Тиха и чиста стоит осень. Золотом опавшей листвы и ярким негорячим солнцем с небес слепит глаза так, что все время хочется их прикрыть, дать им отдохнуть и успокоиться. Красным по желтому набросаны яркие кляксы осинового наряда, как признак особого положения, непокорности и упрямства. А ведь как труслива и робка была осина недавним летом! Всеми листиками трепетала, дрожала и шепотом роптала на свою судьбу, горькую и незавидную. И тем самым слыла исподтишка опасной. Несправедливо прозвали ее Иудиным деревом, ибо не растет оно в тех местах, где сей апостол грех великий совершил, не дождавшись прощения Иисуса. Нет зла в осине, как нет и лютой ненависти ко всему, что ее окружает. За что же все так прогневались на несчастную? Ведь деревья, что рядом растут, от нее отступают, чураются, вместе с ней жить не хотят. Вот и теснятся осинки друг с дружкой товарками, остальными соседками обойденные, шепчется между собой, сплетни да слухи передают по кругу и жалуются, жалуются, жалуются… Один гриб их любит крепкий, коренастый, красной замшевой шапкой по пижонски набекрень прикрытый. Да и тот из-под ножа черным делается, обиду своих подруг подчеркивая, кочевряжится.
Человек, и тот дрова осиновые заполучив, топит ими печь и чертыхается, по углам плюется. Тепла ему, видишь ли мало! А за что греть, ежели ты дерево осину только на погреб, чтобы в землю поглубже зарыть, да на баню, чтобы раз в неделю попариться да грехи земные смыть, используешь. Бывает, что бросит хозяин осиновую тесину на пол, и то ведь только в хлев для скотины, под грязные копыта да навоз жидкий. А ведь бело, как молоко, и красиво тело ее, мягкая древесина любому резцу без усилия поддается, сама в руки просится: «Лепи из меня, как из пластилина все, что душе угодно!». Ствол осины ровный, некоряжистый, стройный. Нет, не от ненависти зеленью окрашена кожа ее, а чтобы козы, лоси да грызуны лесные до нее охочи были и горечь осиновую прочувствовали и по-своему пожалели.
Вот и ропщет страдалица из-за того, что никому не неугодна, за то что вниманием обойдена, за то что нужды особой в ней никто не имеет.
Вспыхнет последним костром в осенний погожий день осина, раскраснеется от стыда из-за наготы предстоящей, и медленно, медленно, покорная перед неизбежностью, постепенно раздевается, сбрасывая свои красивые одежды прямо себе под ноги. И ложится лист ее на землю красным шуршащим ворохом, пока сухо упрямый и несгибаемый, яркой медью по золоту растекается.