может стать самым любимым сокровищем. Кто же не знает случаев, когда автору, согласившемуся продать стихотворение за сотню зеленых «сразу после родов», достаточно было пару дней позаниматься "младенцем", попестовать его, как неожиданно обретший собственную свободу воли становился столь любимым, что он не смог бы его отдать ни за какие сокровища! (Тем не менее делая его всеобщим достоянием…)
Я убедительно прошу Вас никогда не говорить, что лучше стихотворению вообще не родиться, чем быть нежеланным. Если Вы увидите, что для кого-то его стихотворение нежеланно, пусть это изумит Вас и одновременно пробудит в Вас потребность прийти на помощь, дабы этот человек принял свое авторство, а вместе с ним и стихотворение, с радостью. И пусть Вы проявите весь свой характер для того, чтобы убедить этого человека в своей правоте…